Mascarade (СИ)

Ну и не верь. А я, пожалуй, поверю.
— Какие люди! Привет, красавчик! — Тори прижался ко мне сзади, целуя куда-то в район скулы и вызывая желание сказать что-нибудь ехидное на тему суровой мужской дружбы.
— Ты откуда здесь?
— С улицы, Тори.
— Я понимаю, что с улицы. У тебя здесь с кем-то встреча?
А-а-а! Вот только не надо этих интонаций ревнивой супруги, я вас умоляю.
— С кем, интересно? — саркастически осведомился я. — Слушай, даже если и так, то это тебя не касается.
— Ладно-ладно! — Тори отодвинулся подальше, кидая на меня обиженные взгляды. Бекка прыснула в бокал.
— О, Руис, тебя отвергли!
Он лишь усмехнулся и кивнул. Видимо, тенденция сегодняшнего вечера — давить на бренные останки моей совести.
Ненавижу эту оскорбленную добродетель. Ненавижу так, как может ненавидеть лишь человек, на которого это зачастую действует.
Промедлить до последнего было для Винсента Джерарда Блэкстоуна делом чести — не больше и не меньше. Так же, как и не дожидаться утра. Поэтому по Сан-Франциско — Окленд Бэй-бридж он ехал уже в глубокой ночи. Вдали от большого города пахло морской солью и все мысли выносило из головы сквозняком. И никак не отделаться от странного ощущения мягких прямых волос, пропускаемых между пальцами. Интересно, Бриджит таки заставила его их отрастить?
«Делаем ставки, Блэкстоун: на какой день ты попрешься в “Firmament”?» — с сарказмом подумал Винсент и тут же сам себе ответил:
«Если только к концу недели, то будет повод порадоваться твоей нечеловеческой выдержке…»
Пока же у него был только повод под благовидным предлогом записаться в фаталисты — раз уж судьба занесла обратно в Сан-Франциско, то стоит ли идти против себя? А если стоит, то получится ли снова сбежать от этого наваждения?
В первый момент Винс увидел то же, что и остальные посетители клуба — изящная фарфоровая кукла с густой копной пепельно-светлых волос. Да, поразительно красивая, но всё же очередная кукла для удовлетворения чьих-то пошлых замыслов. Однако первой же парой фраз кукла доказала свою человеческую состоятельность, отчаянно пытаясь не выпадать из обоих образов… И лишь глаза не могли лгать: как бы не заставлял эти глаза их владелец, они выдавали его по всем пунктам, так открыто демонстрируя близкое к панике состояние. С этими огромными голубыми глазищами Альфред походил на испуганного котенка, которого только что принесли в новое место, разительно выделяясь на фоне прочих разукрашенных олигофренов; резал взгляд и не оставлял никаких альтернатив, кроме как снова и снова ловить его облик, вырезая на сетчатке глаз скальпелем воспоминаний.
Альфред был всем и сразу — это больше всего в нём и цепляло. Более парадоксального человека Винс не встречал, да и не был уверен, что такой вообще есть. Острый ум делал Алфи трогательно-глупым в плане простых повседневных истин — стоит что-то сделать без задней мысли, как он тут же принимается анализировать поступок и искать добрую дюжину подтекстов. Он обладал чертой, присущей любому наигранному коварству — то есть феноменальной смесью пессимизма и наивности в пропорции один к двум. Жестокость и человечность, цинизм и высокопарность, скрытность и прямолинейность, боязнь любить и неумение ненавидеть — продолжать это перечисление антитез можно было до бесконечности.
И до сих пор не понятно, какие из поступков в отношении с ним были правильными, а какие не были. Казалось, что он действительно должен был тогда уйти. Должен ли?
«Как будто я не пришел бы снова, если бы отпустил его тогда. Только выставил бы себя дураком… И кого пытаюсь обмануть?» — сонно щуря глаза, думал Винс.
Двенадцать лет убежденной филофобии(2) пропали зря. Блэкстоун мог смело сказать себе, что втрескался в двадцатилетнего пацана, которого дико ревновал к его так называемой работе. Это и была одна из причин тогдашнего возвращения в Беркли — Винс не ручался за свои действия. Он действительно был психом, но далеко не таким безобидным, каким его видел Пол.
