Влюбленная Пион

Папина вспышка гнева сменилась примирительным тоном, каким он часто разговаривал с моей матерью:
— Нашy дочь и племянниц никто не увидит. Все пра­вила приличия будут соблюдены. Это особый случай. Я должен проявить обходительность. Если мы откроем двери нашего дома, то вскоре для нас откроются многие другие.
— Ты должен делать то, что, как ты считаешь, пой­дёт на пользу семье, — уступила мама.
В этот момент я пробежала мимо беседки, нарочно громко топая ногами. Я не совсем поняла, о чем они говорили, но это было неважно. Главное, что скоро в нашем саду покажут оперу и мы с моими сестрами бу­дем первыми девушками в Ханчжоу, увидевшими ее. Конечно, мы не будем находиться рядом с мужчинами. Отец сказал, что мы будем сидеть за ширмами, чтобы не допустить нарушения приличий.
Входя в Весеннюю беседку, мама уже обрела свой­ственное ей спокойствие.
— Очень плохо, если девушки едят слишком быст­ро, — заметила мама, минуя стол, за которым сидела я и мои двоюродные сестры. — Когда вы переедете в дом к будущим мужьям, ваши свекрови будут очень недоволь­ны, если увидят, что вы едите, разевая рот от нетерпе­ния, словно карп в пруду. Этим я хочу сказать, что нам следует подготовиться к приезду гостей.
Итак, мы ели как можно быстрее, стараясь в то же вре­мя казаться благовоспитанными молодыми особами.
Как только слуги убрали тарелки, я обратилась к ма­тери:
— Можно мне подойти к воротам? — спросила я. Мне хотелось приветствовать наших гостей.
— Конечно. Только в день свадьбы, — с нежной улыб­кой сказала мама. Она всегда улыбалась, когда я задава­ла глупый вопрос.
Я призвала на помощь все свое терпение. Я знала, что сейчас паланкины вносят в покои для сидения; там наши гости сходят на землю, а потом пьют чай, прежде чем проследовать в главную часть дома*. Оттуда муж­чины направлялись в зал Изысканной Роскоши, где их приветствовал мой отец. Женщины же устремлялись в безопасность наших покоев: они находились в задней части усадьбы, вдалеке от мужских глаз.
Наконец я услышала оживленные женские голоса. Они звучали совсем близко. Прибыли две сестры моей матери и их дочери. Я напомнила себе, что должна выг­лядеть, говорить и двигаться очень сдержанно. Затем пришли сестры моих теть, а за ними жены друзей моего отца. Самой важной из них была госпожа Тан, жена того человека, о котором отец упомянул в разговоре с мате­рью. Недавно маньчжуры назначили ее мужа на высо­кий пост императорского церемониймейстера. Она была высокой и очень худой. Ее младшая дочь Тан Цзе нетерпеливо озиралась по сторонам. Я почувствовала укол зависти. Я никогда не покидала усадьбу семьи Чэнь. Интересно, чиновник Тан часто разрешает доче­ри выезжать за передние ворота их дома?
Поцелуи. Объятия. Мы обменялись подарками: све­жие фиги, вино из провинции Шаосин, чай из цветков жасмина. Мы проводили женщин и их дочерей в ком­наты. Они разложили свои вещи, сняли дорожные кос­тюмы и переоделись в новые платья. Еще поцелуи. Объя­тия. Слезы и взрывы веселого смеха. Мы поспешили в зал Цветущего Лотоса. Обычно здесь собирались жен­щины. В зале был высокий потолок в форме рыбьего хвоста. Его поддерживали круглые черные колонны. Окна и резные двери с одной стороны выходили в маленький сад. С другой стороны мы могли видеть пруд, заросший цветами лотоса. В центре комнаты на алтар­ном столике стояла маленькая ширма и ваза. Если про­изнести слова ширма и ваза вместе, то получится слово спокойствие, и все женщины и девушки, усевшись на свои места, почувствовали себя спокойно.
Я села на стул и огляделась. Мои перебинтованные ноги, казалось, плыли по поверхности прохладного ка­менного пола. Я была рада, что позаботилась о том, что­бы выглядеть как можно лучше, потому что все были одеты в самые изысканные платья из тончайшего шел­ка, украшенные вышивкой из цветов согласно времени года. Сравнивая себя с остальными, мне пришлось при­знать, что моя двоюродная сестра Лотос выглядела са­мой красивой. Впрочем, как обычно. Правда, мы все сияли в ожидании праздника, который вскоре начнет­ся в нашем доме. Даже моя толстощекая сестра Ракита выглядела более привлекательной, чем обычно.
