Долгая дорога домой (СИ)
Пальцы медленно погладили нагревшуюся поверхность кружки. Интересно, будут ли ощущения иными, когда его мир полностью поглотит тьма? Впервые за его сознательную жизнь Кастиэлю больше не нужны очки, а ведь как часто он мечтал прежде хоть однажды взглянуть на окружающее без тонкой преграды линз. Очки забытыми валяются где-то здесь на столе, а он уже почти не видит силуэт холодильника в углу, контуры стула напротив, призрак человеческой фигуры в проёме дверей…
— Дин!
Мозг сопоставил знакомый запах и смутный образ с молниеносной быстротой, и Кастиэль вскочил с места, болезненно ударившись коленом о край стола. Зашипел рассерженным котом, а в следующий миг ощутил прикосновение тёплых ладоней, настойчиво заставлявших опуститься на стул. Тихий шелест одежды рядом, тяжесть упавших на плечи рук и ветерок дыхания на щеке.
— Как ты мог мне не сказать?
Мягкая укоризна в приглушённом волнением баритоне мурашками бежала по телу – ласковая и тёплая, словно уютный плед в комнате Дина. Он часто засыпал там после занятий, а просыпаясь, обнаруживал себя с головы до ног закутанным в него. Грубоватый реалист Дин временами мог становиться таким уютным романтиком. Ныне этот плед перекочевал в его спальню, подаренный на новоселье и до сих пор согревающий особенно холодными ночами – один из немногих приветов из прошлого.
— Я… — он липким комком сглотнул растерянность и слабость и честно признался: — Я не хотел, чтобы из-за меня ты отказался от своей мечты.
Рука с плеча переместилась. Скользнула по небритой щеке – Кастиэлю теперь затруднительно самому возиться с бритвой – прошлась кончиками пальцев по высоким скулам, запуталась в отросших волосах. Ещё недавно он отдал бы за подобную невинную ласку весь мир с половиной жизни впридачу, но сейчас она таила в себе глубоко затаённую грусть. Дин жалел его?
— Придурок ты, Кас, — выдохнул Дин и, немного повозившись, сел на пол рядом и устало привалился лбом к его колену. — Почему я вечно должен тебе доказывать, как ты важен для меня?
Тихий судорожный вздох – и звон упавшей на пол чашки. Он опять в замешательстве утратил координацию движений и нечаянно столкнул с края недопитый чай. Жёгшее смятением прикосновение тут же исчезло, и он услышал шорох веника по полу и звон собираемых в совок осколков – слух с некоторых пор обострился во много раз. Кастиэль не пытался встать и помочь, ибо точно знал, что от него в подобного рода работе проку ноль – многократно доказано опытным путём. Гавриил десятки раз убирал последствия его порывов к самостоятельности, но со временем эти опыты не становились менее болезненны.
— Со мной всё в порядке, правда, — торопливо заговорил он, стоило Дину отправить мусор в корзину. — Гавриил не должен был вызывать тебя из Рима.
— Дело не в нём, — оборвал его Дин, и в голосе его слышались незнакомые нотки волнительной решимости. — Я сам решил вернуться.
— Почему? — сердце замерло в груди испуганной птицей и ухнуло в бездонную пропасть, стоило прозвучать ответу.
— К чёрту фотографию, — хрипловато признался Дин. — Мне не хватало там тебя.
Комментарий к Глава 9. Замкнувшийся круг
https://vk.com/photo-156701226_456241797
========== Глава 10. Осенённые крылом счастья ==========
Незаметно наступила очередная весна, а вместе с нею в их жизнь пришло нечто невесомо-призрачное, сродни ускользающему поутру сну. Дин вернулся в мастерскую Сингера, но его успехи на почве фотографирования наконец сдвинулись с мёртвой точки. Один из столичных журналов неожиданно опубликовал серию его римских фотографий, и Кастиэль радовался вместе с другом, жалея лишь о том, что не мог увидеть снимки собственными глазами. Дин неловко отшучивался насчёт «сентиментальных соплей», как он называл те свои работы, но по голосу чувствовалось, что он ошеломлён и счастлив ничуть не меньше.
