Ангелика

В неоконченные гаммы вторглась, заикаясь, песенка, но и она вдруг пресеклась, будучи оборвана посреди второго повторения. Неразрешившаяся гармония заставила Констанс вздрогнуть. Мгновением позже она услышала легкий шаг Ангелики, что взбиралась по лестнице. Девочка вбежала в новое пристанище и, запрыгнув на кровать, схватила куклу.
— Вот куда удалилась от мира принцесса, — сказала Ангелика. — Мы искали ваше высочество повсюду, где только могли.
Она по очереди дотронулась до темных кроватных столбиков, затем жеманно осмотрела комнату от потолка до пола, изображая чопорного царедворца. Было заметно, что Ангелике не терпится задать вопрос, — губы ее беззвучно шевелились, подыскивая слова. Констанс почти читала ее мысли; наконец Ангелика сказала:
— Нора говорит, теперь я буду спать тут.
Констанс крепко прижала дитя к себе:
— Мне очень жаль, любовь моя.
— Почему жаль? А принцессе положено остаться наверху с тобой и папой?
— Конечно нет. Ты — ее фрейлина. Наверху она пропадет.
— Здесь она отвлечется от королевских забот на время. — Ангелика, сама того не понимая, цитировала книгу сказок. Девочка отправилась к крошечному туалетному столику, вытащила, невзирая на материнские протесты, маленькое кресло и взобралась на него, дабы выглянуть в большое окно.
— Я вижу дорогу.
Она стояла на цыпочках на самом краю багряного сиденья, упираясь ручками и носиком в неплотно пригнанное стекло.
— Пожалуйста, любовь моя, будь осторожна. Так делать не полагается.
— Но я вижу дорогу. Вон гнедая кобыла.
— Подойди ко мне, пожалуйста, на секундочку. Ты должна обещать мне вот что: если я тебе понадоблюсь, ты не мешкая позовешь меня или даже пойдешь и разбудишь. Я ни за что не рассержусь. Все будет как раньше, поверь мне. Садись ко мне на колени. И принцесса пусть сядет. Теперь скажи мне: довольна ты той обстановкой, кою навязал нам твой отец, или нет?
— Ах, да. Он добрый. Тут есть окошко — это башня?
— Нет, это не башня. Если ты желаешь жить в башне, вспомни, как ты спала еще выше, с нами, на верхнем этаже. Это я в башне.
— Но там у тебя нет башенного окошка, чтоб было видно лошадей далеко-далеко внизу, значит, башня тут.
Вон оно что: ребенок счастлив.
— Тебя не боязно будет спать тут в одиночестве?
— Ах, мамочка, да! Я так боюсь. — И лицо Ангелики отразило мысль о будущей темной ночи, однако тут же просветлело. — Но я буду храброй, как пастушка. «Коли в ночь темный лес задет, / коли звезды на дне бледнеют, / Божий свет оставляет след, / и сердечко ее грубеет, / Божий свет оставляет след… Коли в ночь темный лес задет…»
Констанс пригладила кудри девочки, коснулась ее гладких щечек, приблизила к себе округлое личико.
— «Коли в ночь темный лес одет, / коли звезды над ним бледнеют, / Божий свет оставляет след, / и сердечко ее робеет. Но…»
— «Но как лампа вера ее», — гордо перебила Ангелика, а потом опять озадачилась: — «И Господь… Господь не, Господь ня…» Не могу вспомнить.
— «И Господня любовь все ярче… ярче… чем…», — подсказала мать.
— Я увижу через башенное окошко луну?
 
II
Ночь близилась, и волнение Ангелики проявлялось все очевиднее. Дважды она пристально смотрела на Констанс и с великой серьезностью в голосе говорила:
— Мамочка, мне боязно остаться ночью одной.
Но Констанс ей не верила. Ангелика заявляла, что напугана, потому лишь, что ощущала — по причинам за пределами ее понимания — желание матери видеть дочь в самом деле напуганной. Ее притязание на страх было нежеланным подарком, неуклюжим детским рисунком — подношением проницательной любви.
Все же эта просвечивающая ложь никак не вязалась с чистосердечным предвкушением. Констанс вымыла Ангелику, и та рассказала о приключениях принцессы, одиноко живущей в башне. Констанс расчесывала дочери волосы, пока та расчесывала волосы принцессы, и Ангелика спросила, можно ли ей прямо сейчас пойти спать. Констанс читала ей, сидя в голубом кресле; на половине предложения Ангелика объявила себя утомленной, что было ей несвойственно, и отказалась от материнского предложения посидеть рядом, пока она не уснет.