Слуги принесли маленькие тарелочки со сладостями, и мама торжественно объявила о начале состязания в вышивании. Это был первый конкурс из тех, что ожида­ли нас в ближайшие три дня. Мы положили на стол вы­шивку. Мама внимательно рассмотрела каждую работу, чтобы определить, кто из нас искуснее выбирает цвета и аккуратнее кладет стежки. Когда очередь дошла до меня, мама честно сказала, как обязывало ее положение:
— Моя дочь вышивает все лучше и лучше. Видите, она хотела вышить хризантемы. — Она сделала паузу. — Это же хризантемы, не так ли?
Я кивнула, и она продолжила:
— У тебя хорошо получилось. — Затем она легонько коснулась губами моего лба. Но все видели, что я не вы­играю этот конкурс — ни сегодня, ни в другой день.
Во второй половине дня, наполненного бесконечны­ми чаепитиями, конкурсами и радостным ожиданием вечера, мы все вели себя крайне беспокойно. Мама бы­стро оглядывала комнату, замечая и ерзающих малень­ких девочек, и быстрые, как молния, взгляды их мате­рей, и раскачивающуюся ногу Четвертой тети, и то, как пухлая Ракита то и дело пыталась оттянуть узкий ворот платья. Я плотно сцепила руки перед собой и старалась сидеть как можно спокойнее, когда мама смотрела на меня, хотя мне хотелось прыгать, размахивать руками и кричать от радости.
Мама откашлялась. Несколько женщин посмотрели на нее, но тем не менее хихиканье и суета не прекрати­лись. Мама кашлянула еще раз, затем постучала пальцем по столу и начала рассказывать мелодичным голосом:
— Однажды семь дочерей бога Кухни купались в пру­ду. Мимо него проходили Пастух и его буйвол.
Все девушки и женщины сразу узнали первые строки своей любимой истории, и в комнате воцарилась тиши­на. Я кивнула матери. Она приняла мудрое решение рас­сказать эту легенду, чтобы успокоить всех нас. Мы слу­шали, как она повествует о том, как дерзкий Пастух ук­рал одежду самой прекрасной дочери, Ткачихи. Он ушел, а ей пришлось обнаженной томиться в пруду.
— Но когда наступила холодная ночь, — продолжала мама, — ей ничего не оставалось, как в полной наготе смущенно идти к дому Пастуха, чтобы вернуть свою одежду. Ткачиха знала, что у нее есть всего один способ сохранить свое честное имя. Она решила выйти замуж зa Пастуха. Что, как вы думаете, случилось потом?
— Они полюбили друг друга, — вдруг раздался прон­зительный голосок Тан Цзе, дочери госпожи Тан.
Это была неожиданная часть истории. Кто бы мог подумать, что бессмертная богиня и обычный человек полюбят друг друга, ведь даже здесь, в мире смертных, когда мужчина и женщина заключают предназначен­ный им брак, они далеко не всегда находят любовь?
У них родилось много детей, — продолжала Цзе. — И они были очень счастливы.
— А потом? — спросила мама, глядя в ожидании от­вета на другую девушку.
— А потом боги и богини потеряли терпение, — опять ответила Цзе, игнорируя прозрачный намек моей мате­ри. — Они соскучились по девушке, которая ткала шелк из облаков и шила им одежду, и захотели, чтобы она вер­нулась.
Мама нахмурилась. Тан Цзе нарушила приличия. Я подумала, что ей, наверное, около девяти лет. Я по­смотрела на ее ноги. Она вошла сюда без чьей-либо по­мощи. Значит, она уже преодолела два года, в течение которых девочкам перебинтовывают ноги. Возможно, ее нетерпеливость вызвана радостью оттого, что она опять может ходить? Но ее манеры!
— Продолжайте, — сказала Цзе, — расскажите еще что-нибудь!
Мама моргнула, но затем продолжила, как будто не заметила никакого нарушения принципа Четырех Доб­родетелей:
— Небесная царица отнесла Ткачиху и Пастуха в выш­ние сферы, а затем вытащила из волос булавку и нари­совала Млечный путь, чтобы разделить влюбленных. Небесная царица думала, что благодаря этому Ткачиха не будет отвлекаться от работы и у нее всегда будет пре­красная одежда. Но в день Двойной Семерки Небесная царица велит всем сорокам земли расправить крылья, чтобы получился мост и влюбленные встретились. В течение трех ночей, начиная с сегодняшнего дня, если вы, девушки, не будете спать ночью до рассвета, а вый­дете в виноградник и будете сидеть там, глядя на то, как светит молодой месяц, вы можете услышать, как они плачут, расставаясь.