Кухарка (СИ)

— Мудрая...
— Скорее практичная, — поправил он, — но я не собираюсь “одумываться”. Я достаточно думал.
Уже на рассвете, когда дождь закончился, поехали к морю. Там сидели, прижавшись лбами друг к другу. Затаив дыхание, одни в целом мире. Точно накрытые пеленой. Леська слышала, как одновременно стучат их сердца, как захлёбывается в новых ощущениях все её существо.
Он словно выражал её нужду, её желание оказаться на вершине того острова наслаждения, которое обещала его любовь.
Те мгновения унесли последние её представления о дурном и хорошем, о чести и бесчестии. Она не боялась произошедшего, нет. Скорее, всё её существо безмолвно кричало ему: “Не спрашивай у меня разрешения, не спрашивай! Только не спрашивай — делай! Делай смелее!”
Но ему и не было нужно её спрашивать… он всё видел в глазах. Она ощущала восторг, только восторг. Каждый начинающийся в её теле трепет заканчивался в его теле. Получая удовольствие, она доставляла удовольствие ему. Он чувствовал это, потому что этого она добивалась. И боль стала не только её страданием, но и слабостью его тела. Он смотрел на неё так, словно то, что между ними происходило, было их общей победой, и счастьем, и изнеможением одновременно.
 11 
 Как не было нас, так и не было шансов, 
 Чтобы теперь всё стало по-нашему. 
 Поломанные. “Та сторона” 
— …На пляже всё и случилось, — голос Фёдора вывел Леську из оцепенения. Она быстро моргнула, приходя в себя.
— Ну и что? Что в этом такого плохого? — не понимала Ксения.
— То, что на следующий день она с матерью явилась к нам в дом. Они требовали денежной компенсации.
— За что?
— Она была несовершеннолетней, — мужской голос звучал так мягко, что Леська закрыла глаза.
В комнате повисло молчание.
Оно длилось так долго, что Леська чуть не превратилась в каменную статую.
Она не просто не была совершеннолетней, ей не было шестнадцати — должно было исполниться в октябре, но ещё не исполнилось!
Позже она спрашивала себя, если бы она заранее сказала ему, сколько ей лет, смог бы Фёдор остановиться? Смог бы разорвать то единое целое, в которое они обратились там, у моря? Остановить жидкий огонь, которым они стали вместе? Она миллион раз жалела о том, что сделала и чего не сделала, но, в любом случае, день спустя жалеть было поздно.
Как во сне, счастливая и крылатая, уверенная в том, что каждую минуту он, как и она, будет ждать встречи, она явилась домой, где действительность настигла её, как справедливая кара настигает вора.
Она, Леська, всего лишь торговка, девочка из низов, промышляющая занятиями, не достойными и нижайшей проститутки, как она могла подумать, что ей выпал золотой билет?
— Ну что, подцепила его? — мать впилась взглядом, как только Леська открыла дверь. Рассвет давно остался позади: мать совершенно справедливо не спала.
А она, Леська, была такой глупой, что не успела спрятать счастливое лицо, такой глупой, что мать обо всём догадалась: и о ночи, и о близости, и о влюблённости, такой внезапно опустошающей, что не смогла отговорить мать отказаться от намеченных планов.
Ещё до обеда они были у Фединого отца, которому мать, нисколько не стесняясь, рассказала и про несовершеннолетие, и про наглость, и про внезапную любовь его сына. Она не знала, не могла знать, что Леська говорила «нет», но и про это мать приплела. Леська стояла в углу, не решаясь и шагу ступить от двери, с красным от стыда лицом, с заплаканными глазами, в полуобморочном состоянии, не понимая, не представляя, почему это происходит с ней.
Иногда она жалобным голосом просила: “Мам, ну пожалуйста, не надо”, но это никак не влияло на происходящее в богатой, красиво обставленной комнате. Леська хотела бы иметь такую: с книгами от пола до потолка, с большим окном, выходящим на балкон, с уютными креслами и маленьким столиком, с букетом садовых ромашек.
