Митюха-учитель

Как только ярмарка проснулась, — проснулись гудки, свистульки, барабаны, шарманки, Петрушки, цыгане, фокусники; проснулись трактиры, кабаки, полупьяные мужики и барышники, торговцы и покупатели, Ми-тюха был уже около книжек. Полусонный офеня, зевая, раскладывал свой товар, Митрий издали наблюдал за ним. «Его» книжки что-то не видать... Вот голубые и зеленые черти выстроились в ряд, а книжки нет... Вот и «Соломоны» наивно вытаращили круглые глаза и завертелись в воздухе — книжки все нет. «Продал»... — подумал Митрий, и сердце у него захолонуло. Не вытерпел, подошел ближе, — глядь, вот она, голубушка, лежит на прежнем месте... Слава тебе, господи!
В эту минуту офеня увидел его и поманил к себе.
— Эй, полупоштенный! Пожалте... Вам чего-с? — предупредительно говорил он, делая вид, что не узнает Митрия. — Эту-с? Пожалте... Полтинничек!.. Книжка — первый сорт!..
— Двадцать пять... — едва слышно вымолвил Митрий.
Торговец с минуту молчал в раздумье, потом вдруг решительно махнул рукой.
— Ладно! Давай деньги! Убыток несу... только для почину уступил. Ну... твое счастье — получай!
Но Митрий уже не слушал его. Он схватил книжку, тщательно увернул ее в платок и побежал чуть не бегом, словно боясь, что его догонят и отнимут покупку. О картузе он больше уже и не думал; картуз, что называется, «улыбнулся»... Поэтому Митрий уже без всяких сомнений и колебаний зашел в первую лавку и на оставшиеся 25 коп. купил пузырек чернил, десть бумаги и пять перьев. Семь бед, один ответ! От полтинника у него осталось ровным счетом 3 копейки!
Около полден Жилины выехали из города домой. Отец был опять выпивши, Кирилл тоже, по-видимому, «с мухой», и оба они всю дорогу распевали самые развеселые песни. Новая лошадь шла в пристяжке, впрочем, не обнаруживая особенной прыти, а Митрий сидел на грядке, правил и беспрестанно ощупывал пазуху, где у него были запрятаны покупки. Домой приехали поздно, и отец сейчас же завалился спать, но Митрий улучил-таки минуту, побежал на гумно и прочел несколько страниц из новой книжки. Книжка оказалась чудесная...
Утром отец проснулся с головной болью, но в духе, и сейчас же пошли расспросы, рассказы, воспоминания, главным действующим лицом которых была, конечно, лошадь. Впрочем, Потапыч тоже играл в них не последнюю роль, и рассказ о нем особенно произвел сильное впечатление на Анисью, жену Кирюхи, бабу вообще экспансивную и склонную ко всему необыкновенному. Когда предмет был исчерпан, пошли всей семьей смотреть лошадь, которую тут же и нарекли Васькой. Васька всем понравился, его ласкали, гладили, ему не в очередь подсыпали овсеца, а Анисья выразила искреннее желание, чтобы Васька пришелся по вкусу «хозяину», т.е. домовому... К этому желанию присоединились все и вернулись в избу довольные и счастливые. Вопрос о Ваське тоже был на время покончен... и вот тут-то Иван и вспомнил о злосчастном картузе.
— Да... Митюха! Ну-ка покажи, какой картуз-то ты купил!
Митрий весь загорелся и мысленно пожелал себе провалиться сквозь землю.
— Не... Нету его... картуза-то! Я того... у меня и этот еще хорош...
— А... ну ладно! Дело твое, — равнодушно сказал отец. — Так давай полтинник-то сюда.
Митрий, весь пылая, стал рыться в карманах. Рылся долго, старательно, выворачивая все карманы, и наконец торжественно выложил на стол три копейки.
— Это что же такое? — с удивлением спросил Иван, глядя на медяк.
Митюха молчал. В избе все притихли, все глаза были обращены на Митрия.
— Куда ж ты полтинник-то дел, а? Слышь, что ль? — уже грозно заговорил отец.
Митрий вздохнул, и, растерянно улыбаясь, вытащил из кармана свою покупку.
— Вот я... книжку себе... — начал он.
Иван поглядел на книжку, встал и молча вцепился Сыну в волосы. Но волосы — это бы еще ничего; это бы Митрий, пожалуй, стерпел; обиднее всего было то, что Иван, оттрепав сына, взял книжку и тут же бросил ее в топившуюся печь. Этого Митрий не вынес. Он разрыдался и в первый раз в жизни нагрубил отцу, попрекнув его тем, что он вчера пропил в трактире гораздо больше полтинника.
  
