Горький дым костров

Случалось и неприятное. Люди разные бывают. Многие не знали, что я партизанил — мне ведь тоже неудобно кричать об этом на всех углах.
Есть у нас один тракторист, фамилии называть не буду, не в ней дело. Так он мне даже очень обидное слово однажды швырнул в пылу спора. А у меня характер такой — довольно трудно из себя вывести. Говорю ему спокойно:
— Я ничем не хуже тебя!
— А-а-а! — раскипятился. — Я советский патриот! Я фашистов на фронте бил!
— Я тоже советский патриот. И тоже фашистов бил. Только не на фронте, а в тылу. В их тылу…
Присутствовали при этом другие товарищи, сообщили о неправильном поведении этого тракториста в его отделение. Провели там собрание, разобрали, порицание вынесли. Но все равно он тогда ничего не понял.
А недавно оказались наши с ним портреты рядом на доске Почета «Они сражались за родину» возле районного Дома культуры, У него на груди ордена, и у меня тоже не пусто, в том числе и медаль «Партизану Великой Отечественной войны».
Он как эту медаль увидел, даже опешил. Потом подошел ко мне, протянул руку.
— Извини, — говорит, — теперь мне все ясно.
— Долго же до тебя доходит. Как до жирафа…
— И сейчас еще некоторые «жирафы» все никак не поймут, — Катерина Корнеевна прибежала из кухни, неся в руках белоснежную накрахмаленную скатерть. — Вот недавно пришел один человек из совхоза, а Ивана как раз дома не оказалось…
И стала рассказывать, живо жестикулируя и изображая все в лицах:
— Где Иван Иванович?
— В школе, — говорю.
— А зачем ему в школу? Ваши дети уже давно все выучились.
— Выступать его туда пригласили.
— Выступать? С чего это?
— Рассказать, как воевал.
— А разве он воевал?.. Чудно!
— Что тебе чудным кажется?
— Немец — и против немцев же воевал.
— Да он не против немцев — против фашистов воевал, дурья твоя башка!..
Скатерть взметнулась над обеденным столом.
— Ну, садитесь поближе. Накормлю вас по-немецки. На первое куриный суп с домашней лапшой, на второе пельмени, на третье домашние вафли.
Я рассмеялся:
— Пельмени — тоже немецкое блюдо? Впервые слышу.
— А у нас здесь все перемешалось, — тут же отпарировала острая на язык хозяйка. — И обычаи, и семьи, и блюда тоже! Украинские хозяйки кислые щи варят, русские — борщ с салом. Ну а мы пельмени освоили. Лепим всей семьей.
За ужином шел разговор о погоде, о видах на урожай. Не помню уже теперь, в какой связи Иван Иванович упомянул знакомую фамилию — Баумгертнер. Есть, дескать, в здешних местах такой хлебороб. Я удивленно уставился на него:
— Как?! Тот самый? Георгий Георгиевич? Ваш третий?
— Нет, не он. Однофамилец.
— Ну да, конечно. Тот же пропал без вести в сорок третьем.
Иван Иванович переглянулся с женой.
— Не пропал он…
— Не пропал? Как же?..
— Так считалось. А теперь…
Он вышел из «залы» в соседнюю комнату. Стучал там ящиками письменного стола, шуршал бумагами. Наконец вернулся. В руке конверт.
— Читайте!
Письмо из ФРГ. Написано по-немецки. Привожу его перевод целиком, ничего не сокращая и сохраняя весь стиль.
«Фокенфельд, 25.11.1968 г.
Уважаемые друзья Иван и Катерина Фризен!
Во-первых, вам шлют издалека множество приветов Георг и Анна Баумгертнер. Сердечно благодарим за ваше письмо от 10. II. 68, которое мы получили 21. II. Очень рады, что вы хоть раз написали нам, что вы здоровы, что живете хорошо. Конечно, простительно, если вы были заняты подготовкой к свадьбе и составлением годового отчета. Если у вас теперь выходные дни в субботу и воскресенье, то, значит, и вы достигли того, что мы имеем здесь, в федеративной республике.
Анна занята по хозяйству, я работаю на строительстве. Мы по-прежнему такие же, какими были дома, умеем себя ограничивать.
Конечно, лучше, если бы наши дети были с нами — или мы могли бы свободно избрать свое местожительство.
