Долгая дорога домой (СИ)

Мимо будто в тумане пролетали картинки ночного города – раздражающий блеск фонарей, свет фар редких машин, смутные отражения в лужах. Забытые перед отъездом в аэропорт очки сейчас мирно лежали на столике в спальне, но он и думать забыл об обещании взять такси на обратную дорогу. О том, чтобы оставить подарок Дина дожидаться на стоянке, не могло быть и речи. Куда больше сейчас волновало сделанное буквально только что открытие, и сердце бешено билось в такт с рычащим ритмом ревущего мотора. Даже хорошо, что Дин уехал надолго – теперь у него будет время обдумать всё хорошенько и научиться жить с этим. Время, чтобы поставить всё на свои прежние места.
Очертания вынырнувшей из-за поворота машины, на полной скорости мчавшей не по своей полосе, он заметил слишком поздно. Попытка вывернуть в сторону ожидаемо бросила мотоцикл на бок и со скрежетом протащила по асфальту ещё несколько десятков футов. Свист ветра и искры, высекаемые жалобно поющим прощальную песнь металлом, сплелись с накатившей волной дикой боли. Удар выбил остатки воздуха из лёгких, окрашивая мир в багряно-чёрные полутона, а затем он потерял сознание.
— … мы его теряем…
— … сердечный ритм неровный…
— … травма черепа…
Несвязные обрывки фраз кружили в пространстве жалящими осами, от которых хотелось отмахнуться. Они мешали сосредоточиться, отвлекали от единственной важной цели. Он шёл по бесконечному белому коридору, и ему было холодно, невыносимо холодно. Где-то там, в конце пути его ждал Он, и хотя Кастиэль никак не мог вспомнить имени, он ощущал острую необходимость двигаться вперёд. И когда короткое «Дин» наконец всплыло в памяти, он открыл глаза.
Почти ничего не изменилось, лишь отдалённые звуки голосов стали ближе, да холодное белое пространство сменилось чернильно-чёрным, в котором смутными серыми тенями блуждали человеческие очертания. Кто-то коротко вскрикнул, рядом послышалась возня, чьи-то прохладные пальцы оттянули ему веко…
— Вы меня видите?
Голос раздражал настойчивостью, и он отчаянно замотал головой, отмахиваясь и отрицая одновременно. Вместе с неосторожным движением пришла Боль и уселась на воображаемый трон потерянности. Он сдавленно застонал и почти тут же ощутил тонкое касание иглы к вене, а когда проваливался в вызванное лекарством забытьё, вдруг осознал, что удар головой на шоссе не прошёл для него бесследно.
А дни шли, и зрение не восстанавливалось. Более того – последствия аварии всё больше отражались на его состоянии, и Кастиэль без лживых уверений врачей понимал: видеть он больше не будет. Приехавшему Гавриилу он категорично запретил болтать о случившемся. Впервые на памяти Каса тот был по-настоящему зол – не необходимостью подменять его в кафе, но безоговорочным требованием лгать о его отъезде. Для знакомых он в командировке, и точка. Кас не объяснял причин, но любой дурак бы понял, что являлось истинным поводом для столь глобальной лжи. Слухам свойственно распространяться быстро, а он не желал становиться причиной очередного прощания друга с мечтой.
— Придурок, — в который раз сердито ворчал Гавриил, и Кас болезненно улыбался в ответ. Такое знакомое, почти родное слово, но из других уст оно звучало как-то неправильно.
Удивительно, но его травмы заживали достаточно быстро, в отличие от последствий удара. Врачи уклончиво вещали о шансах и возможностях, но он не питал иллюзий. Кастиэль учился выживать, не пользуясь глазами, и возвращение домой несло с собой новые потери. Теперь приходилось соизмерять повседневность с количеством шагов и острожными прикосновениями, и в процессе он налетал на мебель, набивал шишки и синяки и даже падал, но сдаваться не собирался. Заново познавать крошечное пространство собственной квартиры было тяжело, а он продолжал отказываться от помощи, и Гавриил, открывая по утрам кафе, напряжённо вслушивался в неуверенные шаги наверху и тихо матерился.
