Извращенная Гордость (ЛП)

 Когда она наконец сдалась, пол все еще был залит супом.
 — Швабра работает неправильно.
 — Швабра тут ни при чем. Доверься мне.
 — Меня не учили мыть полы, — отрезала она, и непослушные пряди волос прилипли к ее щекам и лбу.
 — Нет, тебя вырастили, чтобы согревать постель мужчины и раздвигать для него ноги.
 Ее глаза расширились, гнев исказил ее прекрасные черты.
 — Я была воспитана, чтобы заботиться о семье, быть хорошей матерью и женой.
 — Ты не умеешь готовить, не умеешь убирать и, наверное, никогда в жизни не меняла подгузник. Быть хорошей матерью, кажется, не в твоем будущем.
 Она оттолкнула швабру так, что та с грохотом упала на пол, подошла ближе и резко остановилась на полпути.
 — Что ты знаешь о том, как быть хорошей матерью? Или порядочным человеком?
 Моя грудь на мгновение сжалась, но я протолкнулся сквозь нее.
 — Я знаю, как сменить подгузник на другой, и я обеспечил своих братьев защитой, когда они в ней нуждались. Это больше, чем ты можешь сказать о себе.
 Она нахмурилась.
 — Когда ты менял подгузники?
 — Когда Адамо был младенцем, мне было уже десять, — сказал я. Это было больше, чем я хотел показать в первую очередь. Мое прошлое не касалось Серафины. — Теперь иди. Я сомневаюсь, что ты можете сделать лучше, чем это. Уборщики придут утром в любом случае.
 — Ты позволяешь мне убирать, хотя у тебя есть люди?
 — Твоя гордость погубит тебя, — сказал я.
 — И твоя ярость будет твоей.
 — Тогда мы упадем вместе. Разве это не начало каждой трагической истории любви?
 Мой рот скривился при этом слове. Какая трата энергии. Наша мать любила нашего отца. Она тоже ненавидела его, но любовь помешала ей сделать то, что было необходимо. Она позволила отцу избивать и насиловать себя, позволила ему избивать нас, потому что это означало, что он и пальцем ее не тронет. Она никогда не противостояла ему. И еще хуже ... обратила свой гнев на нас, чтобы защитить себя. Ее единственным актом дерзкого неповиновения было наказать нашего отца, убив его сыновей. Она пыталась отплатить ему, убивая собственную плоть и кровь, потому что была слишком слаба, чтобы отомстить другим способом. В доме, полном оружия, она не могла найти в себе мужества вонзить нож в спину отца, как следовало сделать в первый раз, когда он поднял на нее руку. Она выбрала легкий путь.
 — У нас не будет любовной истории. Не трагическая, не печальная и уж точно не счастливая. Можешь забрать мою ненависть, — яростно сказала Серафина.
 — Я возьму, — пробормотал я. — Ненависть намного сильнее любви.
• ── ✾ ── •
 Вечером Нино присоединился ко мне на террасе.
 — Савио рассказал мне, что случилось.
 — Она очень решительная.
 — От нее одни неприятности, — поправил он. — Держать ее под этой крышей большой риск.
 Я криво улыбнулся ему.
 — Только не говори мне, что ты боишься девушки.
 Выражение лица Нино не изменилось.
 — К счастью, страх не входит в число эмоций, которые я открыл.
 — Тогда продолжай в том же духе, — сказал я.
 Страх был так же бесполезен, как и любовь— и еще более разрушителен.
 — Меня беспокоит Адамо. Его посвящение через два дня. Держать Серафину пленницей в особняке могло усилить его нежелание давать клятву.
 Я повернулся к нему.
 — Думаешь, он откажется от татуировки?
 Нино вздохнул.
 — Понятия не имею. Он ускользает. Я не могу заставить его поговорить со мной больше. Киара единственная, с кем он проводит время.
 — Адамо бунтует, но он все еще Фальконе. Стоит ли давить на него сильнее?
 Нино покачал головой.
 — Думаю, это заставило бы его отстраниться еще больше. Мы должны надеяться, что он придет в себя в конце концов.
 — Посвящение перед нашими младшими офицерами и капитанами. Если он откажется ... — я замолчал.
 Нино кивнул, потому что понял. Отказ Адамо от татуировки был бы позором, предательством. Было только одно наказание за отказ от татуировки: смерть.
 — Полагаю, нам не в первый раз придется убить значительное количество Каморристов, — сказал я.
