Влюбленная Пион

Лиса Си
Влюблённая Пион
Династия Мин пала в 1644 году, и ее место заняла маньчжурская династия Цин. Около тридцати лет в стране царил хаос. Некоторые женщины были вынуждены покинуть свои дома; другие сделали это по своей воле. Тысячи женщин стали публиковать свои стихи и литературные произведения. Частью этого феномена были девушки, умиравшие от любви. Работы более двадцати из них сохранились до наших дней.
Я называла даты, как принято у китайцев. Император Канси царствовал с 1662 по 1722 год. Опера Тан Сяньцзу «Пионовая беседка» была впервые поставлена на сцене, а затем опубликована в 1589 году. Чэнь Тун (в романе ее зовут Пион) родилась в 1650 году, Тан Цзе в 1655-м, а Цянь И — в 1671-м. В 1694 году была опубликована книга «Комментарий трех дам». Она была первой книгой такого рода в мире, написанной и опубликованной женщинами.
Любовь никто не знает, откуда она приходит, но это делает ее сильнее. Люди умирают от любви, но она способна оживить мертвых. Любовь не так сильна, если тот, кто живет, не хочет умереть за нее, или если она не может воскресить того, кто уже умер. Разве любовь, которая приснилась во сне, не настоящая? Ведь в этом мире так много тех, кто грезит о ней. Только те, чья любовь рождается на подушке и чье чувство крепнет, когда они отдыхают от дневных забот, могут коснуться ее.
Предисловие к пьесе «Пионовая беседка» Тан Сяньцзу, 1598
Часть 1
В саду
Успокоить ветер
За два дня до моего дня рождения я проснулась так рано, что моя служанка Ива еще спала на полу в ногах моей постели. Я могла бы распечь ее, но не стала этого делать, потому что хотела побыть одна, чтобы насладиться своим волнением и радостным ожиданием. Сегодня вечером я увижу в нашем саду представление оперы «Пионовая беседка». Я очень любила эту оперу и собрала одиннадцать из тринадцати напечатанных версий. Мне нравилось лежать в постели и читать о деве Линян и ее возлюбленном из снов, об их приключениях и одержанной победе. Но три вечера, последний из которых падает на праздник Двойной Семерки* — седьмой день седьмого месяца, праздник влюбленных и мой день рождения, — я буду наслаждаться оперой воочию, хотя обычно девушкам и женщинам такое не дозволялось. Мой отец пригласил на торжество и другие семьи. Мы будем проводить конкурсы и устраивать пиры. Это будет чудесно.
Ива села на полу и протерла глаза. Когда она увидела, что я наблюдаю за ней, то быстро вскочила на ноги и поздравила меня. Меня опять охватило волнение, и во время купания я приказала Иве изо всех сил тереть меня мочалкой. Потом она помогла мне облачиться в наряд из шелка цвета лаванды и причесала волосы. Сегодня я хотела выглядеть безупречно и вести себя так, как подобает.
Девушка на шестнадцатом году жизни знает, как она красива, и когда я взглянула в зеркало, то зарделась от удовольствия. Мои волосы были словно черный шелк. Когда Ива причесывала их, я чувствовала, как они струятся по спине, начиная от макушки. Мои глаза напоминали листья бамбука, а брови были подобны легким штрихам, сделанным рукой искусного каллиграфа. Щеки сияли бледно-розовым светом лепестка пиона. Родители часто говорили, что так оно и должно быть, ведь меня звали Пион. Со всем пылом юности я старалась доказать, что мне подходит мое изысканное имя. Мои губы были полными и мягкими, талия тонкой, а грудь словно ждала прикосновения руки моего мужа. Нет, я не была тщеславной. Я была такой же, как и все пятнадцатилетние девушки. Я сознавала свою красоту, но была достаточно умна, чтобы понимать, что со временем она ускользает.
Мои родители обожали меня. Они дали мне образо­вание, прекрасное образование. Я жила в окружении изысканной роскоши: составляла букеты, ухаживала за собой и пела, стараясь доставить удовольствие родите­лям. Я занимала такое высокое положение, что даже у моей служанки Ивы ноги были перебинтованы*. В дет­стве я верила, что веселые сборища с праздничным уго­щением в день Двойной Семерки устраивались в мою честь. Никто не исправлял мою ошибку, потому что меня любили, обожали и очень, очень баловали. Я набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула. Я была счастлива. Видимо, это последний мой день рождения, который я проведу дома, ведь вскоре я выйду замуж, и я хотела на­слаждаться каждой минутой.