На фоне подобного грандиозного события как-то затерялись их мелкие перебранки из-за переезда Дина в квартиру Кастиэля. Винчестер молча выслушал претензии по поводу самовольно отосланного им назад в Лондон Гавриила и нанятого в кафе временного работника, а потом оттолкнул недовольно ворчавшего Каса и, подхватив подмышку путавшегося под ногами Гадриэля, принялся разбирать свои чемоданы. Иногда он мог быть чертовски упрям и бесчувственен по отношению к обидам друга, но именно это видимое безразличие придавало его поступкам радовавшей душу естественности – Кастиэль не ощущал себя обязанным, с какой точки зрения не смотри на происходившее. Напротив, душу радовали наполнившие его жильё звуки: плеск воды в ванной, немелодичное мурлыканье Дина во время бритья, перестук посуды в мойке после обеда и сытое урчание устроившегося на коленях нового жильца Гадриэля. Собственные проблемы уже не казались настолько всеобъемлющими, а улыбка случайно сталкивавшегося с ним в дверных проёмах Дина сияла в душе ярче солнца.
— Зачем ты это делаешь? — в сотый раз пытался добиться правды Кастиэль, но получал в ответ либо неловкое молчание, либо привычно шутливое «Придурок». Дин стал на редкость неразговорчив, но от его неразговорчивости не было неуютно. Напротив, чувствовавший теперь намного тоньше Кас кутался в ауру его умиротворения, словно в подаренный некогда плед, и впервые за долгое время вообще не задумывался о своей инвалидности.
В мае пришло письмо от Чака, и Дин долго ворчал, прежде чем согласился прочесть послание вслух. «Козёл», - вынес он окончательный вердикт, а потом добавил почти сердито: «Чёрта с два ты попрёшься в эту тьмутаракань». Кастиэль лишь усмехнулся в ответ – ему даже не требовались слова, чтобы в сотый раз признать эгоизм отца, отреагировавшего на дошедшее наконец до него известие о слепоте сына пожеланием «надеяться на милость бога» и предложением принять участие в его «священной миссии». Внутренне Кас радовался скорее реакции Дина, чем собственному равнодушию на невнимание близкого человека. Он разучился называть старшего Новака отцом примерно к пяти годам.
А потом пришёл июнь, и на очередном обследовании у врача они неожиданно услышали вполне благоприятные прогнозы. Мир не стал в одночасье ярче, а лето не обрело привычные краски, но поселившаяся в душе Кастиэля надежда отражалась тихой улыбкой на губах вечно маячившего рядом Дина. В этом отвоёванном у болезни пространстве Кас ощущал себя почти счастливым – теперь у него была обретённая с возвращением друга уверенность в своих силах, было его старое увлечение кулинарией, которому не являлось помехой даже как прежде неважное зрение, и наконец был Дин, каждый день возвращавшийся в их общую квартиру и чувствовавший себя там как дома. Кас почти не задумывался в то время о завтрашнем дне, он просто дышал полной грудью и наслаждался днём сегодняшним, не замечая, как часто взгляд Дина застывал на соседе по квартире, жадно впитывая каждую заострившуюся черту бледного лица. А потом того прорвало.
— Кас, я должен тебе кое-что сказать, — решительно заявил он однажды во время завтрака, и окружающее вдруг замерло для ошеломлённого его тоном Кастиэля. В тот миг он будто умер в душе, ощущая уходившую из-под ног землю. Не то чтобы он не ожидал однажды утратить иллюзию счастья – он всё-таки был реалистом – но подсознательно настолько отчаянно оттягивал момент, чтобы быть к нему теперь готовым в полной мере. А Дин вдруг осторожно уложил ладонь поверх его дрогнувших пальцев и всё тем же серьёзным тоном произнёс: — Наверное, ты меня возненавидишь, но я больше не могу молчать. Я люблю тебя.
Короткая фраза прозвучала ударившим с ясного неба громом, и мигом насытившаяся статическим электричеством квартира засияла для полуслепого хозяина почти как новогодняя ёлка с единственным отчётливо видимым объектом в центре. Кастиэль элементарно не поверил своим ушам, и ещё некоторое время продолжал молчаливо пялиться куда-то в солнечное сплетение сидевшего напротив Дина, ожидаемо принявшего его безмолвие за красноречивое подтверждение своим словам. С тяжёлым судорожным вздохом он поспешил убрать руку и попытался подняться, но в запястье внезапно вцепились чужие пальцы.