Потерянное лето (СИ)
Именно тогда омега нашел ответ на свой вопрос.
Дженсен понял, что не хотел.
Не хотел знать, что испытывают омеги, получившие похоронку. Зная, что за ним сейчас наблюдают все жители бункера, зная, что он для них лишь очередной несчастный, один из тысячи, Дженсен лишь крепко зажмурился, комкая жесткий конверт. Плевать было на них на всех. Откровенно плевать. И письмо открывать смысла не было. Он и так знал, что там.
Только верить не хотел.
Сердце глухо билось в груди, будто лениво, через силу, не желая больше отстукивать свой ритм; в голове, как назло, было пусто. Бах – и нет никаких больше мыслей. Только зияющая дыра, разрасталась внутри, подобно черному космосу, в котором бесследно исчез Миша. Все его мечты треснули, как пресловутая фарфоровая ваза от тонкой трещины.
Дженсен упрямо сжал челюсти и поднял подбородок, презрительно хмыкая. Он не сойдет с ума – нет-нет! – наоборот. Сейчас он впервые предельно четко и ясно видел свое будущее. Впервые за последнее время. Решение, принятое сразу после ухода Миши, взвилось свободной птицей ввысь, раскидывая в сторону свои крылья. И пусть в новой жизни он будет один. Но… Ради памяти о Мише, о тех днях, когда они были вместе, о тех днях, когда его мир не поглотила война, он останется сильным.
Дженсен резко развернулся и быстро пошел к своей комнате, яростно сминая злосчастный конверт, засунув его в карман.
К черту. Какой-то сомнительный кусок бумаги не лишит его будущего, пусть и ужасного будущего.
Когда Миша первый раз полетел в космос, он осознал, почему Дженсен так восторгался этим «чарующим мраком», «звездной сыпью», «миллионами галактик». Как и у всех юных омег, мысли Дженсена были черезчур лиричны и поэтичны. Он любил, лежа у Миши на коленях и глядя на небо, рассказывать о том, как непроглядная тьма завораживает своей бесконечностью, будто живая, находит в каждом что-то родное и зовет к себе. Тогда и Дженсену, и проникнущемуся рассуждениями своей пары Мише казалось, что открытый космос – нечто невероятное, самое красивое зрелище в мире, чье-то волшебство. Неограниченное пространство и мнимая вседозволенность.
Но война быстро лишила Мишу лирического настроя – когда ты видишь, как твой идеал рушится; как темно-фиолетовая мгла вспыхивает от ярких вспышек взрывающихся звездолетов; как багровеют серебряные звезды… Весь мираж о таинственной красоте осыпается хрупкими осколками прямо тебе под ноги. И ты начинаешь больше ценить не черноту вокруг, а лишь небо цвета индиго у тебя над головой и далекие звезды, которых больше не хочется касаться и доставать их, доказывая свою любовь, как в романах.
Сверху раздался глухой звук удара, не первый за вечер, с тех пор как Джулия, Мэтт и Рич с Робом ушли, напоследок успев еще несколько десятков раз повторить, что они безумно рады, что Миша вернулся. И было что-то в их взгляде, интонации, что заставило Мишу обернуться и посмотреть на стоящего рядом Дженсена. Он был таким родным и в то же время совершенно и незнакомым, и с каждой секундой Миша боялся все больше этой новой неизвестности.
Оторвавшись от созерцания тлеющего заката, альфа поспешил подняться наверх, в спальню. Туда, где, как ему хотелось верить, его ждут.
Дженсен стоял посреди комнаты, держа в руках большую подушку, расфокусированным взглядом глядя на упавшие с прикроватных тумб лампы, часы, книжки, на валяющийся в стороне стул. Столько холодного безразличия и напряжения было в его позе, что Миша настороженно замер. На секунду ему показалось, что в комнате стоит какой-то еще один альфа, оберегающий свою собственность.
— Извини, я отвык заправлять постель на двоих, — глухо произнес Дженсен, аккуратно обступая учиненный хаос, кидая вторую подушку к изголовью кровати. — Случайно смахнул.
Миша машинально кивнул, не вслушиваясь в слова этого нового, незнакомого Дженсена. Воин и альфа внутри него настороженно заворчали, пытаясь раскусить, узнать как можно больше о стоящем напротив омеге. По спине пробежался холодок – предвестник опасности, и, отстраненно прищурившись, Миша аккуратно спросил:
— Ты не рад меня видеть?
