Верная жена

Он покинул Сару, даже не пожелав спокойной ночи. Она не подняла головы. От ее слез вымокли сбившаяся подушка и ее спутанные волосы. Он забыл красный шарф, и тот остался на спинке зеленого стула.
К ее дому он больше не приближался. За шарфом так и не вернулся, да она и не предполагала, что вернется. Любовь не стоила даже шарфа.
Были и безумные вылазки в Чикаго после того, как он выгнал Эмилию. Ральф пытался найти ее и ее любовника. Конечно, он разыскивал не Эмилию: он не вернул бы ее, даже если бы она ползла к нему по улице голая и умоляла простить. Он искал это — трещину между ее ног и соски, черные в темноте. Ее кожу, напоминающую маслянистую землю.
Ральф проходил мимо Кэтрин в холле. Следил за ней из окна верхнего этажа. Гуляя по дорожке, ведущей от дома, она тыкала палкой в грязный снег — то сердито, то с беспомощностью ребенка.
— Что вы делаете?
— Просто смотрю.
— Вы что-то потеряли?
— Неважно. Просто смотрю.
Кто она? О чем размышляет весь день, пока он сидит в офисе в своем темном кабинете на чугунолитейной фабрике или разъезжает по штату и вытягивает из недр богатства? Куда она отправляется после ланча? Об этом ему докладывала миссис Ларсен.
Ему хотелось схватить Кэтрин, порвать на ней одежду, однако он себе такого не позволял. Вместо этого привозил ей вещи и розы из чикагской оранжереи; эти кроваво-красные цветы стояли в вазах. У них были старинные названия — им давали имена французских поэтов и английских герцогов. Эти розы росли под стеклом и ничем не пахли.
Он покупал шоколад, марципаны в форме животных и цветов, конфеты, к которым она была равнодушна и которые миссис Ларсен потихоньку скармливала сладкоежке мужу. Заказывал шляпы, в которых Кэтрин было некуда ходить, музыкальные шкатулки, блестящие серьги, которые она не надевала. Выписывал романы, и она читала о приключениях распутников вдвое младше его, об отчаянии английских девушек, блуждающих по болотам в поисках мертвых возлюбленных. Он добыл птичку, которая пела для нее перед сном. Кэтрин позволяла ей летать по комнате, по той, где он спал ребенком.
Но Труит не разрешал Кэтрин покидать поместье. Ни разу она не посетила город. Вместо этого он дарил ей разные пустяки.
У него имелся давно подавляемый вкус к роскоши и изыскам. Он умел выбрать вино, брошь или отрез шелка. Эта черта засела в нем. Любовь к роскоши. Каждый день он возвращался домой с маленькими дорогими безделушками. Кэтрин застенчиво, с легким удивлением их принимала. Он знал, что ей некуда в них ходить и негде хранить.
На эти цветы, ленты и прочие пустяки Ральф смотрел как на средство приручить свою гостью. Эти вещи, доступные немногим, богатым и испорченным, каждый день попадали к ней из его рук.
— Ох, — вздыхала Кэтрин, — Ох, мистер Труит, как красиво!
Он чувствовал, что простота его жизни испаряется, словно у пьяницы, который долгое время исповедовал трезвость, а потом сделал глоток бренди.
Любовь сводит людей с ума. Он наблюдал за этим ежедневно. Каждую неделю читал об этом в газетах, где писали о сгоревших сараях, об отравлении мышьяком, о младенцах, втайне утопленных в колодцах, чтобы их отцы не узнали о безумии любви. Матери отправляли детей к милосердному Богу. По вечерам, после ужина, Ральф читал эти статьи Кэтрин, а та, в свою очередь, сочиняла истории о грустных женщинах и сумасшедших мужчинах. Снова и снова называла их имена, пока эти рассказы не превратились в своего рода безумие.
— Почему они делают это, мистер Труит? Почему так печальны, почему так податливы?
— Долгие зимы. Религия.
— Может, это и с нами случится?
— Нет.
Конечно, Кэтрин хотела в город. Кто бы на ее мест не захотел? Пройтись по улицам, посмотреть на обыкновенных женщин, которые на следующей неделе возможно, утопят своих детей, на усталого рабочего который за одну ночь зарежет сорок голов своего скота. Ральф не позволял ей ездить в город, хотя людям уже было известно, что она живет в его доме.
«Если любовь доводит людей до безумия, — размышлял Ральф, — то что делает отсутствие любви? В этом случае люди становятся такими, как я». Он совал руку в карман, пока Кэтрин морочила его своими историями, и тихонько теребил член.
Но к ней все еще не прикасался. Отделил от своего естества страсть к ней или к любой другой женщине. Сохранял дистанцию. Забыл, как можно по-настоящему любить и желать женщину. Утратил привычку к романтическим отношениям.
Однако каждую ночь он лежал на своих чистых, накрахмаленных, пахнущих морозом простынях и представлял Кэтрин и ее спальню. Рисовал в воображении скрытые части ее тела. К себе он не притрагивался. Не мог этого перенести. Взрослый мужчина. Почти старый. Ну не глупость ли? И она, совсем рядом.
Его грехи заключались не в грезах. Его извращением было молчание. Молчание и соблюдение расстояния.
Бывало, в постели он вспоминал о леди Люси Берридж во Флоренции тридцать лет назад, о ее аристократических причудах и капризах. Каждый раз в темноте лицо Люси, или Серафины, или даже Эмилии превращалось в лицо Кэтрин. Его гостья смеялась над ним.
Интересно, думает ли она о нем в своей комнате, такой чистой и ухоженной? Но она не думала. Ни разу Ральф не появился в ее голове.
Кэтрин в своей простой ночной рубашке смотрела на луну, на падающий снег и мечтала о сигаретах, о том, как затянется табачным дымом. Улетала мыслями к своему любовнику, который в тот момент обнимался с какой-то другой женщиной в какой-то другой постели на смятых простынях в захолустном далеком городе.
  
