Глубокий тыл

— Вот, у печки. В свободную минуту все к огоньку бегаем, вот и грею.
Анна пошла к раскаленной печи. Несколько ткачих стояли возле, вытягивая к теплу озябшие руки. Тотчас же послышались голоса:
— Ага, и начальство мороз пробрал.
— Ты, Анна Степановна, на этом леднике потанцевала б с наше, узнала б почем сотня гребешков… Вон Настя Нефедова от холода кирпич за пазуху сует…
— А ну-ка и я, — решила Анна. Она положила кирпич на пышущую жаром печь, дала ему нагреться, потом завернула его в головной платок и сунула за жакет. Кирпич был тяжел, но через ткань он отдавал ровный, стойкий жар. Анна нагнулась к станку, сделала несколько привычных движений. Мешает, конечно, но работать все-таки можно. Тепло сторицей возмещало неудобство.
— Чудно, но не глупо, — задумчиво сказала Анна, обращаясь к ткачихам, гревшимся у печки. — Чем улыбаться, попробовали бы…
И когда через полчаса каменщики, заделывавшие пролом, вернулись к месту работы, кирпичей, заготовленных ими с утра, не оказалось. У печей стоял веселый шум. Под смех и шутки тут «осваивали грелку Нефедовой».
В перерыв распахнулась дверь директорского кабинета. В ней появилась Анна, державшая под руку смущенную ткачиху.
— Слушай, Василий Андреевич, — заговорила она прямо с порога. — Вот мы тут бьемся, как людей согреть. А она, представь себе, этот вопрос решила. — И, поднимая кирпич, завернутый в тряпку, секретарь парткома победно произнесла: — «Грелка Нефедовой» — техника на грани фантастики.
Только когда все находившиеся в кабинете с удивлением уставились на закоптелый кирпич, Анна заметила, что это не свой, фабричный народ, а какие-то незнакомые, даже и не местные люди.
— Познакомьтесь, это наш секретарь парткома товарищ Калинина, — сдержанно рекомендовал Слесарев, явно не одобрявший столь бесцеремонного вторжения Анны в деловой разговор. — А это вот товарищи из наркомата… Они привезли нам проект восстановления фабрики и, видишь, даже макет.
На двух чертежных столах, составленных рядом, была раскинута группа крохотных зданий. Среди них нетрудно было отличить сохранившиеся цеха. Но какими они, даже новый цех автоматов, казались незначительными рядом с комплексом будущих сооружений, который, вписав их в себя, выходил далеко за современную фабричную территорию! Все они были из бетона и стекла. Рука модельера для большей наглядности обрамила здания крохотными деревцами, разбила перед ними цветники. Секретарь парткома и ткачиха, как увидели все это, так и застыли, позабыв о цели прихода.
— Хорошо? — опросил Слесарев, пощелкивая резинками своих сатиновых нарукавников. Даже он, этот уравновешенный человек, казался взволнованным.
— Это такой наша фабрика будет? — шепотом спросила Нефедова, у которой даже губы задрожали.
— Вам нравится? — поинтересовался старший из гостей — высокий сутулый старик с клочковатой, стоявшей торчком бородкой. Все время с опаской глядя на кирпич, который, рассматривая макет, Анна прижимала к себе, как сумочку, он явно опасался, как бы тот, выскользнув из рук, не упал бы на все эти с ювелирной тщательностью воспроизведенные зданьица. Потом с тем немножко сумасшедшим выражением лица, с каким старые поэты читают свои стихи, он принялся пояснять план размещений оборудования, раздевалок, умывален, красных уголков. Все было задумано с размахом, по последнему слову техники: много солнца, воздуха, света.
— Красавица, — шептала Нефедова, глядя на макет, а Анна, в свою очередь, пытливо смотрела на взволнованное лицо ткачихи.
Вдруг, возбужденно взмахнув кирпичом, она воскликнула:
— Вот что, товарищи, все это надо народу показать! Давайте выставим где-нибудь на видном месте, где смена идет… Пусть люди, в свой завтрашний день глядят — радуются.
— Всегда ты, Калинина, торопишься. Начальство еще не приняло, а ты — народу показать, — недовольно проворчал Слесарев, не одобрявший этой всегдашней горячности секретаря парткома. — Наркомат же еще не утвердил, это, так сказать, эскиз. Еще изменения будут.