— Я оставлю дверь открытой, любовь моя?
— Нет, мамочка, спасибо. Принцесса вожделеет уединенности.
Констанс, вероятно, задержалась в узком коридоре, привела в порядок белье в гардеробе, выровняла картины, притушила лампы, но не услыхала возражений — лишь невнятицу дворцовой интриги, да и та вскоре заглохла.
Внизу обнаружилось, что Джозеф пока не возвращался.
— Все ли в порядке в спальне ребеночка, мэм? — спросила прислуга.
— В детской, Нора. Да, благодарю тебя.
Наконец-то прибывший Джозеф не задал ни единого вопроса, заключив, что его предписания в точности выполнены. Он говорил о том, как прошел день, и ни словом не обмолвился об Ангелике, даже не — они тушили газ и поднимались на третий этаж — остановился на втором, чтобы взглянуть на ребенка в новой обстановке. Его холодное торжество не осталось незамеченным.
— Ангелика противилась переменам. — Констанс дозволила себе легкий мятеж.
Он не выказал никакого участия; казалось, его до некоторой степени усладил этот отчет или, по меньшей мере, Констанс, выполнившая его волю вопреки противлению. Любопытно, думала она, существуют ли слова, кои могут сподвигнуть его хотя бы на сострадание, не говоря об отречении от убийственных повелений. Кроме прочего, подлинное удовлетворение ребенка нынешней ночью было, без сомнения, временным, и Констанс размышляла, что за ответ он предложит дочери, когда ее храбрость неизбежно сойдет на нет, и оттого сказала:
— Ангелика рыдала, пока не забылась, настолько ей одиноко.
— Я расположен думать, что она привыкнет, — ответил он. — На деле выбора нет, а когда выбор отсутствует, мы привыкаем. Она постигнет это без труда. Или не без труда. — Он взял жену за руку. У края бороды развеянной тенью пробивались новые баки. Он коснулся губами чела Констанс. Отпустил ее руку, воспрянул к умывальнику и зеркальному стеклу. — Она привыкнет, — повторил он, изучая себя. — Вдобавок ко всему, я дал себе труд подумать о ее образовании.
Казалось, он не довольствуется сегодняшней победой — так дамба, что сдерживала воду годами, дав первую трещину, обвалится минуты спустя.
— Вне сомнения, дело не столь безотлагательно, — сделала попытку Констанс.
— Вне сомнения, я мог бы договорить прежде, чем ты предашься страсти говорить мне поперек.
— Я приношу извинения. — Не сожалея более о лжи, разве только желая, чтобы рыдания дочери причинили ему хоть какую-то боль, она принялась расчесывать волосы.
— Я весьма недостаточно занимал себя вопросом ее обучения. Она достигла возраста, когда формирование разумной индивидуальности не следует оставлять без присмотра.
— Ты полагаешь, мой надзор ей повредил?
— Дорогая, перестань пугаться всякой тени. Девочка нуждается в большем отцовском влиянии. Я разумею, необходимо еще подумать над тем, нанять ли гувернера или ей следует пойти учиться к мистеру Доусону. Я вынесу решение чуть погодя.
— Ты хочешь, чтобы она разлучалась со мной на целые дни? Она слишком юна.
— Не припоминаю, чтобы я открывал прения на сей счет. — Он подошел к ней, взял ее руку. — Возможно, еще настанет день, когда она увидит во мне друга.
«Когда она увидит во мне друга»: знакомая фраза, в таковом виде адресованная продавщице из канцелярской лавки не столь уж много лет назад, пусть Констанс и обладала тогда лицом женщины куда моложе. «Возможно, со временем вы увидите во мне друга», — сказал Джозеф девушке, коей намеревался добиться.
И вот сегодня вечером он вглядывался в Констанс, его желание не сдавало позиций. Сколь поспешно он решился нарушить их давнее соглашение: сегодня же ночью. Пусть этажом ниже рыдает дитя (по сведениям, что имеются у Джозефа), он жадно бросится в атаку, и мысли не допуская о том, чем это грозит Констанс, и само его вожделение выдаст пустоту, заместившую сердечную любовь.