Потом в комнате появился Фёдор. Леська видела, как вспыхнули его глаза, когда он заметил её, потом они наполнились вопросами, когда он увидел её слёзы, и, наконец, бешенством, когда понял — в чём его обвиняют.
Леська помнила, как её трясло, как она была перед матерью, и Фёдором, и его отцом открыто беззащитна. Состояние униженности раздавило её, но это ничего не значило для них. Она мечтала превратиться в ледяной айсберг и ничего не чувствовать, но и это было из области фантастики.
— Только не надо убеждать меня, что я изнасиловал её, — орал Фёдор на Леськину мать, нисколько не оглядываясь на разницу в возрасте.
— И, тем не менее, она говорила “нет”, — возражала мать.
Фёдор бросал на Леську яростные взгляды, скрипел зубами и принимался доказывать, что всё произошло по обоюдному согласию.
— По обоюдному согласию, молодой человек, такое происходит между совершеннолетними людьми, — возражала мать абсолютно непроницаемым тоном. О, она имела немалый опыт таких перепалок. — Здесь же имело место быть сношение с юной девочкой, которое, между прочим, карается тюремным заключением! — Мать сощурила глаза. — Сколько Вам лет?
Фёдор молчал.
Поскольку его отец тоже не проронил ни слова, мать принялась гадать: — Не шестнадцать — это точно. И даже не семнадцать. Вам не меньше двадцати, — на её лице вспыхнуло профессиональное презрение. — И не убеждайте меня, что Вы влюбились в мою дочь — не поверю! Для первого свидания, а я всё ещё надеюсь, что оно не было таковым — слишком быстрое развитие событий!
Леська вздрогнула. Её мать была прекрасным психологом. Не зря ей удавалось шантажом добывать деньги в течение многих лет. Действительно, события у них развивались слишком стремительно. Обычно на первом свидании Леська только и успевала, что потанцевать, да на прощание подставить щёку для поцелуя: парни с каким-то уважением относились к ней, она умела сохранять расстояние. Только с Фёдором они поцеловались на третий день знакомства, только с ним никак не могли наговориться, только с ним перешли границу, которую не только мать Леське не велела переходить, но и сама она знала, что не должна была переходить.
С надеждой она подняла глаза на Фёдора. Может быть, он действительно влюбился в неё? Нет, он смотрел с ещё большим презрением, чем её мать. Он смотрел на неё, как на предательницу, как на создание, которому не было места в человеческом мире.
— Чего же Вы хотите? — голос Фединого отца звучал глухо, как голос радиодиктора из-за стены.
— Справедливости! — взревела мать так, что Леська вжала голову в плечи, а мужчины уставились на неё, словно она скинула одежду.
Этот момент Леська ненавидела больше всего. После того, как мать называла цену, все их «жертвы» немного расслаблялись и приходили в себя. Они наконец-то понимали, что им грозит ни тюрьма, не огласка в средствах массовой информации, не порицание общественности, а всего лишь небольшое опустошение кошелька, которое в любом случае, было самым благоприятным исходом. А в отдельных моментах даже имело некоторые положительные последствия в виде возможности проведения воспитательных бесед с наследниками.
Обычно Леська не чувствовала себя так погано. Конечно, это были унизительные разговоры, и она знала, что все эти люди презирают её и её мать, она ненавидела то, в чём приходилось участвовать, и не раз ругалась с матерью не на шутку. Но с каждым разом чувство стыда притуплялось, становилось невыносимее строить из себя жертву, делать испуганные глаза, выжимать слёзы.
Только сегодня, сейчас, жгучие чувства стыда и обиды, несправедливости происходящего, ужаса от увиденного в глазах Фёдора, боли от того, что кто-то вторгся в произошедшее между ними двумя, выливалось солёными потоками из глаз и кровавыми каплями из сердца.
— Справедливости? — улыбнулся отец Фёдора, и Леська внезапно увидела, каким станет её любимый в зрелости. — Думаю, если бы вы искали справедливости, вас бы здесь не было. Здесь вы ищите не справедливости, а..., — он не успел договорить, за него закончил сын.