Не уходи. Останься (СИ)

— Понимаю, что у нас слишком много вопросов друг к другу. Но, пока будем ехать, нужно обсудить несколько моментов.
Мужчина сел на переднее сиденье, Вася рядом с ней на заднее, и сразу отвернулся к окну, сделав вид, что его тут и нету.
Дима расслабленно выдохнула. Она сидит, уже хорошо. Не упадет.
— Нам нужны дополнительные люди, пока остальные придут в себя. Лучше, если это будут твои, проверенные. Сними пару с объектов.
Она начала первой. Можно считать, что практически протянула ему трубку мира и предложила ее раскурить.
И в самом деле курить хотелось. Она редко это делала, но сейчас нужда была на грани боли.
— Дай сигарету.
Дрозд посмотрел на нее задумчиво, даже повернулся на сиденье, но вытащил пачку из пиджака и достал одну сигарету.
Фильтр зажат губами, затянулась посильней, но не подавилась дымом от непривычки и крепости. Зажмурила глаза от удовольствия.
Хоть что-то в этом мире осталось на своем месте, это радует.
— Самсонов запросил информацию по тебе, не через меня, так что, копают беспардонно, влезут во все до чего дотянутся. И положат ему на стол все так, как оно есть. Могу сделать так, что там будет не все, если хочешь, — предложил он и отвернулся от Димы, смотрел теперь в окно.
Что-то такое она и думала. Ждала. И не видела смысла оттягивать неизбежное. По сути, ей скрывать уже нечего. То, что могло повлечь за собой серьезные последствия, Шрайман и так знает. Сам ведь ее нанял, в курсе ее репутации и возможностей. Вчера даже увидел в действии, оценил возможности.
— Не вмешивайся. Пусть, — разрешила, — Не хочешь мне кое-что объяснить? Для чего-то же ты затевал этот разговор.
— Каждому слову нужно свое время, знаешь? Я вот свое время упустил, и ты стала считать меня врагом.
— А ты мне не враг?
Такая горечь и боль сквозили в его голосе, словах, что Дима не решилась заглянуть другому человеку в глаза. Хватит с нее. Запас сил, как физических, так и душевных, кончился.
— И никогда им не был.
— Так докажи! Объясни! — сорвалась, пригнулась к нему, но не кричала, говорила едва слышно, шипела, — У меня был повод! Был! А ты молчал. Я спрашивала тебя тогда, давно, помнишь? Спрашивала! А ты развернулся и ушел. А потом я выясняю, что ты тех подонков знал.
— Да, знал. Не я виноват, Дима. Видит бог на мне много всего, но не это.
— Тогда кто? Назови имя, все просто.
— Прямых доказательств у меня нет, он умеет заметать следы, а «хвосты» в воду, — и дело с концом.
— Вот и у меня доказательств не было, только косвенные, — она откинулась на спинку, закрыла глаза, но чувствовала, что Дрозд смотрит на нее через зеркало заднего вида.
— Поэтому я все еще жив.
И это был не вопрос. Оба это понимали. Но она все же подтвердила.
— И поэтому ты все еще жив.
Больше они не заговаривали. Ехали молча, каждый думая о своем, а может, и об одном и том же, кто знает?!
Дима пыталась понять почему едет с ним в одной машине, а внутри пусто? Нет той ненависти, убивавшей ее годами. Нет бешеного желания отомстить. Только пустота да усталость.
Почему-то сейчас ей стало казаться, что не дойти. Не дойти до конца этого пути. Да и стоит ли?
А Дрозд сожалел. Об упущенном времени. Об упущенных возможностях. И о своем тугодумии.
Если б мог исправить прошлое, ничего бы этого не было.
Он столько ошибок наворотил, что не расхлебает один. Поэтому и Дима здесь. Поэтому она теперь такая. Равнодушная и холодная. Нет больше той зимней девочки, что так безумно обожала новый год, снег, и снеговиков.
Он ее убил.
***
Не нужно быть телепатом, чтобы понять: Ромашка в бешенстве.
Вообще, в миру Роман Тугаев божий одуванчик, и вывести его из себя это действительно нужно планомерно пару недель капать ему на мозги.
Можно себя поздравить: она справилась за одни сутки.
— Я тебя задушу, твою мать, вот этими руками! — он вылетел из дома, и слова не дал ей сказать, грозно тряс кулаками в воздухе, — Задушу!
