Пять капель смерти

— Теперь мы знаем, кто давал Наливайному эту смесь. Есть факт, прямо указывающий на того, кто его поил.
Мы с Лебедевым даже переглянулись.
— Откуда мы это узнали? — он спрашивает.
Ванзаров предъявляет нам снимок:
— Здесь неопровержимая улика.
— Но, позвольте, нельзя же делать вывод о виновности только потому, что эти люди находятся рядом с жертвой?
— Конечно, Аполлон Григорьевич, нельзя.
— Тогда не понимаю…
Тут я счастье попытал:
— Полагаю, улика в знаке?
— Нет, Мечислав Николаевич, пентакль к делу не пришьешь.
Лебедев руки вверх поднял:
— Все, добивайте, мы с ротмистром признаем свое поражение. Не всех природа одарила талантом предвидения.
Ванзаров передает лупу и говорит:
— Предвидение тут ни при чем. Присмотритесь внимательно к этому милому пальчику…
Воспоминания Курочкина Афанасия Филимоновича, старшего филера филерского отряда Департамента полиции
На следующий день опять принимайся за то же самое. Чай уже видеть не могу. Деваться некуда — служба! Петроградку всю обошел, остаются заведения Васильевского. В других частях искать бесполезно.
Выскочил из дворового ретирадника, в который всю ночь бегал, и отправился в трактир Степанова. Время раннее, народу почти не видать, уселся за первый попавшийся столик, осматриваюсь.
Скажу, что трактир Степанова слыл местом пристойным: половые чистые, отскобленный пол, механический оркестрик  [16]тренькает. И пахло здесь не кислятиной пополам с перегаром, а деревенской избой.
Столы почти все пустые, в дальнем углу примечаю четверых мужиков. По всему видно, давненько сидят, стол заставлен тарелками, чайниками и пустыми графинчиками. По мордам судя, пьют отчаянно. Самый младший, не привыкший к кутежам, спит в селедке. И так они под описания подходят, что как нельзя лучше.
Подбегает половой, я его спрашиваю:
— Скажи-ка, любезный, что за люди там гуляют?
— Вологодские, артель ледорубная, — отвечает.
— И давно празднуют?
— Как перед Новым годом заглянули, так и сидят. На Рождество у нас такую кучу денег спустили, что страшно! А тридцать первого приходят — опять пачка. Хоть и мокрая.
— Это как же?
— Да деньги мокрые. Но на чай — не жалеют. Чудные! Вам-то чего принести?
Я по привычке чаю попросил. А сам за ними приглядываю.
Мужик, который главным показался, развалился на лавке, полез в штаны и вытягивает цепочку, любуется часами золотыми.
Тут уж самовара дожидаться я не стал. Выскочил из трактира, отбежал на угол и дал сигнал тревоги двойным свистом. На вызов прибегают трое городовых с ближайших постов, вытаращились на доходягу-рабочего, ничего не понимают, кто такой, что свистеть право имеет. Я им быстро объяснил, кто тут главный. А дальше пошло как по маслу.
Влетаю в трактир, следом постовые топают, шашками гремят.
— Полиция! — как заору. — Сидеть смирно! Всех порешим!
А чтобы чего не вышло, хватаю за руку ближнего мужика и кисть захламливаю, как учили. Мужик взвыл, на нем французские браслеты  [17]защелкиваю. Все, попался.
Больше трудностей не было.
Мальчишку, что не выспался в селедке, все глазами сонно хлопал, выволокли за шкирку. Он не сопротивлялся. А детина самый здоровенный попытался было драпануть, так его с ног сбили и угостили сапогами по ребрам. Он и затих. Последний пьяно засмеялся и сам подставил лапы под браслеты. Чисто сработали, одним словом.
Пьяную компанию городовые сбили в кучу и погнали к выходу. А я под стол залез. И выискал то, ради чего принял чайные муки. Мужской костюм и пальто бобрового меха в узел скрутили.
Чудной у нас народ. Столько добра награбили, нет чтобы из столицы подобру убраться да денежки с умом потратить. Так они на водку все спустили и сами попались. Верно господин Джуранский их описал: человека четыре, артельщики-ледорубы, а не наши злодеи столичные. Неумелые, первый раз на грабеж пошли, вот и попались. Видно, по следам ротмистр их вычислил. Такой молодец. Говорят, в кавалерии все мозги вытряхиваются. А наш ничего — герой.