V
 
Между отцом и сыном установились холодные отношения. Иван донимал Митрия разными жалостными словами вроде того, например, что вот-де нынче как, — отцы стали пьяницы и дураки, а дети — умники, и т. д., а Митрий в свою очередь дулся и молчал, сторонясь от всех и не входя в семейные интересы. Это временное отчуждение его от семьи привело к тому, что он стал больше наблюдать и присматриваться, и то, чего прежде он не замечал, теперь стало бросаться ему в глаза и заставляло его задумываться. Митрий вдруг как-то понял, что Кирюха и его жена — глупы и невежественны, что отец часто бывает несправедлив и никто ему не смеет противоречить и что вообще все идет как-то нелепо, совсем не так, как бы следовало по-настоящему. Вот, например, замужние сестры; до замужества они были веселыми, бойкими и горластыми девками, а теперь стали желтыми, худыми и, приходя к ним в гости, постоянно чего-то шушукаются с матерью, жалуются и хнычут. Значит, им плохо жить замужем, а между тем никто не обращает внимания на это, Кирюха только хохочет, отец постоянно занят хозяйством, мать тоже какая-то равнодушная, все молчит, так что ее и не слышно никогда, и либо прядет, либо постукивает себе бердами. Пряжа и холсты были ее страстью, и хотя у нее все укладки ломились от них, она неустанно продолжала прясть и ткать, так что даже соседки удивлялись и говорили между собою: «И господи боже мой, и куда это она все готовит? И на что это ей? Диви бы, дочери — невесты были, а то ведь нет... а она все ткет, все ткет...» И предоставленный своим мыслям Митюха, слыша это беспрерывное жужжание прялки, мелочную кропотню отца, грубые шутки Кирилла и бессмысленный хохот его жены, начинал чувствовать тоску и глухое недовольство...
Между тем жизнь в доме шла своим порядком. Вставали до свету, топили печь, завтракали, убирались на дворе, молотили, обедали, ужинали, в свое время ложились спать. Новый Васька был весел, исправно ел и, по-видимому, был доволен своим новым помещением и хозяевами. Только Анисья все это время обнаруживала какое-то необычайное волнение и беспокойство. Встав утром, она раньше всех выбегала на двор, что-то там делала около Васьки и возвращалась в избу сумрачная и недовольная.
— Нету!.. — конфиденциально сообщала она Кирюхе. — Ничевошеньки нету...
— Нету? — озабоченно спрашивал и Кирюха.
— Ни звания... Вот беда-то, господи!..
Оба вздыхали и невеселые принимались за работу. А на следующий день повторялось опять то же самое.
Но однажды Анисья ворвалась в избу сияющая и торжественно объявила:
— Есть, есть!.. Слава тебе, господи!
— Есть! — воскликнул Кирюха и стал поспешно надевать шапку.
— Есть... Вся грива до капельки!.. Слышь, матушка? — обратилась она к свекрови. — Ваську-то нашего... прилюбил ведь хозяин-то!
— Ну?
— Вот-те Христос! Всю гриву заплел.., Ей-богу, правда. А я-то уж боялась... Ну, слава тебе, господи!
И она благоговейно крестилась на образ. Кирюха вернулся со двора тоже сияющий, и они с Анисьей принялись обсуждать радостное событие. Митюха сидел тут же и слушал. Он все еще дулся, но тут ему стало невтерпеж, и он решил вмешаться в разговор.
— Да нешто домовой-то есть? — сказал он насмешливо.
И Кирилл, и Анисья, и даже мать уставились на него с изумлением.
— А то нет, по-твоему? — спросил Кирюха и даже засмеялся, — до того ему чудно показалось, что можно сомневаться в существовании такого лица, как домовой.
— Конечно, нет, — не задумываясь, отвечал Митрий.
На лицах всех присутствующих изобразился ужас, а Анисья даже присела на пол, замахала обеими руками и заголосила.
— Батюшки, родимые мои! Да он сбесился!.. Глеко-ся, матушка-свекры, что он говорит-то!..
— Да вот и нет! — упрямо повторил Митрий. — Домовой, домовой... Ишь чего выдумали! Все это сказки бабьи... одно суеверие. Какой черт — домовой?