Полицейский

— Вот станешь, Гриша, большим общественным деятелем, — усмехнулся Усов, — и распишешься на зеркале рядом с Родзянко и Шаляпиным. — А ты думаешь, Петя, не стану? — Думаю, нет. — Почему? — Да потому, что ты опять за старое взялся.
— Не взялся, Петя, а не бросал. Хорошие камни — мировая валюта. Доллар упадет, франк лопнет, а бриллиант и изумруд вечны. Ты, Петя, человек ученый, социализмом по молодости баловавшийся, неужели ты не видишь, что все к концу идет. Фронт трещит, мы на поставках гнилья миллионы наживаем. Только кому эти миллионы нужны? — В дело вкладывай.
— В дело! Недвижимость, ценные бумаги. Умные вы все больно! Когда все лопнет — бумаги в сортир, дело станет, а недвижимость сожгут. — Так уж и сожгут.
— Поверь. Мне ребята мои рассказывают, о чем солдатня да мастеровые говорят. Они пока затаились, ждут. Война же, сколько оружия на руках. — Гриша, тебе не подходит роль оракула.
— Правильно, говорильня — это ваша работа, только я не из купцов и университетских дипломов не получал. Я сам с самого дна… — Ты хочешь сказать, что ты народный герой.
— Да куда нам-то в герои. Просто вырос я среди нищеты, а образование на улицах получил.
— Вот и губит тебя твое образование. Почему ты деньги в «Лионский кредит» не кладешь?
— Да кладу, кладу и с потерей в Стокгольмский банк перевожу. — А камни свои? — И камни.
— Гриша, неужели при своих барышах ты эти вещи купить не можешь? — Не все, что мне нужно, продают. Поэтому беру. — Я боюсь, Гриша.
— Чего? Ты мой поверенный, занимаешься делом вполне легальным, кинофабрика, дома, дела в Союзе городов, так что сиди, Петя, и будь спокоен. Меня в этой стране никто не тронет.
— Слушай, Гриша, — Усов вскочил, взволнованно зашагал по ковру кабинета, — ты правда думаешь, что потрясения будут?
— Я, Петя, из Стокгольма ехал, так в Гельсингфорсе в соседнее купе сел некий господин. Между прочим, генерал. Умница, доложу тебе, необычайная.
— Умный генерал — это все равно что тифлисец трезвенник.
— А ты не смейся, генерал этот был некогда начальником охраны самого царя… — Спиридович? — Он самый. — Толковый мужик.
— Так он мне всю ночь рассказывал о господине Ульянове и его жизненном направлении и книжонку свою дал почитать о большевистской опасности…
— Его за эту книжонку, — усмехнулся Усов, — в ялтинские градоначальники перевели. — Значит, прав он был, — топнул ногой Рубин.
— Ну, какое тебе, Гриша, дело до этой книжки, до генерала Спиридовича и народного бунта? — Петя, я пятый год в Одессе хорошо помню.
— Конечно, — Усов положил себе в тарелку лососину, налил рюмку, — режим нынешний гнилой, он рухнет скоро и будет у нас конституционная монархия либо демократическая республика. А в том и другом случае собственность свята.
— Посмотрим, — Рубин сел к столу, — я больше на камни надеюсь, которые в Стокгольмском банке в сейфе лежат.
— Гриша, — тихо спросил Усов, — с Немировским твоя работа? — А какая тебе разница, Петя? — Большая, Гриша. Страшно мне.
— Опять ты об этом. Что случись, до тебя не доберутся. — Но имя! Имя, Гриша!
— С твоими деньгами с любым именем прожить можно.
Усов достал золотой, весь усыпанный мелкими алмазами портсигар, вынул папиросу, закурил.
— Гриша, а ты не боишься, что с тобой солидные люди перестанут дело иметь.
— А кого ты, Петя, солидными людьми называешь? Митьку Рубинштейна или Мануса? Да они такие же, как я. — По жадности, возможно, но по размаху…
— Да положил я на их размах, — перебил его Рубин. — Ты что думаешь, я здесь всю жизнь сидеть буду? Нет, брат. Кончится война, и мы с тобой в Америку… — Почему в Америку, а не в Париж?
— В Париже твоем размах не тот. Америка, там не спрашивают, откуда у тебя деньги. Нажил — значит прав. Да что мы все о грустном да о грустном, смотри, стол какой. Давай пообедаем в охотку. Ночью Бахтин пришел в Казанскую часть.
