Сердце огня и льда. Леди (СИ)
– Стыдно признать, но я даже ревновала Дрэйка к сыну Хейзел, хотя её малыш ни в чём не виноват. Думала, почему Дрэйк гуляет с чужим ребёнком, уделяет ему своё внимание, возможно, даже испытывает тёплые чувства, когда у него мог бы быть родной? Дрэйк должен любить своего малыша, а не постороннего. Ужасно, да?
– Ладно тебе, – Лиссет отстранилась от меня и нахмурилась вдруг. – Надо дать тебе противозачаточное.
– Зачем? – удивилась я искренне. – Поздно уже.
– На будущее, – поправила лисица серьёзно. – Думать о предохранении никогда не поздно, особенно в вашем случае. Ты же с Дрэйком после того раза больше не…
– Только тогда, и всё.
– Вот-вот! Ты ведь не собираешься теперь практически постоянно ходить беременной и ежегодно рожать?
– Я не против большой семьи, – в детстве я часто жалела, что я единственный ребёнок, что нет у меня, как у других детей, братьев и сестёр, с которыми можно играть, которые поддержат в беде и в радости и не предадут.
– Семья у тебя и так уже не маленькая, – возразила Лиссет. – А детей надо не только рожать, но ещё и вырастить, воспитать и на ноги поставить. Если через несколько лет ты захочешь третьего, просто перестанешь принимать противозачаточное, дальше дело за природой и мальчиками, а до той поры лучше обожди. Да, благодаря яду ты восстанавливаешься быстрее, чем обычные женщины, но усердствовать всё равно не стоит.
– Хорошо, – вздохнула я смиренно, признавая правоту подруги.
– Где еда? – на кухню заглянул Беван, улыбнулся мне. – Мне рассказали, так что поздравляю, Шелли, с грядущим пополнением.
– Благодарю.
– Бери поднос и неси, – велела лисица.
– Вы тоже подтягивайтесь, – мужчина забрал со стола поднос с чашками. – Счастливые папаши места себе не находят, когда их цветочек не рядом, а я накопал информацию о хвостатом господине Игнаси.
Лиссет подхватила блюдо с бутербродами, и мы направились в столовую.
* * *
Веледа
У меня отняли свободу. Или, скорее, иллюзию свободы, в которую я наивно поверила, которой беспечно наслаждалась все эти месяцы.
Отняли надежду на лучшую жизнь, отняли робкие мечты и воспоминания, которыми я грезила в долгих снах.
Отняли Кадиима и папу.
Наши апартаменты в императорском дворце – золотая клетка, полная роскоши, всевозможных удобств и прислуги, готовой исполнить малейший мой каприз, любое моё пожелание. Почти любое. Я никуда не выходила одна, мне запрещено покидать территорию дворцового парка, даже в наших комнатах практически постоянно есть кто-то посторонний: горничные, лакеи, фрейлины Катаринны. За дверью дежурили по очереди папины наёмники, одетые как местные служащие, чтобы не привлекать лишнего внимания. Если я собиралась пройтись по дворцовым галереям или прогуляться по парку, меня обязательно сопровождали или один из них, или дама из свиты императрицы. Со мной мало и редко разговаривали – я не считала за разговор ни подобострастное кудахтанье прислуги, кружащей вокруг беспокойной, суетливой наседкой, ни нарочито бессодержательное щебетание фрейлин, полагающих, будто маска глупенькой недалёкой куколки способна меня обмануть. Отец близок к Катаринне, и поэтому мне известно лучше многих, что большая часть её фрейлин прекрасно обучены как флиртовать и соблазнять мужчин, выведывая для своей правительницы нужную информацию, так и убивать без промедления, если поступит приказ или возникнет острая необходимость. Я знала, что они сидели со мной не ради развлечения моей персоны, но для предотвращения побега или нежелательных контактов, словно мне есть куда бежать или с кем встречаться.
Папа отсутствовал целыми днями, а когда возвращался – чаще всего поздним вечером, когда я уже лежала в своей постели с книгой в руках, – то ни о чём не рассказывал, ничем не делился, и мне приходилось делать выводы по обрывкам чужих разговоров, складывать целую картину из случайных эпизодов.