Но Анну трудно было переубедить. По тому, как сияли глаза Нефедовой, она угадывала, как радостно будет, людям увидеть воочию этот кусочек будущего. Немец у Ржавы. Его бомбардировщики долетают до фабрики за двадцать минут. Совсем рядом идут баи огромного напряжения. У самого мужественного и то иной раз екнет сердце: а вдруг гитлеровцы вернутся! А тут вот оно, завтра. О нем думают, его планируют, оно входит в сегодняшний.
— Ну и что, что не утвержден… Мы этого и говорить не будем. Мы этот макет людям на обсуждение вынесем. Для них фабрику строят… Ведь это можно, да? — И Анна с самой очаровательной из своих улыбок подошла к проектанту с клочковатой бородкой и даже нежно разгладила ему лацкан на пиджаке. — Такая прелесть… Покажем народу, а?
— А почему же, почему же? Прекрасная мысль, — согласился старый архитектор, невольно улыбаясь в ответ. — Это, конечно, обычно не делается… Но, опираясь на столь авторитетное пожелание местных организаций, я попытаюсь добыть разрешение… Это будет даже оригинально. Массовое обсуждение проекта восстановления фабрики… Это может встретить поддержку, печати…
— И еще как поддержат, ручаюсь… — все больше загоралась Анна. — И какое тут «восстановление»! К пуговице штаны пришиваются. И это, подумать только, где? На неостывшем пожарище!.. Нет, нет, вы там наркома убедите. Уверена, что разрешит…
— Товарищ Калинина, торжественно обещаю. Я даже, знаете… А что, это тоже было бы оригинально, я вместе со своими сотрудниками сделаю рабочим доклад о проекте, — сам развивал идею гость. И вдруг спросил: — Только объясните, ради бога, какие таинственные свойства заключены в кирпиче, который вы держите?
Анна переглянулась с Нефедовой, и обе рассмеялись: такой чудной выглядела эта затея рядом с макетом фабрики, воплощавшей последние достижения техники.
— Ладно, поясню. — И Анна совершенно серьезно потребовала: — Только дайте слово, что ни там, у себя в институте, ни в наркомате об этом ни гу-гу… Там ведь у вас, наверное, хорошо топят, а раз людям тепло, они этого не поймут…
Черев несколько дней к печам-времянкам были приделаны специальные противни для быстрого, ровного нагрева кирпичей, а в центре нового красного уголка, оборудованного в пустовавшем помещении браковочной, на столе разместили роскошный макет новой фабрики. То и другое было осуществлено одновременно. Люди, толпившиеся вокруг макета, благоговейно, с верой, с хозяйской радостью смотрели на него, как бы заглядывая из трудного сегодня, аз цехов с заиндевевшими углами, где, работая, приходилось класть иод ватник нагретый кирпич, в прекрасное завтра, к которому стремились сердца. Анна же из всего этого сделала для себя вывод: партийному работнику мало знать людей, нужно уметь слушать их, нужно в массе разговоров, бесед, споров, советов, начинаний, которыми у секретаря парткома богат каждый день, отбирать крупицы народной мудрости, едва порой заметные зернышки полезных начинаний, которые со временем могут дать всходы.
Словом, новое дело начинало увлекать Анну. И единственным, что мешало ей отдаться ему целиком, что постоянно отвлекало ее, была тягостная, все углублявшаяся неясность отношений с мужем.
После долгого молчания Георгий Узоров прислал наконец письмо. Анна жадно забегала глазами по строчкам, спеша схватить самое важное: «…все время в наступлении, ушли далеко на запад. Занят по горло, не до переписки…», «Почему не написала, не сохранилось ли что из нашего имущества, и если сохранилось, что именно. Мне, как ты понимаешь, все это дорого не как материальные ценности, а как память о нашем погибшем гнезде и о бедной маме, со смертью которой я никак не могу смириться…», «…рад, что вы хорошо устроились…», «…присвоено звание военного инженера второго ранга, что соответствует армейскому званию майора», «…хочется посмотреть детишек». Ага, вот оно! И со страхом Анна дважды перечла строки: «О многом мне нужно с тобой поговорить, Анна. Но это не для письма. Ожидаем, что после очередной передислокации наша часть окажется ближе к городу. Тогда я заеду и все расскажу. Ты человек разумный, мужественный, и я уверен, ты меня поймешь. А пока не волнуйся, не думай ни о чем, береги детей и себя».