Долгая дорога домой (СИ)
Позже он узнал, что на много миль окрест нет ни души, а отдалённая ферма – весьма удобное местечко для чокнутого вроде его похитителя. Он явно не был единственным здесь вынужденным «гостем», ибо порой доносившиеся снаружи звуки способны были свести с ума даже крепкого духом. Бесплодность попыток разговорить державшего его здесь монстра он понял уже спустя пару дней нахождения взаперти, но смириться с потерей памяти оказалось куда сложнее. Трудно строить планы спасения, когда ты даже не помнишь собственного имени. Впрочем, одно он осознавал достаточно чётко – страх перед замкнутыми пространствами, преследовавший его всю жизнь, сейчас обретал реальные очертания.
Первые дни оказались особенно сложными. Практически полная слепота из-за удара по голове, смутные очертания грязного ведра в углу, скудный рацион и мнившийся неким потусторонним сиянием свет из зарешёченного оконца – реальность резко сузилась до четырёх грязных стен и прочно засевшего внутри страха. Гнев пришёл чуть позже, когда он понемногу начал видеть окружающее, а изредка появлявшаяся в дверном проёме гнусная физиономия похитителя впивалась в него раз за разом каким-то остановившимся ничего не выражающим взглядом. Крики из-за стены вскоре прекратились, и это тоже наводило на раздумья. Именно тогда узник без имени дал себе твёрдое обещание вырваться из капкана во что бы то ни стало.
Время стало для него одним из главных врагов. Сидя на цепи, словно собака, он вспомнил обстоятельства похищения, но отчётливо знал, что от его сознания ускользало нечто действительно важное. Целый отрезок времени выпал из прошлого, а настоящее вертелось теперь вокруг одного лишь человека. Да и человека ли? Отчего-то для разрабатываемого им плана побега казалось особенно важным понять его мотивы. Он ни разу не слышал голоса похитителя, если не считать короткого разговора там, на бензоколонке. По большей части тот молча приносил еду и уходил, гулко хлопая дверью, но узник инстинктивно чувствовал, что спокойствию вот-вот придёт конец. А потом он случайно посмотрел, как хозяин дома закапывал в саду неподалёку от его узилища изуродованный труп, и это подстегнуло его к немедленным действиям.
Его первая попытка побега оказалась спонтанной и абсолютно непродуманной, а после неудачи его просто избили – методично и безжалостно, словно преподавая наглядный урок глупому непослушному щенку, но отчаянного желания вырваться тот случай не убавил. Он затаился до поры до времени, жадно ловя важные детали и просчитывая свои ходы. Сбежать будучи прикованным к стене – безумное предприятие, но оставаться пассивным в его случае означало умереть, а он не привык сдаваться.
К следующему ходу он готовился особенно тщательно: державший его в подвале монстр не предусмотрел отчаянное желание пленника выжить и его поистине несгибаемую силу воли. Он думал, что достаточно обезопасил себя длиной цепей, но именно они стали тем, что в конечном итоге принесло ему смерть. Бросок был поистине стремительным – только что узник пассивно скрючился в углу, и вот он уже вжимает в шею своего обидчика выковырнутую из стены металлическую скобу, которую методично и долго затачивал о решётку. Он никогда не был кровожаден, но отчаянное положение придало не только недостававших сил, но и несвойственной ему жестокости. Он отстранился лишь тогда, когда тело похитителя перестало подавать признаки жизни.
Потом была пустынная дорога, долгий путь в никуда, притормозивший у обочины грузовик с сеном и путешествие «зайцем» через несколько штатов. Сделав задуманное, он сдулся, словно шарик, и сейчас навалившийся неподъёмной тяжестью страх гнал его без разбора только вперёд, подальше от места случившегося. Ужас от свершённого своими руками перевешивал эйфорию от побега, а он даже не знал, куда и зачем едет. Кажется, подобравшая его женщина инстинктивно поняла его состояние – она не настаивала на обращении в полицию и не пыталась назойливо расспрашивать. Его амнезию она восприняла как данность, а выбранное ею для него имя Джеймс не вызывало внутреннего отторжения. И ему бы воспевать судьбу за спасение, но что-то глубоко внутри отказывалось воспринимать новую жизнь как данность.
Они назвались супругами – так было легче, и досужие домыслы соседей не нарушали покоя, но что-то препятствовало их неизбежному сближению. Дафна назвала его Джеймсом, и это имя не вызывало отторжения, хотя и ощущалось как абсолютно чужое, как и его обширные познания в области религии. Что-то подсказывало, что излишней религиозностью он никогда не страдал, но воскресные проповеди в компании его мнимой жены со временем стали почти обыденностью. В сущности, ему было не на что жаловаться – жизнь походила на картинку из пособия об «американской мечте», но ему она больше напоминала сделанную из пластика подделку под некогда утерянный оригинал.
— Я в порядке, — отмахнулся он от склонившейся над ним женщины.
Лицо Дафны выражало искреннюю тревогу, а он инстинктивно стремился побыстрее отстраниться. Мерзкое чувство – испытывать нечто подобное по отношению к спасшему тебя человеку, а ведь окружавшие считали их близкими людьми. Дафна до сих пор не в курсе подробностей случившегося с ним, но это и к лучшему. Он так и не сообщил в полицию о произошедшем, и долгими летними ночами совесть мучила его сознание мрачными кошмарными снами, в которых приходили те, кто так и остался захоронен где-то на ферме в богом забытой глубинке неизвестного ему штата. Он так долго бежал, оказавшись на свободе, что вряд ли сумел бы определить место, где его держали взаперти, а шумихи вокруг собственной персоны он страшился как огня, даже явно не будучи робкого десятка. Липкое ощущение беспомощности и пустого одиночества всё ещё жило в нём.
Привычные мелкие дела субботнего утра как обычно отвлекли от ненужных мыслей и заставили до поры до времени выбросить всё из головы. Джеймс любил возиться на кухне, и эта деталь тоже казалась ему фрагментом утерянного прошлого, поэтому он с самого начала настоял на том, что готовкой в их недосемье будет заниматься он. Выбор продуктов на рынке тоже являлся одним из его приоритетов, хотя за руль аккуратного пикапа Дафна его не пускала, а он и не возражал, подсознательно убеждённый, что этот вид транспорта не для него. Именно поэтому из машины у дома он выбрался первым, но тут же резко остановился. У самого входа маячил незнакомый мужчина, поначалу не вызвавший у него никакой внутренней тревоги, и лишь когда будто припорошённый застарелой болью взгляд встретился с его собственным, внутри Джеймса словно что-то оборвалось. Нет, он не обрёл внезапно утраченных воспоминаний, но убеждённость, что тот неразрывно связан с его прошлым, созрела и окрепла в нём как по волшебству.
— Вы что-то хотели? — неслушающимся голосом спросил он, и в ответ ощутил такую волну боли, хлынувшую из поблекшей почти до серого радужки, что буквально задохнулся от недостатка воздуха. Он не знал, кем был в его жизни этот человек, но его страдание чувствовал как собственное.
— Джимми, помоги с сумками.
Голос Дафны разрушил колдовство момента, и он обернулся, чтобы помочь жене, а когда вновь обратил взгляд на веранду, она была пуста. Незнакомец просто исчез, будто его там и не было, а его захлестнула так знакомая по первым дням на свободе пустота – словно от него по живому отрезали некую очень важную часть его тела. Он ещё некоторое время молча копошился на кухне, раскладывая по привычным местам привезённые ими покупки, но мысли ожидаемо утратили будничные интересы. Апогеем стало разлитое им молоко, и когда он тупо стоял посреди комнаты и без особого интереса пялился на испорченные ботинки, вопрос Дафны наконец выдернул его из прострации.
— Тебе нужно уйти, да? — тихо спросила она, и вложенный в вопрос двойственный смысл заставил Джеймса широко распахнуть глаза в изумлении. «Жена» всегда казалась ему предельно простой женщиной с незатейливой житейской логикой и сугубо мещанским кругом интересов, но иногда моменты вроде этого заставляли поверить в куда большую глубину в ней. А та, явно с самого начала зная о временности его пребывания в её жизни, печально улыбнулась в ответ на безмолвное изумление в его взоре и ободряюще кивнула.