Корпус, где располагались кабинеты братства, поджёг Дрэйк, и это его перстень в бумажном пакете передал слуга. В Атрии находились ещё два члена ордена, Гален и Вэйдалл – благодаря разбору отчётов я знала это наверняка. Тело Нордана забрали, итого братство Двенадцати лишилось сразу четверых. Формально они по-прежнему часть круга, сила и бессмертие всех двенадцати членов сохраняются, но позиции обозначены, братство разделено и теперь между отдавшими перстни и оставшимися пролегает пропасть, баррикады негласной войны.
А я – один из немногочисленных папиных союзников, его надежда, опора и оружие. Папа говорил, я единственная в своём роде, уникальная, я его дочь и потому враги прежде всего попытаются добраться до меня, если не с целью склонить на свою сторону, то похитить, использовать в качестве рычага воздействия на него. Поэтому меня охраняли, следили, глаз не спуская. Поэтому я не должна покидать территорию дворца. Каждый вечер я ждала, что папа вернётся, зайдёт в мою спальню, пожелает спокойных снов и вонзит в мою руку иглу со снотворным. И я усну надолго, а когда проснусь, то мир опять изменится, всё давным-давно будет кончено и, возможно, забыто. Я действительно никогда больше не увижу Бевана, не узнаю правды о моей матери, не спрошу, каково быть соединённой узами парной привязки с членом братства.
Не узнаю, бывает ли привязка к бывшему собрату.
Я скучала по Кадииму, по прежнему папе, что остался, кажется, лишь в моих воспоминаниях. Нынешний предстал передо мной незнакомцем с резкими движениями и ледяным взглядом, я будто впервые увидела этого мужчину. Отец раздражён, недоволен, срывается на прислуге и молчалив и хмур со мной. Я искала и не находила в папе теплоты, нежности, любви ко мне. Пыталась объяснить себе, что папино плохое настроение временно, что позже, когда всё уляжется, он успокоится, улыбнётся мне ласково, как раньше, и скажет «моя роза», что трудно в сложившейся ситуации винить его в чрезмерной раздражительности. Что он оберегает меня, не рассказывая об истинном положении дел. И всё же я не могла не вспоминать папиной реакции на мою ложь, не могла не думать, почему отец забрал у меня кольцо, почему именно сейчас, когда, казалось бы, защита и опека духа были бы более чем кстати?
Не могла не думать, что было бы, если бы в катакомбах я согласилась на предложение Бевана уйти с ним.
Моя единственная отдушина – встречи с Пушком во время прогулок по парку. Я знала, в какой беседке Валерия пила второй чай по утрам, если погода благоприятствовала, и ходила туда каждый день. Не присоединялась к наследнице и её свите, даже не приближалась к самой беседке, просто ждала неподалёку среди деревьев, когда Пушок почует меня и прибежит поздороваться. По крайней мере, с псом играть не запрещено и в его присутствии моё сопровождение сразу отступало, стараясь исчезнуть из поля зрения. Мы находили какую-нибудь ветку или Пушок приносил один из своих мячиков и на полчаса я могла притвориться, будто ничего особенного не произошло, будто меня не заперли во дворце, словно я заточённая в высокую башню сказочная принцесса, будто можно попросить машину и уехать куда глаза глядят.
Дворец гудел, готовясь к приезду принца из Альсианы и завтрашнему балу, но нас с Пушком эта суета не касалась. Сегодня пёс принёс мячик, и я бросала его снова и снова, а Пушок находил и тащил обратно, то в одной пасти, то в другой. Все эти дни погода, точно назло, стояла хорошая, солнечная и, глядя на плывущие по небу белые облачка, мне всё сильнее хотелось сбежать отсюда, вырваться на свободу. Пусть и прежняя моя свобода была только иллюзией, временной передышкой, но даже иллюзия способна раздразнить обещанием большего, обещанием целого мира, которого, по сути, я никогда не видела по-настоящему.
– Госпожа Ритт?
Я вздрогнула от неожиданности, Пушок, нёсший мячик из кустов, бросил его на полпути и метнулся к вышедшей на лужайку Валерии.
– Ваше императорское высочество, – я присела торопливо в кривеньком реверансе – надо признать, делать реверанс, будучи в брюках, довольно странно.