Глава 9
 
Ральф преподнес ей кольцо с бриллиантом. Камень был большим, желтым, в окружении более мелких бриллиантов, и напоминал сверкающую маргаритку Он поцеловал Кэтрин руку.
Еще он подарил ей золотой крестик на тонкой золотой цепочке. Отвел волосы и застегнул цепочку на шее.
А она вспомнила о своих украшениях, лежавших в снегу, о своем билете к свободе. Сейчас те вещицы показались ей совсем жалкими.
«Мужчины отдают тебе все, когда знают, что не могут дать тебе то, чего хочешь ты», — подумала Кэтрин, глядя на бесконечный снег.
Разумеется, ей не терпелось выйти замуж за Ральфа Труита. За свадьбой должна была последовать его быстрая безболезненная кончина. Она жаждала любви и денег, которые могла получить только через Ральфа, вернее, после Ральфа. Она мечтала снова контролировать свою жизнь, вернуть свои жалкие украшения, то, что ей принадлежало, блестящую частицу старой жизни, мечтала снова лечь в постель со своим неверным любовником. В ее прошлом были грязь, подлость и похоть. Ей, к ее же удивлению, хотелось весны, poскошной и экзотической, в отличие от целомудренной и бескровной  зимы.
Яркий свет действовал ей на глаза и вызывал мигрень, голова раскалывалась по несколько дней. У нее были светлые глаза, в отца.
— Мне нужны очки от солнца.
— Вам не кажется, что это странно?
— От света у меня болят глаза.
— Не глядите в окно.
— Мне нечем больше заняться.
Ральф купил ей очки, и она носила их в доме. Словно слепая, смотрела на белое снежное полотно. Это стало ее единственным развлечением. Кэтрин видела кроликов, замерзших в снегу, ворон, клевавших погибших животных. Видела Ларсена. Тот следил за ней, стоявшей у окна. Благодаря очкам белизна обретала подробности. Они же скрывали блеск в ее глазах.
Из Чикаго прибыла посылка. Двенадцать ярдов жемчужно-серого шелка. Ральф подарил ей бриллиантовое кольцо и крестик и поклялся, что они новые, а не достались в наследство от первой жены. Затем повел ее на знакомство с домом. Настоящим большим домом.
Кэтрин, конечно, и раньше получала презенты. Молодые люди преподносили ей украшения, даже если понимали, что она близко их к себе не подпустит. Но сейчас все было иначе. Во-первых, дом не был подарком в полном смысле слова: Ральф не дарил его, а просто показывал. Давал понять, что, возможно, это ее будущий дом. Если она выйдет замуж за Ральфа и привезет его потерявшегося сына.