Глубокий тыл
Пухлой старческой рукой он то и дело откидывал назад седые, нависавшие на лицо пряди — подвижной, лучащийся озорной, умной энергией.
— …Эту сестру Калинину-то, с которой вы тут разговаривали, не Прасковьей звать? — поинтересовался Куров.
Владим Владимыч удивленно посмотрел на него, и мохнатая левая бровь полезла вверх.
— Что, и тебя уж за сердце ущипнула?.. Вот баба, это ж какой-то парадокс… Только ты, брат, на нее не косись. У нее в голове одни лейтенанты, на штатских не глядит.
— Родственница она мне.
— Родственница?.. Н-да…
— Замужем за братом моей жены… О своих у ней попытать думаю, может, что слыхала.
— Ну, валяй, валяй, — смущенно произнес Владим Владимыч. — А вон она — легка на помине… Калинина, видите, кто здесь?
Старик навел фонарик на Курова, а потом, поиграв лучом по его лицу, осветил сестру Калинину, остановившуюся в дверях. У нее было круглое, совсем девчоночье, розоватое, как у всех рыжих, лицо, на котором темнело несколько родянок, и фигура хорошо сформировавшейся тридцатилетней женщины. Военная шинель, легко перехватывавшая тонкую талию, не застегивалась на груди. Длинные полы не скрывали линии широких бедер. Сестра Калинина удивленно смотрела на Курсива круглыми глазами.
— Арсений Иванович? Вы как сюда попали?
— Свидетельствую, Калинина, что родич ваш в веселой компании, которую я разбомбил, не участвовал, — сказал Владим Владимыч. — Дрых на печке.
— А мне что?.. Арсений Иванович может меня не стесняться, я медик и умею хранить тайны, — кокетливо заворковала было сестра, кося на Курова зеленоватыми глазами, но, то ли заметив что-то необычайное на лице Курова, то ли уловив угрозу в шевелении кустистых бровей старого врача, сразу переменила тон: — Что-нибудь случилось?
13
Только к полудню, отшагав километров пятнадцать, Арсений Куров добрался до рыбачьего колхоза, близ которого, по рассказам людей, затонул в октябре теплоход, разбомбленный гитлеровской авиацией.
Деревня, по-видимому, была перенесена сюда с территории, оказавшейся под водой при наполнении Верхневолжского моря. Улица ее хорошо спланирована. Дома стояли двумя четкими рядками, а перед ними палисадники, где деревья уже выросли так, что загородили окна. В центре ее дома расступались, образуя маленькую площадь, обрамленную зданиями совсем уже городского типа. То были правление артели, оптовый рыбный магазин, клуб, детские ясли, медпункт. Увидев с косогора эту деревню, Куров так разволновался, что у него зарябило в глазах. Может быть, в одном из этих домиков находятся сейчас Мария, мальчики, маленькая Аришка. Воротник давил шею, и он расстегнул его. Немного успокоившись, Куров заметил, что окна общественных зданий, похожие на глаза, затянутые бельмом, белы от инея и на многих дверях замки. Только над одним домом поднимался и, не расплываясь, уходил в небо серый султан уютного дыма. «Детский Сад» — значилось на вывеске. Сквозь стены доносились голоса.
Куров нерешительно поднялся на крыльцо, взялся за ручку двери. В жарко натопленных комнатах стояли маленькие столы, скамейки, стульчики. Взрослый человек чувствовал себя тут великаном.
За старшую в детском саду оказалась девочка лет пятнадцати. Явно подражая кому-то из взрослых, она солидно сообщила, что зовут ее Глафирой Андреевной, что она заменяет несуществующую заведующую, что в деревне никого нет: часть людей с бригадиром дедом Митей Беловым уехала расчищать дорогу, а другие под руководством председательницы тети Клавы Киселевой заводят зимний невод у Заячьей косы, километрах: выпяти отсюда. Историю с теплоходом Глафира Андреевна знала лишь с чужих слов. В ту пору жила она в интернате при средней школе — в селе на большаке, где Куров ночевал. Но ребята заявили, что из пассажиров удалось спасти только двух женщин и шестерых детей. «Мессеры» кругами ходили над тонущим теплоходом. Они стреляли по лодкам, не давали им подходить к судну. Одного рыбака при этом убили, другого ранили. Те, кого удалось спасти, жили здесь, но вчера всех их отправили домой, в Верхневолжск.