Простые слова прозвучали резко, холодно. Вспороли воздух, словно удар ножа, и Дженсен тут же замер, напрягаясь всем телом.
Внутри Миши пульсировало два желания – обнять омегу, прижать к себе, или отложить сложный для них обоих разговор на завтра. Восемь лет нельзя просто так вырвать из своей жизни и забыть. Это время было сложным для их семьи и изменило каждого, и чем быстрее Мише удастся узнать своего нового Дженсена, тем легче и лучше будет для них двоих. Для их будущего. Ведь завтра настанет новый день, в котором для него уже, быть может, не будет места.
Он осторожно сделал шаг вперед, боясь прикоснуться к Дженсену, просто вытянул вперед руки, ладонями кверху и посмотрел пронзительно, пытаясь поймать взгляд омеги.
— Дженсен… — взволновано прошептал Миша, неожиданно переполняемый заглушающимися ранее эмоциями, не замечая, как дрожит его голос. Не так, как должен звучать голос командира, прошедшего войну.
Наконец, Дженсен вскинул голову вверх, искажая губы в неком подобии улыбки, и смотря так пристально, словно хищник на загнанную добычу. Уже больше не отводил взгляда, глядел прямо, уверенно сверкая зеленым холодом, отчего даже у видавшего многое Миши, свело пальцы предательской дрожью.
Мишины инстинкты, отточенные за восемь лет войны, вопили о приближающейся опасности и в голове тут же пронеслась мысль о бластере, всегда находившемся у левого бедра. Только на нем сейчас не броня, а повседневная офицерская форма, и он не в открытом космосе. Он в том месте, которое, может быть, вскоре сможет называть домом. Напротив не воинственно настроенный незнакомец, а Дженсен. Не смотря ни на что, его Дженсен.
Цепляясь за эти мысли, Миша сделал еще один шаг, почти прижимаясь к груди Дженсена, опуская руки тому на бедра.
Только вместо того, что бы прильнуть к альфе, Дженсен каким-то совершенно другим, чужим, незнакомым жестом склонил голову на бок. На его лице сейчас не было ни единой точной эмоции – некий пестрый калейдоскоп, картинка которого сменялась каждую секунду. И от Миши не укрылось то, как Дженсен крепко сжал пальцы в кулак, будто готовый в любой момент нанести удар.
Казалось, что он пережил всю возможную боль в этом мире, но стоя сейчас здесь, рядом с напряженным Дженсеном, Миша понимал, что вот оно. Вот то, что разрывает сердце, что изнутри губит, удушает. Впервые за последние годы, он ощутил неуверенность. Все эти годы Дженсен был один…
Чем он жил? Как справился с одиночеством? Почему в глазах больше не пляшут веселые четырехлистники.
Господи, он же абсолютно ничего не знает о его жизни!
— Что же с тобой случилось, Дженсен?
Четыре месяца назад.
Прошло лишь два месяца, как пассажирские капсулы приземлились на KRPAS-3482 – их новую планету. За это время мало кто успел привыкнуть к этому чужому и незнакомому месту. Скептически настроенные беты с осторожностью относились к местной флоре и фауне, и поначалу не спешили покидать временные жилища. Здесь и впрямь все было так ново и чужо – тонкие темно-серые, словно сделанные из железа, стволы деревьев тянулись прямо ввысь будто желая проткнуть низкие перваншевые облака; вода была кристально чистой в любую погоду, и даже будучи на глубине можно было в деталях разглядеть причудливое дно; температура едва ли отличалась от привычной для них и, самое главное, воздух – он не был пропитан ядами.
Для омег, которые привыкли за эти годы справляться со своими течками самостоятельно, прибытие альф, лишь послужило спусковым крючком для безрассудного поведения. Но, помня об оружии, основанном на столь привлекательном раньше запахе, некоторые офицеры сторонились течных омег, другие же наоборот, желали воспользоваться ситуацией, находя в этом свой адреналин.
Эти два месяца – настоящая пытка, по мнению Дженсена. Он до сих пор хранил ту чертову похоронку, не желая верить механически отпечатанным строчкам, предпочитая ловить каждый слух, каждую тайну. Неделю назад вернулись последние выжившие и правительство поздравило всех с долгожданным окончанием войны и одиночества. И не многие знали, что порты продолжали работать, подбирая потерявшихся в космосе солдат…