Trust me (СИ)
Город не спал, хотя солнце только-только опрокинуло банку с краской на небо. Город вообще никогда не уходил на покой и даже в столь раннее время блестел шашками такси и до сих пор не выключенными вывесками магазинов, визжал полицейскими мигалками и захлебывался в постепенно гаснущем веселом настрое ночных гуляк. Но в квартире было до того тихо, что Томасу казалось, будто на ночь его поместили в огромный куб со звуконепроницаемыми стенами и попросту забыли выпустить. Парень даже слышал собственное дыхание, размеренное и шумное, какое обычно бывает у тех, кто еще не проснулся до конца и готов с минуты на минуту вернуться в родное тепло постели и додремать-таки оставшиеся до работы два-три часа.
Но гораздо ощутимее желания вернуться ко сну была неприятная, колючая пустота и, как ни странно, одиночество. Томас никогда не страдал от недостатка внимания и вряд ли в его жизни хотя бы раз случался такой период, когда он мог с уверенностью сказать, что абсолютно одинок в этом огромном мире. С ним рядом всегда был кто-то. Сейчас же все эти «кто-то» внезапно забылись, уступая место абсолютно неприятному, чужому чувству, которое Томасу ни капли не нравилось, но и которое прогнать было невыносимо трудно.
Те, кто описывает психологию людей в ситуациях с соулмейтами, наверное, забыли упомянуть, что одной близости — никакой физиологии — этого особого человека достаточно, чтобы чувствовать, что именно так все и должно быть. Имеется в виду не опошленное слово «заполненность», а, скорее, правильность. Уверенность. Понимание того, что ты кому-то нужен или, что звучит еще романтичнее, уготован судьбой. Томас не придавал должного значения этим чувствам вчера, когда они с Ньютом беседовали перед сном. Потому что люди редко придают значение тем вещам, которые кажутся им привычными и правильными.
Когда близости нет, нет и будоражащих все естество ощущений. Есть только непонятная, путающая сознание тоска, еще совсем слабая, но довольно болезненная, и поганое одиночество. Предупреждал ли кто-нибудь Томаса о том, что когда он встретит своего соулмейта, каждое расставание, каждое сказанное «пока» будет словно выжигать что-то на сердце, даже если прикосновения еще не было? Нет. Может, такое случается только с ним, все еще живущим в розовом мире, где абсолютно все происходит быстро и гладко, как у Минхо? Если нет, то почему бы не занести еще пару запруженных терминами глав в толстые книги о не поддающихся однозначному лаконичному описанию человеческих отношениях?
Ежась от никуда не девшейся прохлады, Томас проковылял в свою спальню, залез как можно скорее под одеяло, проверил снова время и будильник, чтобы случайно не проспать, и… уставился в потолок пустыми глазами. Может, он испугал Ньюта своей настойчивостью, как пророчил Минхо? Может, Ньют на самом деле не хотел к нему идти и заглянул только потому, что иначе точно уснул бы под какой-нибудь лавочкой?
Может, Ньют думает, что Томас настолько одержим идеей соулмейтов, что не способен полюбить просто так?
А действительно. Может ли он, Томас, полюбить просто так, без дат на руке?
Сомнения всегда были главными противниками в борьбе с надеждой, верой и прочими светлыми мыслями — трудно было не относиться к ним с ненавистью. Томас ворочался довольно долго, как минимум до половины шестого, терзаемый разного рода предательскими страхами, «а если…» и «а вдруг…?», а дальше даже пытаться уснуть было бессмысленно. Очередной день начался, Томаса ждал знакомый вплоть до крошечных царапин и потертостей на уголках прилавок, запах новых книг, звон колокольчиков над входной дверью… и становившееся привычным ожидание фигуры в серой толстовке с гномьим капюшоном на голове.
***
— И он реально притопал к тебе домой? — Минхо настолько похабно улыбнулся, зачем-то проводя большим пальцем по губе, что Томас скривился немного, толкая приятеля в плечо. — Ну… и… было что-нибудь?
Над дверью звякнул колокольчик. Оба парня, расставлявшие перепутанные книги в нужном порядке, единовременно оглянулись. На них таращился пенсионер в футболке с гологрудой женщиной и какой-то надписью на другом языке. Судя по полуметровому буклету, испещренному картами, фотографиями и мелко напечатанными текстами, в руках — турист.