Но вместо обещанной угрозы ее обняли.
Горячие ладони скользнули под жакет, по свободной рубашке. Но она ощущала их жар, их надежное тепло.
Прижал ее к себе, буквально притиснул.
Она дернулась, не сдержалась, плечо болело невыносимо.
— Извини-извини! — Рома отстранился, осмотрел ее внимательно, подмечая все: бледную кожу, испарину на лбу и искусанные в кровь губы, опухший разбитый нос, — Сначала тебе станет лучше, а потом я тебя все-таки задушу.
— Хорошо, как скажешь, — она милостиво кивает головой и не отказывается от поддержки его надежного плеча. Ведь родной, семья, нельзя его обижать отстраненностью, не сейчас, — Но давай это будет еще позже, сначала ванна.
— Зимина, ты иногда такая дура, — он так душевно это сказал, столько волнения и любви в эту «дуру» вложил, что она не утерпела, облокотилась на него полностью.
И Рома с удивлением на нее воззрился.
Не было еще такого. В какую бы передрягу она бы не влипала, в каком бы плачевном состоянии она не была. Всегда! Всегда позволяла ей помочь, но никогда не позволяла себе полностью расслабиться. Не до такой степени, что не может, да и не хочет контролировать собственное тело.
Для Ромы это стало откровением.
На той чертовой дороге случилось нечто большее, чем хорошенькая заварушка с кровью и пулями. Было еще что-то.
То, что могло эту хрупкую женщину сломать до конца.
Заглянул ей в глаза и чуть было не споткнулся о ступеньку, а Дима быстро от него отвернулась, спряталась. Но ему и секунды хватило.
Там была пустота. Ни ненависть, живущая и сжирающая ее годами. Ни желание мести, ледяное и уже такое привычное.
Пустота. И смертельная усталость.
Рома думал, что за эти сутки поседеет от страха за нее. Нет. По-настоящему страшно стало именно сейчас.
Ее ледяные глаза горели смертью. Не чьей-то, а ее собственной.
Что ж там случилось?
— Пока я буду приводить себя в норму и слегка подлечусь, ты должен кое-что проверить.
Ромка довел ее до комнаты, помог раздеться и натянуть халат. Он не ахал, глядя на ссадины, синяки и раскуроченное плечо. Привык давно. Да и видел он ее в гораздо худшем состоянии как-то.
Поэтому, все сделано без лишних слов, то, что надо.
— Что именно?
— Проверь Дрозда.
Он недовольно вздохнул.
— Дима, — произнес раздосадованно, — Мы проверяли его сто раз. И ничего.
— Посмотри, когда он сюда перевелся. И узнай были ли знакомы он и мать Шраймана до рождения нашего босса.
— Зачем?
— А ты проверь, потом узнаешь.
Дима тяжело осела на кровать и поняла, что без чужой помощи она и до ванной не дойдет. Что уж говорить о том, чтобы принять душ.
— Ничего не понимаю. Это лишнее время тратить. Дима, объясни.
— Думаю, что не просто так Дрозд печется о безопасности Шраймана. Не просто так, — последнее проговорила с намеком.
Рома побледнел. Замотал головой.
— Да не, ты что!? Я думал, у него не может быть детей, вот он и кукует один.
— Я тоже так думала, но… он застыл, понимаешь? Как только увидел, что Шрайман под прицелом, застыл и кинулся его собой прикрывать, — она решила пока смолчать о том, что увидела и еще кое-что, не к месту.
— Ну, так это его работа.
— Нет, Роман, нет. Дело не в работе. Тут что-то личное, я чувствую. Копай, понял? И найди мне все, что сможешь.
— Окей, найду, — парень посмотрел на нее, потом на дверь ванной, — Ты сама справишься?
Дима честно кивнула. Только кто ж ей поверит?! Вот только его боязнь воды никуда не делась и подвергать его дополнительному стрессу не хотела до зубовного скрежета. Хватит того, что каждодневные гигиенические процедуры Ромашка делал, борясь с самим собой.
Но слушать ее ворчание Рома не стал.
Подхватил на руки и понес в душ.
Помог раздеться, поставил на пол душевой кабинки и включил слабый напор воды. Едва тёплой.
Взял мочалку, капнул на нее геля и начал ее мыть. Как ребенка маленького. Прикасался чуть ощутимо. Смывал пот, грязь и кровь. Повязку не снимал, она герметичной была.