«Я боюсь ему навредить, но слишком эгоистичен, чтобы полтора года назад оборвать все связи с ним. Даже сейчас, спустя столько месяцев, я всё еще…»
Когда мост Бэй-бридж остался позади, Винс обреченно уставился на часы. Четыре после полуночи — действительно, вот уж ночь в духе Стивена Кинга. «И речи быть не может о работе с утра пораньше», — так он подумал, сворачивая с Мишен-стрит, чтобы проехать закоулками, после чего официально объявил себе выходной и прикинул, додумается ли Пол позвонить завтра с целью убедиться в работоспособности нерадивого финансиста. За этими размышлениями Винс как-то упустил из внимания, что едет прямо на плетущегося в полутьме человека.
— Твою ж мать!!! — он резко затормозил. Впрочем, некий полуночник оперативно шарахнулся в сторону и шикарно навернулся, споткнувшись о тротуар. Длинные светлые волосы взметнулись в воздухе.
«Что еще за идиотка шатается по темным переулкам в четыре утра?! Не хватает острых ощущений?» — раздраженно подумал Винс, с неохотой покидая машину и приближаясь к худощавой фигурке, распластавшейся на асфальте.
«Вот ведь… она вообще жива или разбила голову?»
Честно сказать, на ее жизнь плевать хотелось — надо же иногда оправдывать гордый диагноз «социопатия»? — но вот разборки с полицией отнюдь не были пределом его мечтаний.
— Мисс, вы в порядке? — он опустился рядом, не решаясь коснуться светлых волос или тощей бледной кисти, торчащей из рукава куртки. Но девушка зашевелилась. Послышался стон, после чего гортанный, явно мужской голос возмущенно поинтересовался:
— Слепой что ли?! Какая я тебе мисс, придурок?!
Винс обалдел — то ли от того, что «мисс» оказался парнем, то ли от того, что голос был ощутимо знакомый.
— Извини… — машинально выдавил он.
— Ты ожидаешь услышать «Ничего, блядь, страшного» или?..
Парень вдруг резко осекся и сел, запуская руку в карман. Вытащив телефон, он посветил Винсу в лицо.
— Бл… Блэкстоун?!
 Комментарий к Глава 4. L'anatomie des hallucinations. (1) L'anatomie des hallucinations — анатомия наваждений
(2) Филофобия — патологическая боязнь влюбиться.
====== Глава 5. Deux solitudes ======
 Комментарий к Глава 5. Deux solitudes (1) Deux solitudes(фр.) — два одиночества
Отраженное звучание. Все более сильные настроения заставляют отраженно звучать родственные ощущения и настроения; они как бы расталкивают память. Вместе с ними в нас что-то просыпается и сознает сходные состояния и их происхождение. Так образуются привычные быстрые сочетания чувств и мыслей, которые под конец, когда они следуют друг за другом с быстротой молнии, ощущаются уже не как комплексы, а как единства.
14 июля, 2002 год
— Большой же у тебя минус, если ты не заметил человека в свете фар, — недовольно пробормотал я, с трудом подымаясь на ноги. Блэкстоун с донельзя глупым видом хлопал глазами, поняв, кого он чуть не укокошил. Я вытер подбородок и скривился — вся рука была в крови, которая обильно текла вдоль скулы.
— Признаться, Винс, я помнил тебя в более разговорчивом варианте.
Лицо Винса приобрело обычное саркастично-спокойное выражение. Он встал, и я, со своим ростом пять и восемь едва доставая ему макушкой до подбородка, снова ощутил себя гномом с претензиями.
— Я ношу очки, — нервно посмеиваясь, сообщил он. — Но у меня дальнозоркость, а не близорукость.
Не знаю, что и ответить. Я даже не в состоянии сказать какую-нибудь гадость, ибо голова раскалывается немилосердно и на данный момент функцию «сарказм» не поддерживает. Вообще не знаю, как реагировать. Сейчас мне как никогда хочется, чтобы Винс по своей идиотской привычке все сделал за меня.
— Ты висок разбил, — он протянул руку и стер успевшую набежать кровь.
— Что, правда? Рад, что нам пригодились твои глубокие познания в области медицины.
— «Нам»? Мне нравится, как это звучит.
Я вскинул голову и наткнулся на знакомый испытующий взгляд. В предрассветных сумерках его темно-карие глаза казались глухо-черными.