— Банк где? — нагловато спросил он, словно нарочно путая порядок слов.
— Двумя кварталами ниже, на перекрестке. Увидите, эммм… месье? — пробежавшись глазами по надписи, обратился к вошедшему Минхо, чья рука застряла на уровне третьей полки.
— Merci, garçon [1], — мужчина махнул буклетом рукой, забавно развернулся на пятках и вышел.
— Гарсон, мать его… — услышал Томас ворчание Минхо, дотянувшегося до книги и переставляющего ее на самую нижнюю полку.
— Откуда ты знаешь, что он француз?
— Буковки на футболке знакомые. Да и рожа такая… ммм… специфическая, — Минхо протянул Томасу книгу и, поймав на себе взгляд брюнета, снова расплылся в улыбке. — Ну так? Что насчет что-нибудь?
— Смотря что ты имеешь в виду под «что-нибудь», — Томас неопределенно дернул плечами и вложил в тонкую детскую книжку выпавший ценник. Глаза его целенаправленно избегали дальнейших контактов с Минхо, потому что иначе он разговорится о всем том, что мучило его утром, а выслушивать от азиата, что Ньют «просто не тот», ему не хотелось. Это не казалось отныне правильным.
— Ну… обычно вы там… прикасаетесь друг к другу нужными руками, потом вас обоих пронзает финальное осознание того, что вы соулмейты, а потом… у всех по-разному.
— Боюсь тебя разочаровать, но мы… как бы… просто разговаривали, — Томас боялся даже повернуться к другу, крайне удивленное лицо которого было заметно даже боковым зрением. Минхо упер руки в бока, пробубнил что-то вроде «ну не-е-е-е, так неинтересно!», так и не превратив это в более громкую и лучше распознаваемую фразу.
— В смысле «просто поговорили»? Он продолжает упрямиться? — в ответ на неловкий кивок Томаса, закусившего нервно губу, Минхо прыснул, резко дергая головой назад, и чуть не врезался затылком в шкаф. — И он у тебя ночевал?
— Да, но… ушел… — Томас выронил книгу: она откатилась под низкий круглый стеллаж, и брюнет приземлился на колени, пытаясь ее достать. Минхо взглядом буравил ему лопатки и, казалось, хотел не то чтобы дыру прожечь, а пробурить десяток лунок, какими пользуются любители зимней рыбалки на замерзших водоемах. — Я проснулся около четырех, а его уже не было.
Поднявшемуся с колен Томасу на плечо легла ощутимо тяжелая рука, тут же впившаяся пальцами в кожу. Минхо тряхнул друга (Томас удивлялся при этом, насколько легко ему это удается. Одной-то рукой!) и потянулся было второй ладонью к щеке то ли чтобы погладить, то ли чтобы дать пощечину посильнее, но вовремя спрятал ее в карман.
— Напугал ты парня, Томми. Поздравляю. Я прямо-таки вижу прощальную фотографию, которую ты получишь спустя дней десять, с его улыбающейся физиономией на фоне пляжа в какой-нибудь Коста-Рике и короткой надписью «Куда угодно, лишь бы подальше от тебя», — и в довершение своей тирады Минхо театрально провел рукой по воздуху, пальцами очерчивая фигуру квадрата. Томас, успевший привыкнуть к подобного рода подколам, только глаза закатил на вполне ожидаемые слова и перешел в другой конец книжного, где тщательной расстановки на нужные места требовали еще по меньшей мере двадцать книг. На некоторых из них отпечатались жирные пятна, обрисовывающие подушечки пальцев. Томасу пришлось тщательно вытирать обложки влажными салфетками.
— Ты чего, кстати, не на работе? — Томас оглянулся через плечо на Минхо, который, прижавшись спиной к книжному шкафу, одну за одной запускал в рот ириски, неизвестно откуда взявшиеся.
— А должен быть? — Минхо всегда отшучивался, когда не хотел о чем-либо говорить. Томас просек это давно и потому с прищуром посмотрел на друга, скрещивая руки на груди. — Ладно, ладно, я на грани увольнения, чувак. Я понятия не имею, куда идти, если меня все-таки выкинут, сидеть на шее у Терезы я не хочу и вообще говорить об этом не буду, лады?