Верная жена

— Тогда почему?
— У него честное сердце, он не заслуживает смерти. Возвращайся домой. Труит будет замечательно к тебе относиться. Ко мне он хорошо относится.
— Плевать. Его дом и деньги не имеют для меня значения. Я не собираюсь ждать, пока он умрет. Не собираюсь ждать, пока ты спишь в его постели. Он убил мою мать. Ты что же, отряхнешь руки и забудешь? Ты не посмеешь этого забыть.
— Мы сами построили свою жизнь. Я проиграла. Ты проиграл. Та память, которая у тебя осталась… Мы плохо себя вели. По отношению друг к другу. По отношению к миру. Все угасло. Пора положить этому конец.
— Конец будет. Все и завершится, когда Труит умрет. Как только ты сообщишь мне, что Труит умер, сегодняшняя жизнь станет историей. Я буду нежен, точно ягненок. У нас все будет.
— У меня уже все есть. У меня есть больше, чем я
заслуживаю.
В ярости Антонио соскочил с кресла и схватил ее за запястья.
— Да мне плевать на то, что у тебя есть. Явилась сюда такая покаянная, словно деревенская дурочка, разглядевшая в картофелине лик Христа. Надеешься, что поедешь в Висконсин и будешь милой женушкой в городе, названном в честь моего деда? Ничего подобного! Решила, что купила себе свободу? Пока я жив ты никогда не будешь свободна, и сделаешь, что обещала. Сделаешь то, что я прикажу. И знаешь почему?
Кэтрин знала. Но не желала этого слышать. Она высвободила запястья из его изящных рук, сделала несколько шагов по комнате и зачем-то потрогала свои платья, ткань своей старой жизни, словно экспонат в японском павильоне. Она не могла на них смотреть.
— Потому что если ты не убьешь Труита, я пошлю ему письмо. Вот и все. Одно письмо. Думаешь, он захочет узнать правду? Узнать о том, что его жена спала с его сыном? Со всеми отвратительными подробностями? Думаешь, захочет узнать о том, что его жена — обыкновенная шлюха, которая делает одно и то же с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать? Куда подевается его доброта?
— Я не смогу это вынести. Я умру.
— Пока не умерла. И не умрешь. Тебе не суждено умереть от стыда.
— Тогда я останусь здесь, с тобой. Никуда не поеду.
— Чтобы жить в этой грязи? Влачить жалкое существование? Ты мне будешь не нужна. Ни сейчас, ни потом. Нет, Кэтрин. Ты вернешься, притворишься другой женщиной. Девственницей, если ему угодно, герцогиней, верующей. Будешь добавлять яд в его пищу, как и собиралась. Он умрет. Ничего, я подожду. Я всю жизнь ждал. Я презираю тебя, ты потеряешь все и подохнешь под забором.
Кэтрин встала на колени; при этом висевшее в шкафу платье потянулось за ней.
— Прошу тебя.
— Садись в свой красивый вагон, отправляйся к богатому мужу и избавься от него. Он должен умереть. Он нужен мне только мертвым.
— Умоляю тебя.
— Некоторые обещания нельзя нарушить. Все зашло слишком далеко. Мы почти у цели. Встань с пола и выметайся. Не желаю тебя слышать, пока он не умер.
— Я…
— Больше ни слова, Кэтрин. Ты не заслужила права просить. У тебя нет свободы. Деться тебе некуда. Ты губишь все, к чему прикасаешься. Мне пора. Чтобы к моему приходу тебя здесь не было. Не хочу видеть тебя в Сент-Луисе.
Кэтрин поднялась с пола. Разумеется, Тони прав. Другого пути нет.  
Перед дверью он обернулся. Голос его снова стал почти добрым.
— Я любил тебя. Это правда. И снова могу полюбить. Мы оба понимали, во что ввязываемся. Мы придумали план из-за любви. Ты знала все с самого начала.
Тони ушел, а она бродила по его комнатам. В голове крутились давние мысли. Кэтрин размышляла о смерти от яда. В ее распоряжении были мышьяк, опийная настойка, соляная кислота. Подойдет и шелковый шнур, укрепленный на балке. Она может, словно черный лебедь, вылететь из окна тихого номера отеля «Плантерс». Только надо выпустить ее птичку на волю. Еще есть вариант погибнуть под колесами поезда. Или воспользоваться шприцем, бритвой, пулей
Но можно и жить. Продолжить существование, как она всегда делала. Без радости, против воли, против инстинктов, но продолжать и продолжать, без облегчения, без освобождения, без поддерживающей руки. Без добра и утешения. Только вперед.
В такой бедности и таком отчаянии единственное что Кэтрин могла, — это жить.
  
