Проститутки на обочине
— Где ты училась танцевать? — спросил я.
— По правде, я не особенно хотела учиться танцам. Это была мамина идея. Мне нравилось жить за городом, нравились лошади. Но мы переехали в город, и тогда мама заставила меня пойти в балетную студию.
Она опустилась на колени, прильнула лицом к моим бёдрам. Приступила к обязательному эротическому ритуалу со всей профессиональной самоотдачей. В этом деле нужны особые навыки, крепкие челюстные мышцы и ловкий язык. В моих ушах вновь грянул «Марш Радецкого». Приуготовленное фаллическим ритуалом, мужское тело слилось в объятиях с женским. Мы двигались в едином ритме, в такт музыке. Крещендо следовало за крещендо.
И всё смолкло.
Мы полежали, отдыхая. Потом Шерон поднялась, принялась натягивать свои зелёные чулки. Я смотрел, как она одевается. «Марш Радецкого» всё ещё звучал в голове, но едва-едва. Затем я услышал, как захлопнулась дверь. Мажоретка в зелёных чулках ушла.
Это было несколько лет назад. Но сейчас «Марш Радецкого» вдруг снова зазвучал в голове, а Шерон шла танцующей походкой, идеально попадая в такт музыке. Она шла в сторону оперного театра, а я видел нагую балерину в зелёных чулках. Мажоретку, двигающуюся в ритме музыки Штрауса.
Туфли на шпильках, чулки в сеточку
Вертлявые бёдра, колышутся телеса под платьями разнообразных оттенков красного. Груди, поддерживаемые корсетами, вздымаются гравитации наперекор. Глаза подведены тёмной тушью, губы накрашены алой помадой. Их губы в постоянном движении, потому что их рты жуют жевательную резинку — пока для них не нашлось другого занятия. Подмышки и интимные места обработаны дезодорантом и благоухают «Шанелью №5».
О то наслаждение, когда она берёт в рот, оставляя следы засосов и ярко-красной помады. У неё очень подвижная челюсть. И запах французских духов.
Они вихляют бёдрами; машины, проезжающие мимо, порой сигналят. Мужчины, ночные хищники, вышедшие на охоту за женской плотью, — находят желаемое, по цене от двадцати долларов и выше.
Расхаживают на каблуках-шпильках. Точёные ножки, крепкие ягодицы, соблазнительное тело. Волосы пахнут «Шанелью №5». Белозубая улыбка, окаймлённая алой помадой.
Их сумочки чёрного цвета, бесстыдно болтаются на длинных ремешках. Эти сумочки как будто бездонные.
Попробуй-ка их наполнить. Начни с двадцатки и получишь след от засоса, пятна алой помады и запах духов. Можешь потискать грудь и поразглядывать туфли на шпильках, пока тебя обслуживают.
Я подъехал. Смотрел. На вертлявые бёдра, на упругие тела и на сумочки, что могут вместить несчётное количество двадцаток. Я сидел в машине и смотрел.
Меня поманили туфли на шпильках и чулки в сеточку. Я подъехал, нащупывая в кармане двадцатку. Туфли на шпильках и чулки в сеточку двинулись в мою сторону, скользнули в машину, захлопнули дверцу. Груди притягивали мой взгляд.
— Двадцать долларов, — произнесли накрашенные алой помадой губы. Я протянул двадцатку, которую тут же поглотила чёрная сумочка.
— Поезжай на парковку, что дальше по улице, — сказали накрашенные губы.
Мы уехали прочь от шеренги туфель на шпильках, продолжающих ожидание. Чёрные сумочки покачивались в нетерпении.
— Поверни здесь, — сказали накрашенные губы.
Я свернул на парковку, проехал ряд пустых машин, втиснулся на свободное место.
— Расстегни, — сказали накрашенные губы. Тугие груди выскользнули из расстёгнутого лифчика.
— Действуй, — сказали накрашенные губы.
Ловкие пальцы расстегнули молнию на моих брюках, накрашенные губы обхватили возбуждённую плоть, оставляя следы засосов и смазанные пятна алой помады. Напряжение было снято умело и быстро.
Мои руки соскользнули с её грудей, вернулись на рулевое колесо.
— Поехали, — сказали накрашенные губы. — Поехали обратно.
Я поехал обратно.
— Останови здесь.
Она вышла из машины и вновь заняла своё место в шеренге туфель на шпильках, чулков в сеточку, накрашенных алой помадой губ.
Глаза быков*
Они, черноглазые, смотрели на нас пристально. Мы, голубоглазые, смотрели в ответ, перебегая взглядом с одного на другого. Черноглазые пронзали нас взглядами, ища слабину. Черноглазые нас ненавидели, хотя старались не показать виду. А мы не хотели играть с ними в гляделки, мы пришли полюбоваться стройными ногами и крепкими грудями. На смуглянок, одетых в красные платья, зелёные платья, чёрные платья. Только нам было всё равно, какого цвета у них платья. Смуглянки потратили немало времени, чтобы как следует прихорошиться. Они причесали свои жгучие кудри, вплели в волосы ленты. Но голубоглазые не обращали внимания, голубоглазые смотрели только на ноги и на груди. Затем выбирали плоть.
Голубоглазые — это мы, морские пехотинцы, только что выпущенные из учебки. Мы пришли завоевать Мексику. Точно так же, как морпехи, что были до нас, точно так же, как морпехи, что будут после. «От чертогов Монтесумы…»**
Сержант в учебке сказал нам: «Хотите быть настоящими мужиками — забудьте про шлюх, посмотрите бой быков». Но мы не хотели смотреть бой быков, нам было плевать на бой быков. Мы хотели вторгаться и овладевать. Мы пересекли границу, и нас было просто не остановить.
Мы приехали на такси. «Они уже ждут морпехов», — сказал таксист. Мы рыкнули в ответ, играя бицепсами со свеженькими татуировками.
Черноглазые говорили на своём языке и носили серебряные крестики на серебряных цепочках. Мы, голубоглазые, тоже были католиками. Каждый из нас ходил в католическую школу: Риордан, колледж Святого Игнатия, колледж Сердца Иисусова. Но крестиков мы не носили. Черноглазые были правовернее, чем мы. Глядя на нас, они крестились. И они носили обувь на высоких каблуках. Но всё равно они были ниже. А мы гордо взирали на них свысока.
Сержант в учебке говорил нам: «Держитесь подальше от тихуанских шлюх. Ведите себя как настоящие мужики, сходите на бой быков. Не марайте себя татуировками, не жрите мексиканскую еду. Будьте мужиками. Выпейте пива, сходите на бой быков».
Мы выпили пива и сделали себе татуировки. Мексиканские тату-мастера оставили на нашей коже свои отметины, постарались на славу. Мы ели мексиканскую еду, она нам понравилась. Очень острая. Мы смотрели по сторонам — на пыльные улицы, на грузных старух, на дремлющих в тени мужчин, на женщин под вуалью, молча бредущих в церковь. Запустение, ждущее смены государственной власти.
Мы, голубоглазые и светловолосые, пошли служить по собственной воле. Была такая популярная песня, называлась «Сёрфер Джо». «Однажды сёрфер Джо пошёл служить в морпехи…» Голубоглазый сёрфер Джо коротко постриг свои блондинистые патлы, надел военную форму и сделал себе татуировку.