Куров, войдя, как встал возле двери, прислонившись плечом к притолоке, так и стоял, уставившись в угол. Вопросы его звучали тускло. Смуглая кожа на скулах натянулась, и было в лице его что-то такое, отчего весь этот несколько минут назад весело гудевший дом притих. Только за печкой усердно пиликал сверчок.
Даже Глафире Андреевне стало не по себе. Срываясь со взрослого тона, она поинтересовалась:
— А вам зачем это, дяденька?
— Ты не знаешь, как звали тех… женщин? — глухо спросил пришелец — Ну, которые… которых спасли?
— А то нет! Конечно, знаю, и все ребята знают. Тетя Лида Капустина и тетя Юля Железнова… Они и этот вот детский сад, как немцев прогнали, восстановили и работали тут.
— А ребят? — Снизив голос почти до шепота, Куров цеплялся рукой за притолоку. Похоже было, он боится, что пол, как лодка в шторм, выскользнет у него из-под ног.
— Знаем, знаем! — загалдели ребята.
— Молчите, дети, — сказала Глафира Андреевна и сама перечислила: — Витя, Игорь, Бобка, Сима, Наташа… И кто еще?
— Юрка, Юрка-фриц: он во фрицовской пилотке ходил, — подсказало несколько голосов.
Куров встрепенулся.
— Юрка? Сколько лет? Какой из себя?
— Лет девять, — определила Глафира Андреевна. — Ведь так, дети?
— Он рыжий и все дрался, все маленьких колотил… Я этому Юрке раз как дам… — заявил конопатый, голубоглазый и необыкновенно солидный мужичок лет восьми. Он, должно быть, уже намеревался сообщить подробности этой исторической схватки, но был остановлен странными звуками, раздавшимися в избе.
С большим черным человеком, так внезапно появившимся в детском саду, происходило что-то неладное. Он будто подавился рыбьей костью. Отвернувшись к стене, он странно кашлял, плечи его вздрагивали, сотрясалась мощная фигура. Должно быть, стараясь подавить этот приступ кашля, он скрежетал зубами. Ребята со страхом смотрели на него.
— Дяденька, что с вами? Вам худо? — с опаской дотрагиваясь до его рукава, спрашивала руководительница. — Дяденька, у нас кисель есть, клюквенный… Минька, налей клюквенного киселю.
И вот уже тоненькая ручка тянула Курову кружку густой теплой жидкости.
— Испейте, он сладкий… Нам вечор военные интенданты за рыбу сахар привезли… Колхоз теперь по договору на Военторг ловит.
Куров провел рукой по лицу, словно снимая невидимую паутину, и медленно опустился на порог.
— Больше никого не спасли? — тихо спросил он.
— Не, — уверенно сказал маленький мужичок, которого звали Минькой.
— Он знает: это его отца «мессеры» подстрелили, когда он на челне к теплоходу шел.
— Факт! — солидно подтвердил Минька.
— Их потом все волна на берег кидала, тех, кто потоп… Долго. По утрам подбирали… Всех вместе и похоронили. Тут недалеко, на горке… Там сейчас большой невод сохнет. Видели, наверное, как шли, — добавила Глафира Андреевна и, должно быть, уже догадываясь, зачем пришел сюда этот человек, по-взрослому, по-бабьи произнесла: — Ох, и много ж слез нынче земля принимает!
— Там они. И мой папка с ними… А которые еще в воде остались, и сейчас подо льдом…
— Подо льдом? — как-то лающе спросил Куров.
— Ну да, всех-то вынести не успело, тут кряду мороз хватил… Наши из-за этого зимний невод тут заводить боятся. Места здесь рыбные, а они на Заячью косу ездят.
Но Глафира Андреевна, перебив деловитого Миньку, совала Курову кружку:
— Вы кушайте, кушайте киселек… Он полезный, В нем витамины.
И тогда произошло нечто совсем неожиданное. Незнакомец встал, снял свой тугой зеленый рюкзак, расстегнул все его ремешки, взял за концы, встряхнул над приземистым столиком, стоявшим среди комнаты. Тяжело грохая, посыпались из него банки консервов, выпал заветный мешок с сахаром, раскатились кубики концентрата какао, шлепнулся кус сала.
— Вам это, — глухо сказал Куров ребятам, изумленно таращившим на него глаза, — вам, ешьте.