 — Эти люди верны. Было бы неудачно избавиться от них, и мы столкнулись бы со слишком многими противниками сразу.
 — До этого не дойдет.
 Нино снова кивнул и тихо встал рядом со мной.
 — Ты дал Серафине что-нибудь от боли?
 — Боли? — эхом отозвался я.
 — Ее рана может причинять боль.
 — Порез неглубокий. Это не может вызвать у нее ничего, кроме легкого дискомфорта.
 Нино покачал головой.
 — Именно так я думал, когда лечил рану Киары, но она была удивительно чувствительна к боли. И Серафина не будет отличаться. Может, даже хуже. Возможно, это первый порез, который она получила, возможно, это вообще первый акт насилия, Римо. Она будет чувствовать боль глубже, чем мы с тобой.
 Я обдумал его слова и понял, что он, вероятно, прав. Из того, что я узнал, Серафину, вероятно, никогда не били ее родители. Первый акт насилия ... я не зацикливался на этих мыслях.
 — У нас есть что-нибудь от боли?
 — У меня в комнате есть Тайленол. Я могу принести его ей после ужина. Киара снова готовит лазанью с сыром.
 — Нет, я отдам ей, когда принесу кусочек лазаньи.
 — Хорошо, — пробормотал Нино, внимательно глядя на меня.
 — Что? — прорычал я, его молчаливое осуждение действовало мне на нервы.
 — Первоначально план состоял в том, чтобы держать Серафину в Сахарнице.
 — Сначала я не знал, что она за девушка. И здесь она в большей безопасности. Я не хочу, чтобы кто-нибудь до нее добрался. Это разрушит мои планы.
 — Я принесу Тайленол, — сказал Нино, оборачиваясь и оставляя меня стоять.
 Я вошел в дом и прошел на кухню, где пахло травами и чем-то еще более пряным. Киара оторвала взгляд от разделочной доски. Она нарезала помидоры и бросила их в тарелку с салатом.
 — Здесь никто не ест салат, — сказал я, направляясь к ней. Напряжение ее тела было едва заметным.
 — Я ем, и Нино тоже, и, возможно, Серафина тоже предпочитает оставаться здоровой, — сказала Киара.
 Я остановился рядом с ней и заглянул в духовку, где на большой сковороде плавился сыр.
 — У Серафины есть более насущные проблемы.
 Глаза Киары взлетели вверх, и я схватил ее за руку прежде, чем она успела отрубить пальцы.
 — Нино должен показать тебе, как правильно держать нож, — потребовал я и отпустил ее.
 Она положила нож.
 — Когда ты отправишь ее обратно — я уставился на нее. Она заправила прядь за ухо и отвернулась. Киара все еще была готова подчиняться. — Ты ведь отошлешь ее обратно?
 Вошел Нино с тайленолом, переводя взгляд с меня на жену. Он нахмурился, но ничего не сказал.
 — Когда лазанья будет готова? — спросил я.
 — Сейчас все должно быть готово. — она схватилась за ручку, и я отступил назад, чтобы она могла открыть духовку. Она кивнула.
 — Идеально.
 Нино взял рукавицы и осторожно оттолкнул жену в сторону.
 — Позволь мне.
 Он поставил кипящую сковороду на плиту, и Киара улыбнулась ему, коснувшись его руки.
 — Спасибо тебе.
 Выражение его лица смягчилось, и я все еще не мог сосредоточиться. Мой брат любил — или на что он был способен — Киару. Достав из кармана Тайленол, он протянул его мне.
 — Дай мне кусочек лазаньи для Серафины.
 Кьяра поджала губы, но сделала, как ей сказали.
 — Почему она не может поужинать с нами?
 — Она пленница, — пробормотал Савио, входя. Он все еще злился из-за инцидента с супом.
 — Она может быть пленницей и ужинать с нами, как ты думаешь? — она обратилась за помощью к Нино. Он коснулся ее талии, и они обменялись взглядами, которые я не смог прочесть.
 Устав от их молчаливых разговоров, я ушёл с лазаньей и тайленолом. Когда я вошел в спальню, Серафина сидела на подоконнике, обхватив руками ноги. Интересно, какую одежду она носила в Миннеаполисе? Я не мог представить, что она выбирала платья до пола, как Киара. Серафина не повернулась ко мне, когда я вошел, даже когда я пересек комнату и поставил тарелку на тумбочку.