Часть третья
 
ВИСКОНСИН КОНЕЦ ЗИМЫ — НАЧАЛО ВЕСНЫ 1908 ГОДА
   
Глава 17
 
Перед сном Ральф любил выпить стакан чистой холодной воды. Стакан был высоким, прямым, с выгравированной виноградной кистью. По утрам миссис Ларсен мыла его, каждый вечер наполняла холодной водой и ставила подле кровати. Это был красивый стакан, привезенный из Италии. Свет проникал через его стенки, и Ральфу это нравилось. В одиночестве — а Ральф был один двадцать лет, ночь за ночью, в пустой постели — он порой садился на безупречно белых простынях и отпивал глоток чистой холодной воды. Держался прямо, потому что боялся захлебнуться. Один, в большом старом доме, ночью, где его никто не слышал.
Иногда он с грустью смотрел на другую сторону кровати, на подушку, где не лежала ничья голова. Простыни на его постели миссис Ларсен меняла дважды в неделю, и он стыдился, что его простыни не смяты — одна из примет того, что его одиночество заметно миру.
Стакан воды утешал Ральфа, он привязался к этой привычке. Сама по себе вода ничего не значила. Он редко испытывал жажду. Главным был ритуал, момент окончания дня. Жидкость на сухих губах была подобна мягкому поцелую.
Ральф чувствовал аромат чистых белых рубашек в шкафу. Пахло мылом, синькой и крахмалом. Дневная одежда была аккуратно сложена на стуле, дожидаясь когда миссис Ларсен сбрызнет ее и выгладит, а к утру принесет свежую. Все то, чем он пользовался, было чистым. В неподвижном ночном воздухе стоял запах трудолюбия миссис Ларсен, запах прачечной, средства для полировки мебели, воска для пола. Ральф был ей благодарен за то, что она так хорошо за ним ухаживала. Дарила комфорт. Хотя он и платил ей, и заботился, миссис Ларсен делала все от чистого сердца. Ральф платил многим людям, но ни один из них не был к нему расположен.
Никогда он не называл свою служанку по имени. Прежде знал, как ее зовут, но по прошествии лет забыл. Миссис Ларсен была еще девочкой, когда он впервые ее увидел. Джейн или Джанет, незамужняя, не отличавшаяся красотой, стареющая потихоньку. За долгие годы она изучила привычки Ральфа и делала его жизнь удобной. Наверное, Эмилия ей никогда не нравилась. Служанка ничуть не опечалилась, когда та уехала.
Труит думал о бесконечных блюдах, которые миссис Ларсен стряпала и подавала. О рубашках, брюках и туфлях. С подошв она тщательно соскребала грязь, чинила обувь, начищала до блеска. Ральф ценил служанку за доброту, за неустанную заботу о чужом, в сущности, человеке. Она была свидетелем его ужасной тоски и предательства и относилась к нему со всей душой, причем так, словно его прошлого не существовало. Служанка с пониманием относилась к его ужасному одиночеству. Каждый вечер она готовила на четверых-шестерых, потому что вид еды ему нравился. Сами Ларсены ели позже, когда по окончании трапезы Ральф уходил в кабинет. Он приглашал их к столу, но они всегда отказывались. Считали, что это неправильно, что они будут чувствовать себя неловко.
Ральф мог стать кем угодно. Например, поэтом или знатоком и собирателем искусства. Он мог поощрять молодых художников и собирать их вокруг себя. Мог жить в разгуле чувственных наслаждений, соблазняя и привлекая. Мог стать отцом, передать детям свою любовь к искусству и сексу. На деле ничего подобного не случилось: он утратил все свои страсти, однажды проснулся и понял, что они исчезли. Их раздавили смерть его маленькой дочки и неверность жены. Он ощущал в себе непреодолимый гнев к сыну-бастарду. Страсти сменились чистыми рубашками, белоснежными простынями, блестящими ботинками и прозрачными супами. Мир тела с его удовольствиями закрылся, словно рана, затянувшаяся коркой.
Кэтрин Лэнд вышла из поезда, прибывшего из Сент-Луиса. Лицо ее стало мягче, теплее и еще красивее. Затянувшаяся рана снова открылась и наполнила Ральфа болью: сына рядом с женой не было. И они не сказали об Антонио ни слова.