Я вышла из покоев незамужних девушек и направилась в комнату, где мы держали поминальные дощечки наших предков*, чтобы оставить бабушке жертвенные дары. Утренний туалет занял у меня много времени, и потому я сделала только короткий поклон. Я не хотела опаздывать к завтраку. Ноги не могли нести меня так быстро, как мне хотелось, и когда я увидела, что родители сидят в беседке, глядя на сад, я замедлила шаг. Если мама опоздает, мне тоже можно. Я услышала, как она сказала:
— Незамужние девушки не должны появляться на людях. Я беспокоюсь даже за своих невесток. Ты знаешь, что я не поощряю прогулок в одиночестве. А ты хочешь пригласить на представление посторонних людей...
Она замолчала. Мне следовало удалиться, но мне так хотелось увидеть оперу, что я решила остаться. Чтобы меня не увидели, я спряталась за переплетенными ветвями глицинии.
— О каких людях ты говоришь? — возразил папа. — Это же не публичное представление, на котором жен­щины сидят рядом с мужчинами и тем бесчестят себя. Вы спрячетесь за ширмами.
Но здесь появятся посторонние мужчины. Они могут увидеть из-за ширмы наши чулки и туфли. Они будут вдыхать запах наших волос и пудры. Кроме того, из всех опер ты выбрал именно эту пьесу о любовной интрижке! По-твоему, незамужним девушкам позволи­тельно слышать такое?
Моя мать придерживалась консервативных взглядов и в своем поведении всегда следовала традициям. После Переворота, когда династия Мин пала и власть отошла к маньчжурам, жизнь общества изменилась, и многие бла­городные женщины с удовольствием пользовались пра­вом покидать свои особняки. Они путешествовали по реке в прогулочных лодках, описывали то, что видели, а затем публиковали свои наблюдения. Мама горячо воз­ражала против этого. Она по-прежнему хранила верность свергнутой династии Мин, но в остальном придержива­лась весьма консервативных взглядов. В то время как для многих женщин, живущих в дельте реки Янцзы, Четыре Добродетели, заключенные в достоинстве, манерах, бе­седе и труде, обретали новый смысл, мама постоянно наставляла меня не забывать, что они значили изначаль­но. «Держи рот на замке, — часто говорила она, — а если тебе нужно что-то сказать, дождись подходящего момен­та. Старайся никого не обидеть».
Мама очень чувствительно относилась к таким ве­щам, потому что она находилась во власти цин: настрое­ния, страсти и любви. Эти силы объединяют наш мир. Они растут из сердца, где живет разум. Мой отец, на­против, повиновался ли — холодному рассудку и необ­ходимости сдерживать эмоции. Услышав о ее беспокой­стве, он только хмыкнул.
— Но здесь не раз бывали мужчины из моего поэти­ческого общества. Ты никогда не возражала против их визитов.
— Но моя дочь и племянницы не приходят в сад, когда они нас навещают! В этом случае нарушения приличий не происходит. А другие семьи, которые ты пригласил?
— Я же сказал тебе, почему я это сделал, — резко от­ветил папа. Он потерял терпение. — Чиновник Тан сей­час очень важен для меня. Не спорь со мной!
Я не видела их лиц, но была уверена, что мама по­бледнела от его неожиданной суровости.
Она ничего не сказала. Мама правила во внутренних покоях нашего дома. Между складок ее юбки всегда зве­нели замки из кованого металла в форме рыбы. Она за­пирала на них дверь, когда нужно было наказать дерз­кую наложницу, спрятать рулоны шелка, прибывшие с наших шелкопрядилен для домашнего использования, запереть кладовую, комнаты, где работали ткачихи или хранились вещи наших слуг, которые они отдавали под залог, когда нуждались в деньгах. Она никогда не зло­употребляла своей властью, и это вызывало благодар­ность и уважение у всех женщин, живущих в нашем доме. Но когда мама волновалась, как сейчас, она не­рвно вертела замки в руках.