Вырезка из газеты «Петербургский листок» за 1905 год (Для чего-то оставил)
АРЕСТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ВОРОВКИ
Мещанка Галанчикова, проживающая в доме № 4 по Николаевской улице, проходя по Невскому проспекту, увидела свою бывшую прислугу, служившую у нее около года тому назад несколько дней и скрывшуюся во время отсутствия хозяйки из квартиры с разными ценными хозяйскими вещами на сумму до тысячи рублей. Галанчикова задержала воровку и передала ее дворнику дома № 73 по Невскому проспекту для препровождения в участок, но по дороге туда задержанная бежала и спряталась во дворе дома № 1 по Дмитровскому переулку. Прибывшие сюда чины сыскной полиции после продолжительных поисков нашли бежавшую в одном из темных подвалов дома; она лежала под большим пустым ящиком, возле которого валялись на земле два паспорта и пять ломбардных квитанций на заложенные ценные вещи. Доставленная в управление сыскной полиции задержанная оказалась профессиональной воровкой, крестьянкой Тверской губернии Дарьей Арсентьевой Бариновою, судимою уже два раза за кражи и разыскиваемою по многим другим кражам.
Баринова совершала свои кражи в разных домах, куда она поступала прислугой, причем всегда предъявляла паспорт на чужое имя. Паспорта она добывала посредством найма прислуги для самой себя. Воровка обыкновенно оставалась на месте не более нескольких дней, затем совершала кражу и исчезала. Пока Баринова созналась в четырех кражах.
Жалобная исповедь Акима Пичугина, дворника дома по 3-й линии Васильевского острова
Уж как есть не виноватый ни в чем, господин хороший. Когда и бывали упущения, но вот свят крест, ничего в тот раз не умысливал, и слыхом не слыхивал, и провинности моей никакой, значит, не имеется. Зря на меня господин околоточный так взъелся. Вы уж замолвите словечко, а то ведь совсем от него житья нет. Ест, проклятый, и нет никакого спасения. Ко всему цепляется, все ему не так, даже общественную улицу мету — все ему мало. Как будто я в той истории повинен. А ведь как было?
А вот так было. В ночь на третье число большой снег выпал, так валил, будто стеной шел. И мороз, как назло, не слабел. Встал я, как обычно, в седьмом часу, глянул из окошка дворницкой — беда. Двор завалило почти до дверей. Теперь к обеду не управиться. Надел валенки, нацепил свой фартук с бляшкой, лопату взял, кое-как вылез — мою-то сторожку тоже засыпало. Протопал до подворотни. И там навалено. Хорошо, ворота не заперты остались, а то бы до полудня их разгребал. Вернее, плохо, что говорить. Ну, уж так вышло.
Выхожу на улицу, а там — сугроб на сугробе. Вот тебе, Аким, на Святки подарочек. Махай теперь лопатой. Взял я ее, сердешную, за черенок, воткнул в сугроб, что поближе. Чувствую, что-то туго идет. Не могло так за ночь поморозить. Пробую поднажать. Вроде подается, но как-то непривычно. Будто во что-то мягкое упирается. Обошел с другой стороны, думаю, дай-ка здесь попробую, может, легшее пойдет. Только лопату примерил, вижу — из-под снежка что-то торчит. Не рассвело еще, видно плохо. Пригляделся и лопату выронил. Из сугроба, значит, ножка торчит. И сама она, бедная, вроде как лежит, только присыпало ее.
Тут меня страх взял, думаю: повесят на мою бедную головушку смертоубийство. Скажут: почему не уследил, почему тревогу не поднял? Знаем мы, как это делается. И деваться некуда. Что делать? Хватаю свисток, даю двойной тревожный, как по нашим полицейским правилам полагается.
С ближайшего поста прибегает Ванька, городовой. Ко мне все заходить на чаек любит. А с ночи злой, промерзший, набрасывается:
— Ты чего, обормот, безобразничаешь? Кругом люди спят, а ты свистеть вздумал.
Я ему говорю, вона чего. Он не понял сразу, темно же было, осерчал на меня, костерить принялся. Тогда ему на ножку показываю. Тут уж Ванька шапочку свою мерлушковую на затылок сдвинул, на корточки присел и говорит в большом изумлении: