Медный гамбит
Решив поесть, Звайн сказал себе, что его накормили, одели, предоставили убежище и за все это он должен, так что в результате его положение такое, как если бы его выставили на показ, голым, на рынке рабов. Но свобода драгоценна только тогда, когда в твоем кармане есть монеты.
Умышленно не обращая внимание на кусок фрукта на ногте хозяина, он выбрал самый маленький из оставшихся фруктов. Он медленно сжевал его. Сладость скрипела на зубах, мед наполнил его горло мягким и нежным теплом, которое защекотало его нос изнутри, а глаза наполнились слезами. Он видел, как люди пили мед, брой и другие крепкие напитки, их лица краснели и они начинали громко смеяться над совершенно несмешными шутками. Он видел, как потом они падали в углах, сжимая полупустые бокалы в дрожащих руках, и он помнил, их рвало как утром, когда утреннее солнце ударяло им в глаза. Он поклялся своей маме, что никогда не будет делать такие глупости.
Он потянулся за вторым кусочком и сжевал его также медленно, как и первый, ощущая на себе внимательный взгляд мертвых глаз хозяина рабов. Он еще ощущал страх, но только далеко, на заднем плане своих мыслей. Он решил, что больше он не боится, и страх действительно исчез.
— Как так получилось, что такой красивый и умный мальчик, как ты, одет в лохмотья и рыщет по помойкам эльфийского рынка?
В голове быстро скользнула туманная мысль: Он не знает, где именно его ударили по голове, но уж точно не на эльфийском рынке, и он сказал, с усилием:
— Не на эльфийском рынке. И я не рыщу. — Его рот почувствовал что-то… странное. А язык еще более странное.
— Так что ты там делал? — терпеливо спросил хозяин-рабовладелец, беря своей другой рукой, без ногтей, еще одну чашку с чаем и протягивая ее Звайну.
Зваин торопливо проглотил желтую жидкость. Он вытер рот рукой, и тут комната начала кружиться вокруг него. Он быстро схватился за подушку и комната остановилась, зато чашка вылетела из его руки. Хозяин лениво вытянул свою правую руку, с ногтями. Чашка замедлила свое падение, потом остановилась в воздухе и плавно опустилась в бледную ладонь.
— О, нет… — пробормотал Звайн. Его желудок перекрутило. На глаза опустилась цветная пелена.
— Что ты делал на площади красильщиков? Почему ты побежал? Что ты искал в этом лабиринте одежды? Что или кого?
Площадь красильщиков? Лабиринт одежды? Да, он начал вспоминать более отчетливо. Люди, которых он спрашивал о Павеке и о бродячих торговцах, сказали ему, что эта четверка отправилась в путаницу свежераскрашенных материй. Он и отправился в этот лабиринт наугад, злой на Павека, который бросил его до того, как он сам бросил Павека. Случайный ветерок донес до его ущей знакомый голос.
— …этот… порошек… превращается в… Лаг…
Лаг.
Звайн и его злость зашатались, покачнулись, потом выпрямились.
То, что Павек ползал на животе, пресмыкался и работал до седьмого пота, оказалось в конце концов частью плана: он нашел продавцов Лага. Если вообще возможно отомстить за смерть его мамы и смерть человека, которого он называл отцом, он обязан поучаствовать в этом деле, стать частью его. Погруженный глубоко в пьяные воспоминания, которые с необыкновенной четкостью вставали перед ним, он запутался в раскрашенной одежде, но все еще мог дышать. Но голос Павека перестал доходить до него.
Он почти выкрикнул имя Павека вслух, но вовремя вспомнил, что за голову бывшего темплара назначена немалая цена.
— Кого, Звайн? Кого ты искал? Кого?
Он моргнул и потер свои глаза. Темный силует желтого лица хозяина появился перед желтыми и красными тканями. — Нет, — прошептал он, что-то было неправильно, ужасно неправильно, но он никак не мог понять, что именно. Он потряс голосой. Ошибка: все вокруг немедленно начало кружиться. — Никого. — Он схватился за эту ткань, чтобы не упасть. Она растаяла у него в руках.
— Кого, Звайн?
Он услышал стоны и крики избиваемого человека. Павек. Темплары были не слишком умны, во всяком случае не настолько, как мальчишки, которые выросли на улицах, и он сам был умнее их. Павек ошибся, каким-то образом промахнулся, и теперь темплары избивали его.
Все эти материи красильщиков стали воздушными, затем полностью исчезли, и площадь опустела, только в одном из ее концов трое били четвертого. Эти странствующие торговцы были кошмарной тройкой, хуже выглядящих представителей своей расы было просто невозможно представить: покрытая бородавками и прыщами женщина-человек, волосатый дварф и эльф с отвислым носом и огромным животом. Но все они выглядели лучше, чем Павек, который стоял на четвереньках, и его кровь лилась потоком на булыжную мостовую.
Опять имя темплара возникло у него в горле, и опять он проглотил его раньше, чем оно вышло.
— Кого, Звайн?
Голос пришел снаружи. Он поврернулся и никого не увидел.
— Кого?
Он повернулся снова. Продавцы Лага продолжали избивать Павека, который пополз по направлению к нему.
— Ответь мне, Звайн!
Голос, который отдавался от стен пустой площади и гремел у него в ушах, не мог принадлежать никому. Тот, кто говорил его, был невидим.
Невидим.
Мыслеходцы, Мастера Невидимого Пути, были, по самой природе своего таланта и благодаря своему опыту, еще более скрыты от посторонних глаз чем те, кто носит Маску. Насколько он помнил, Звайн никогда не встречал Мастера Пути, но он знал, что мыслеходец может обратить внутренний мир почти любого человека наружу, поймать его в ловушку внутри его собственной памяти, запугать его до смерти при помощи его собственного воображения. Правда рассказчики говорили, что любое мыслящее и чувствующее создание имеет инстиктивную силу, чтобы выбросить из своего сознания самого сильного Мастера Пути, но он, глядя в памяти на безоблачное небо, созданное его собственным воображением, не имел ни малейшего понятия, как защитить себя.
— Звайн!
На этот раз совсем другой голос. Знакомый и зовущий. Павек, больше не неудачнивый, неумный и неумелый темплар, но сильный и храбрый человек, сражавшийся обсидиановым трезубцем. Теперь кровь текла не из лица Павека, но из продавцов Лага, которые лежали кучей у его ног. Звайн побежал к бойцу, который, без сомнения, сражался, чтобы спасти его.
— Как меня зовут?
Вопрос вылетел изо рта Павека и отразился от стен пустой площади. Звайн опустился на колени. Его спаситель оказался не Павеком, и не спасителем вовсе, а мыслеходцем. И он не хотел увидеть свою собственныю смерть, отраженную в зрачках знакомых глаз Павека, поэтому он попытался опустить голову, но не сумел, мышцы его не слушались.
Фальшивый Павек посмотрел на его с нескрываемым пренебрежением, потом поднял свой трезубец. Звайн нашел где-то немного сил, чтобы задрожать и захныкать. Но обманщик-мыслеходец направил свой трезубец прямо на себя и, смеясь как сумашедший, ударил зубцами по своей собственной голове. Остро отточенными когтями он медленно сорвал лицо Павека со своего черепа…
Нет. Не его черепа.
Неспособный отвернуться, Звайн в ужасе глазел на украшенную золотом черную маску, появившуюся там, где полагалось быть лицу мыслеходца. И, милосердие Короля Хаману, по символам на маске он наконец сообразил, кому принадлежит эта маска, и этот дом и…
Элабон Экриссар. Темплар Высшего Бюро, инквизитор, любимец Короля Хаману. Полуэльф, которого на улицах Урика нанавидели и боялись больше, чем самого короля-волшебника.
Маска инквизитора внезапно исчезла; открылось лицо, исполосованное шрамами, оставленными черными и красными когтями, заменившими исчезнувший трезубец. Этот темплар однажды уже поразил его: разрезанный на куски пергамент его лица снова стал целым и невредимым.
— Павек. Проклятый джозхал опять сует свой нос туда, куда не надо.
Темплар потряс своими когтями во второй раз, и лицо Павека уплыло прочь, унесенное легким ветерком. Потом Элабон Экриссар повернулся к нему, и он бы выплеснул наружу все содержимое своего желудка вместе со страхом, если бы был способен вообще пошевелиться. Лаг был смертью, Элабон Экриссар был еще хуже, а вместе они были запредельным злом.