Помощник дежурного околоточный Мордвинов, спросонья вскочив, опрокинул на пол здоровенную медную чернильницу.
— Ты что это, братец, — засмеялся Бахтин, — во сне нечистого увидел? — Вроде того, господин надворный советник.
— Значит, съел ты, Мордвинов, что-то нехорошее.
— Да нет, господин надворный советник, — серьезно ответил околоточный, — я дома ужинаю. Война эта проклятая, везде гнильем торгуют.
— Тяжело, братец, но мирись с тяготами тыловой службы. — Вы все смеетесь. — Какой тут смех. В какой камере Снесарев? — Этот тип, что за вами числится? — Именно. — В шестой. — Я к нему пройду. — Сейчас городового позову.
Заспанный городовой, гремя ключами, открыл замок шестой камеры. В лицо ударил смрадный дух параши, пота, кислятины.
— Может, наверх его поднять, ваше благородие, — деликатно осведомился городовой.
— Не надо. — Бахтин шагнул в камеру.
Снесарев сидел на нарах. Это был уже не тот щеголеватый господин, любивший застолье и бильярд. За день на помятом лице появилась черная тень намечающейся щетины, куда-то исчез безукоризненный английский пробор, платье измято, рубашка несвежа. — Я вас не разбудил? — осведомился Бахтин. — Какой тут сон, господин Бахтин. — Тогда перейдем к делу. — А который час? — Два ночи. — Какое же у вас ко мне дело?
— Как говорят наши чиновники — казенная надобность. Пока вы привыкаете к вашей будущей судьбе, я и мои люди собрали о вас справки. Неутешительно, доложу вам, неутешительно. — На что вы намекаете?
— Да какие здесь намеки, сударь мой. Извольте по порядку. Освобождение ваше от службы воинской липа, контора биржевая тоже, у вас даже счета в банке нет, в клубе вас знают как нечистых игроков, а пристав вашей части нашептал мне кое-что о туфтовых векселях, которые вы учли. Вот видите, сколько мы интересного узнали о ваших делах всего за несколько часов. А за неделю, другую мы полностью составим ваше жизнеописание фармазона и мазурика. — Что вы хотите, господин Бахтин?
— Правды, неужели вы думаете, что я поверил в вашу сказку о проигрыше? Чем вы связаны с Зоммером?
— Он сделал нам освобождение от армии, ну и взял на крючок. — Что вы для него делали? — Мелочь, сбывали кое-какие вещи. — Какие?
— Иногда золотые изделия, иногда кокаин. Сведения о разных людях собирали. — О ком? — Дайте закурить.
— Извольте, — Бахтин протянул портсигар, — берите с запасом, оставьте мне парочку. — Благодарю. — Так о ком же сведения?
— В основном, о людях, имеющих редкие драгоценности. — Значит, вы в свете вращались?
— Да куда нам. Кое-что есть у актрис, кокоток, скупщиков краденого, у разных людей. — Что еще? — Да все, пожалуй.
— А каким боком, кроме телефона, вы к этому делу причастны?
— Он приказал нам обыграть племянника Немировского, морского капитана. — Вы обыграли? — Конечно. — Он рассчитался сразу? — Нет, мы ему дали срок. — Он принес деньги? — Все до копейки. — Сколько? — Пять тысяч. — Зачем ему это было нужно? — Не знаю. — Вы не все мне говорите. Что вы еще знаете? — Мы свели его с бежавшим с фронта поручиком. — Копытиным. — Да. — При нем были ценности?
— Я их не видел. Но слышал, что их приобрел Зоммер. — Откуда вы знаете Копытина?
— Он друг Коломина, когда-то на две руки они играли в карты. — Проще — были шулерами? — Да. — Где прятался Копытин? — У Коломина.
— Ну вот видите, как много интересного вы мне рассказали. Вы, видимо, вообще много знаете? Снесарев молчал.
— У вас есть три пути. Первый — суд. Второй — фронт. Третий — стать моим агентом. — А вы будете платить мне? — Конечно, за стоящую информацию. — А воинский начальник?
— С ним я договорюсь. Только помните, никаких исчезновений и иных штучек. Найду из-под земли и по плечи в нее вобью, — жестко сказал Бахтин. — Да куда мне.
— Утром вас выпустят. Завтра в гостинице «Виктория» на Казанской, номер семь в два пополудни.
Ну вот и сладилось дело. Не рассказал Бахтин Снесареву, что его дружок Коломин просто отказался говорить с ним. Курил, молчал, зло поглядывал на Бахтина, а в конце разговора сказал: