Жаркий поцелуй

Она не могла оторвать глаз от его рук. Скотти ни за что не хотела признаваться в своих греховных мыслях, но иногда она все же пыталась представить, как бы было, если бы Кэл обратил всю нежность, всю силу, весь опыт своих замечательных рук на нее, Скотти. Все в нем говорило о том, что он был бы внимательным, опытным, прекрасным любовником.
Уиннер снова чихнул, окончательно уронив головку на ладонь Кэла, и Скотти чуть не вздрогнула от неожиданности.
— Я… пожалуй, пойду спать.
— По-моему, пока запах мази не выветрится хоть немного, заснуть не удастся.
Выключив плиту и облокотившись на нее, Кэл осторожно прижал щенка к своей широкой груди и что-то зашептал ему. Скотти неудержимо тянуло подойти поближе и послушать слова утешения, адресованные крошечному пушистому созданию. Она взяла с плиты кастрюлю, вылила пахучую жидкость и вымыла раковину.
Да, сейчас самое время удалиться. Скотти почувствовала слабость в коленях.
— Давай выйдем на минутку на веранду.
Развернувшись, Скотти увидела, что Кэл уже погасил свет; горела только маленькая керамическая лампа на сундуке. Теперь Кэл тихонько разговаривал с Лули, кладя щенка в ее корзинку.
— Нет, Кэл, я лучше пойду спать.
— Брось, время только десять пятнадцать. Надо глотнуть немного свежего воздуха. Мы с тобой оба устали.
Глядя в полумраке в его глаза, Скотти поняла, что они предупреждали не опасаться его, по крайней мере сейчас. И конечно же, она ему поверила.
А глоток свежего воздуха ей был сейчас полезен. Красота здешних ночей, которую можно увидеть и услышать только после наступления темноты и которой городские жители обычно лишены — природа не в силах противостоять агрессии городских звуков и неоновых огней, — была неподражаемой.
Немного помедлив возле корзинки Лули и сказав несколько ободряющих слов Даффи, которая обиженно смотрела из-за загородки, Скотти вслед за Кэлом вышла на веранду.
Да, только за городом на самом деле бывают бархатные ночи. Кэл погасил садовые фонари, и, словно кто-то еще щелкнул невидимым выключателем, в небе вспыхнул лунный свет.
Подойдя к перилам веранды, Скотти глубоко вдохнула теплый душистый воздух. Столетний дуб возле гаража-конторы на другой стороне подъездной аллеи раздвинул свои сучковатые ветви, словно по-отечески беря под защиту хрупкое сооружение. Лягушки громко квакали, внося умиротворение в душу. Их здесь, наверное, тысячи… нет, миллионы.
Скотти почувствовала, как Кэл подошел к ней, немного постоял в нерешительности, затем оперся бедром о балюстраду и тоже глубоко вдохнул. Удивительная гармония на мгновение возникла между ними, и Скотти вдруг отчаянно захотелось положить голову ему на грудь и позволить его большим и сильным рукам ласкать и гладить ее.
— Кэл, тебе не кажется, что Мод… она как будто все еще где-то здесь? Смотрит на нас… переживает, что мы не справимся.
Вот сейчас Кэл стоит рядом с ней, думала Скотти, и любуется тем же самым видом, который Мод, наверное, знала наизусть. Прошлое и настоящее сплетались в единую ткань времени.
— Ты знаешь, я как-то не думал… о ней именно в таком ключе, — прошептал Кэл. — Что она вот прямо бродит вокруг. Но я понимаю, что ты пытаешься сказать. Мы сделали ее дом своим, ее жизнь — нашей жизнью. Было бы странно, если бы мы хоть изредка не вспоминали о ней.
— Она, наверное, очень-очень любила свои места. Как же ей, должно быть, больно было сознавать, что скоро ей придется их покинуть. Наверное, ее потому так все и раздражали под конец, и она превратилась в затворницу, никого не желала видеть, кроме своих кошек… Она просто сходила с ума от тоски.
Кэл неопределенно пожал плечами. Лунный свет окутывал его крупную фигуру, играл на черных волосах.
— Я знаешь, что думаю… у меня такое ощущение, как будто мы поселенцы. Мы с тобой приехали сюда, как когда-то приехали предки Мод, чтобы строить новую жизнь… создавать здесь свой мир, нужный и нам самим, и другим людям. Я понимаю их, и мне нравится, что я тоже здесь. Мне кажется, эти порывы естественны.
Кэл вдруг осознал, что впервые смог настолько точно сформулировать свое понимание, чем стал для них «Приют у Мод». И еще ему было приятно, что Скотти делится с ним своими мыслями и ощущениями, С тех пор как они сюда приехали, Скотти все больше отдалялась от него; попытка поухаживать за ней в тот день, когда он взялся готовить ужин, с треском провалилась.
И каких бы усилий ему ни стоило быть с ней терпеливым, постоянно сдерживать собственные чувства, которые становились с каждым днем все сильнее, Кэл знал, что должен дать Скотти время и возможность разобраться в себе, разобраться в нем, в своих чувствах к нему. Как бы ему ни хотелось поторопить ее, как бы ни хотелось, как сейчас, просто подняться с ней в спальню и успокоить, и уложить на постель, и любить ее долго, нежно, пока она не заснет глубоким, спокойным сном, он снова усилием воли подавлял свои желания. Слишком многое зависело от его выдержки.
Он просто стоял и разговаривал с ней, облокотившись на перила веранды, чутко впитывая покой данной им минуты, кожей ощущая возникающую между ними тончайшую связь, хотя говорили они только о Мод. И подвесные корзины с петуниями, которые окаймляли веранду розовыми каскадами, и свежевыкрашенная белоснежная плетеная мебель, и неверный свет керамической лампы, все еще горевшей па сундуке в кухне, — все значило для него так много, что он просто не мог себе позволить совершить еще одну ошибку.
— А ты, случайно, не заглядывал в коробку с фотографиями и вещами Мод? Она стоит на кухне, — сказала Скотти, возвращая его к тому, что, очевидно, все еще занимало ее мысли.
— Что? Нет.
— Знаешь, грустно как-то делается, когда представишь, что целая человеческая жизнь может уместиться в картонной коробке с кучкой хлама… Особенно сейчас, когда я начинаю по-настоящему восхищаться тем, что делала Мод, и уважать ее.
— Ты говорила, там ее фотографии, какие-то семейные реликвии да несколько газетных вырезок.
— Да. И еще пять открыток от человека по имени Вирджил Растон, полученных между шестьдесят пятым и восемьдесят вторым годами, И письмо от него же, тоже датированное шестьдесят пятым.
— Кто он такой?
— Не знаю. Но я нашла газетную статью шестьдесят второго года о том, что Мод подбирает бездомных собак и все такое. Она тогда только начинала. Статья написана, знаешь, в таком снисходительном тоне, с иронией по поводу того, что Мод — не типичная сорокалетняя замужняя женщина…
— Еще бы. Старая дева, в одиночестве живущая на ферме с кучей собак. Таких тогда считали…
— Знаю, знаю. Чокнутыми. Но там в газете еще была фотография, изображающая Мод здесь, естественно, с собакой, и еще с мужчиной, который стоит позади нее, такой длинный, тощий, с добрыми глазами. Я сначала подумала, может, он ее родственник, мне показалось, что они чем-то похожи.
— Только не добрыми глазами, — осторожно перебил ее Кэл. — Вот уж ничего доброго и мягкого в Мод не было, согласись. По крайней мере тогда, когда мы с тобой ее знали. А в глазах у нее вообще было что-то уксусно-кислое…
— Ладно, ладно. Но я не об этом. Человек, изображенный на фотографии — Вирджил Растон, — прожил здесь года три, судя по подписи под фотографией. Потом уехал. За семнадцать лет он прислал Мод пять открыток, в которых ничего особенного не было — только чем он занимается и где его можно найти. То в Калифорнии, где он работал на плантациях авокадо, то во Флориде, в апельсиновых рощах, то в Техасе — в грейпфрутовых. Он наверняка был хорошим человеком и не боялся тяжелой работы, и… я думаю, что он любил Мод. А она так и жила здесь одна все годы.
— Может, у них просто был небольшой роман.
— Небольшой роман, о котором он не мог забыть семнадцать лет? И в каждой строчке он почти открыто умоляет ее позволить ему вернуться.
— А что в письме?
— Ты знаешь, я почему-то не смогла его прочесть.
— Как не смогла прочесть?
— Не знаю. Читать чужие письма… Я как-то не смогла так далеко зайти.