Если ваш сын бывает за границей, то пусть и у нас побывает, мы будем ему очень рады. Погода по этому времени года очень хорошая, немного снега, пять-семь градусов мороза. Не то чтобы я очень болен, но все-таки 31 июля 1968 года мне исполнится шестьдесят. Анна моя с 28. II. 68 на четыре недели до 28. III. 68 года едет на курорт Кисинген, где она тщательно проверит свое здоровье и отдохнет.
На строительстве я обслуживаю различные механизмы.
Имею хорошую казенную квартиру из четырех комнат с мебелью, получаю еще 300 марок в месяц на руки. Жизнь неплохая. Каждый может ругать правительство как хочет, и устно, и письменно.
Здесь много немцев с Черного моря, приезжают новые — и навсегда, и в гости на три-шесть месяцев, а потом возвращаются. Наши улицы украшены автомобилями. Каждый пятый гражданин имеет автомашину, их можно купить свободно и дешево. Сельское хозяйство высоко механизировано не только тракторами и комбайнами, но и весь комплекс сельхозпроцессов оснащен технически. Каждый стремится достичь большего, соревнование идет без нажима и тарарама.
Еще хочу сказать: очень печально, что против Федеративной Республики Германии ведется подстрекательская работа. Там, мол, поджигатели войны, реваншисты и др. А ведь ни один человек об этом не думает. Все сыты по горло периодом Гитлера и войны. Это действительно так. Как хорошо было бы, если бы можно было послать подарок. В другие страны можно, только не в СССР. Туда все идет только через торговые фирмы, а они шкуру дерут с маленького человека. Так что наши товарищи нам не помогают. Лишь капиталу с этого прибыль.
На этом прощаемся. Желаем вам доброго здоровья, счастья.
С сердечным приветом.
Георг и Анна Баумгертнер.
До свидания!»
Пояснять, я думаю, особенно нечего. Читатели сами прекрасно разберутся в этой удивительной мешанине болтливого хвастовства и дешевой демагогии, словно списанной со страниц западно-германских пропагандистских брошюрок, рассчитанных на простаков.
В самом деле, какое, к примеру, «соревнование» имеет в виду автор? Уж не конкурентную ли борьбу между предпринимателями, когда один хозяин покрупнее душит другого в благопристойной тиши, «без нажима и тарарама»? Или жестокую схватку за свободное рабочее место отчаявшихся безработных, которых в «процветающей» ФРГ насчитываются уже миллионы?
Или, скажем, вопрос о реваншистах. Неужели хоть кто-нибудь может принять всерьез наивность простофили Баумгертнера, утверждающего, что «ни один человек» в ФРГ не помышляет о возврате к старому? Как будто нет там ни неонацистов, ни ставших уже привычными осквернений памятников жертвам фашизма, ни воинственных сборищ бывших гитлеровских вояк? Да что он, газет своих не читает, что ли? Ведь дня не проходит, чтобы там не сообщалось о бесчинствах фашиствующих молодчиков.
А чего стоят его лицемерные сетования насчет подарков? «В другие страны можно, только не в СССР». Какое наглое вранье! Не позволяет ему грошовое скопидомство подарок отправить своему бывшему другу — и здесь Советский Союз виноват!..
Одно только не укладывается в сознании. Неужели письмо написано тем самым Георгом Георгиевичем Баумгертнером, одним из троих земляков, собравшихся однажды военной порой перед отправкой во вражеский тыл. Ведь был когда-то уважаемым человеком, произносил такие хорошие и верные слова.
И все-таки им написано это постыдное письмо, увы, именно им.
Более двадцати лет не давал Баумгертнер ничего знать о себе. Двадцать долгих лет получала его, как считалось, вдова пенсию за пропавшего без вести партизана. Растила детей, плакала втихомолку бессонными ночами. Трудно ей приходилось, очень трудно. И неизвестно еще, что сталось бы с ней, с ребятами, которых у нее было трое, если бы не постоянная братская помощь со стороны Фризена, его жены и детей.
— Две семьи у меня было, — говорит Иван Иванович. — Своя и Георга. Разве я мог оставить ее без поддержки?
А через двадцать лет, когда все трудности были уже позади, когда дети выросли, получили образование, устроились на хорошую работу, Георг Баумгертнер — здрассте пожалуйста! — объявился.