А Кастиэль думал о Дине. Вспоминал его грациозность большого ленивого кота, шершавые от работы руки и лучики мимических морщинок в уголках глаз, с ужасом понимая, что рано или поздно забудет, как выглядит его улыбка. А Дин звонил очень часто, часами рассказывая о своих успехах и подшучивая над другом, и он находил в себе силы смеяться в ответ и болтать о пустяках. Для друга он сейчас старательно штудировал основы кулинарии на трёхмесячных курсах в Топике, но откровенная и наглая ложь не вызывала в Кастиэле ни капли отторжения. Гавриил же выходил в коридор и курил сигарету за сигаретой, ненавидя себя, брата и суку-судьбу. А потом он просто не выдержал.
В тот день шёл дождь – бесконечный и беспросветный, как окружавшая Кастиэля тьма. Шорох капель за окнами болезненно напоминал о несчастном случае, и он в очередной раз замкнулся в себе, прогнав Гавриила и потушив свет в квартире. Теперь ему не требовалось электричество, ибо он почти перестал видеть, а темнота казалась куда милосерднее дневного света. Прежде он любил наблюдать звёзды, но эту роскошь отняла у него единственная ночь на шоссе – раз и навсегда.
Томное урчание свернувшегося на коленях Гадриэля – единственный нарушавший тишину звук – резко сменился на недовольное шипение, когда Кастиэль в забывчивости в очередной раз сжал пальцы в его шерсти. В последнее время питомец частенько раздражался – на ненамеренные тычки спотыкавшегося о него хозяина, на пролитое мимо мисочки молоко, на отрешённое равнодушие прежде ласкового и нежного с ним Кастиэля. Разумеется, они быстро мирились, а мелкие недоразумения не влияли на взаимную привязанность, но новый статус их взаимоотношений лишний раз напоминал о безвозвратно потерянном.
Он осторожно опустил кота на пол – в горле пересохло, а он, кажется, почти ничего не ел с самого утра. Легко убеждать окружающих, что он научился справляться с повседневными делами – куда сложнее каждый раз доказывать это самому себе. Шаг влево от окна, ещё пара до столика, немного вправо – и вот он, дверной проём. На кухне проще, здесь мало мебели, но и шансов пораниться намного больше. Вода из открытого крана ударяет по дну чайника тяжёлой полновесной струёй, стекая случайно пролитыми струйками по напряжённо обёрнутым вокруг ручки пальцам. Он привык почти точно определять наполненность, но иногда жидкость переливается через края, и он по-кошачьи шипит, стряхивая её с мигом промокающих рукавов.
Первое время Гавриил беспокоился, что он ненароком зальёт дом или устроит пожар, но он не учёл природного упрямства младшего брата. Кастиэль всегда добивался своего, даже ценой ожогов и сбитых коленок. Зато теперь он умел обслужить себя сам, и это огромное достижение в его положении. Одного он пока позволить себе не мог – выйти туда, где мерно шумел дождь и полировали мостовую ветра. Он даже гулять сам не в состоянии, не то что оседлать Harley. Впрочем, и его больше нет – разбитую вдребезги машину-зверя брат по его просьбе оттащил в гараж старого дома Новаков. Восстановлению она не подлежала, а вместе с ней медленно уходили в прошлое воспоминания о школьных днях, посиделках на пустыре, ленивом перебрасывании мячом под аккомпанемент формул. Кастиэль не знал, как он будет жить без Дина, но у него было время подумать.
Он с гримасой боли потёр вечно болевший на погоду шрам у виска и со вздохом развернулся на раздавшийся довольный свисток старого чайника. Пара скользящих шагов влево вдоль стола, выключить газ и перенести вес на другую ногу, чтобы поставить ношу на стол. Осторожно наполняя закипевшей жидкостью чашку, Кастиэль горько усмехнулся – простые и до боли привычные действия теперь причиняли массу неудобств. Сколько ни старался – пара капель упали мимо, и он вполголоса чертыхнулся, ощутив ожог на руке. Как он неловок! Видимо, пора смириться, что до конца жизни единственными прикосновениями станут ненароком пролитый чай да сладость сахара на губах.
Интересно, а каковы на вкус губы Дина? Этого он точно никогда не узнает, потому что есть вещи, которым не суждено сбыться. Обузой он никому не будет, особенно самому близкому человеку. Даст бог, Дин встретит в Риме кого-то правильного, и у них будут дети и дом. Семья. А у Кастиэля будут воспоминания в том месте, куда он собирался уехать, когда окончательно разберётся с делами. Адвокат сказал, что дарственная на кафе будет готова уже в конце недели, а потом можно будет подумать и о переезде. Гавриил с его любовью к перемене мест вряд ли обрадуется подарку, но его право решить, продавать заведение или же остаться в Лоуренсе.