Западня

Шагов через десять захлюпало под ногами. Какой приятной музыкой казались нам эти звуки!
— Погоди-ка, Петя, отойди, не мути.
Я вынул из кармана жестяную коробку с фотопленкой, снял крышку и осторожно зачерпнул. Попробовал сам — вода была отличная. Казалось, что никогда еще не приходилось пить такого приятного и вкусного напитка. Не сходя с места, протянул крышку с водой Пете, потом еще, еще и еще…
Но вот, наконец, мы напились вволю и, странное дело, сразу почувствовали огромную усталость и еще что-то. Ну, конечно же — мы были голодны! Часы показывали пять часов вечера, а у нас царствовала вечная ночь.
— Давай, Петро, отдохнем и пообедаем чем бог послал, а потом уж двинемся дальше.
Мы вышли на сухое место, расстелили вещевой мешок и приступили к первому обеду под землей. Я взял кусок сала и взвесил его в руке. Да, в нем было не меньше килограмма. Но ведь это очень негусто. Если и в самом деле нам придется томиться здесь дней десять, то этого куска будет маловато — меньше чем по пятьдесят граммов на душу в день! Одно немного успокаивало — могло быть и хуже…
— Давай, Петя, сегодня съедим по двойной порции — я все же думаю, что мы скоро выберемся отсюда. Ну, а если у нас ничего не выйдет, с завтрашнего дня сядем на голодный паек. Согласен?
Отрезать ломоть сала граммов в двести и разделить его на две части — дело минутное. Ту часть, что наощупь показалась мне большей, я протянул Пете. Свою долю нарезал на мелкие кусочки, клал их по одному в рот и подолгу, не торопясь, жевал вкусную соленую массу.
— По ма-а-ленькому бы сухарику, — мечтательно протянул Петя. — А что если потрясти мешок, может, там крошки есть?
— Ты гений, Петро! Ну-ка, встань, мы его сейчас обработаем.
Мы стряхнули весь сор в один угол мешка и осторожно высыпали его на лист бумаги. Получилась небольшая кучка крошек. Я разгреб ее тонким слоем и старательно исследовал. Кроме хлебных крошек, здесь были кусочки бумаги, обломки сосновых иголок и прочий мусор, в том числе пара мертвых коричневых букашек. С большой тщательностью выбрали мы все посторонние частицы. Оставшиеся очищенные крошки разделили на две небольшие кучки. Одну из них еще разделили пополам. Взяли себе по четвертушке, а остальное завернули и оставили до следующего раза.
Поев, мы сидели молча. Темнота действовала особенно угнетающе. Но фонарик старались зажигать как можно реже, чтобы он раньше времени не вышел из строя.
Я подумал о Шерлоке. Что-то делает он там, наверху. Вспомнилось, как пес жалобно подвывал, когда его позвали под землю. Что он — трусил или, быть может, чувствовал приближение беды? Ведь животные много раньше людей узнают о начинающемся землетрясении. Мне уже начинало казаться, что в момент нашего спуска в штольню Шерлок и смотрел-то необычно — тревожно и предостерегающе. Сидит ли он до сих пор у заваленного входа в ожидании своих незадачливых и несчастных хозяев? Или почувствовал своим собачьим чутьем, что мы в безвыходном положении, и убежал домой? Но все равно в лагере не обратят на него никакого внимания и не догадаются, что мы бедствуем. Если бы знать, что с нами приключится такая оказия, можно было бы перед уходом под землю написать записку и привязать ее к ошейнику собаки. Если бы…
Неприятные мысли одолевали, очевидно, и Петю. Он первый нарушил долгое молчание:
— Дядя Миша, расскажите чего-нибудь, а то как в могиле…
— Что-то, брат, нет охоты рассказами заниматься, — неожиданно сорвался я с принятого тона…
Некоторое время мы еще сидели молча. Наконец я хоть и через силу, все же затеял разговор:
— Давай дадим названия всем примечательным местам, которые здесь встретили. Предлагай, как назвать тоннель, в котором нас завалило.
Петя согласился, и вскоре он первый предложил:
— Назовем эту предательскую штольню «Горлом дьявола».
— Неплохо! Ну, а ту часть, где был отпечаток рыбы, назовем «Малахитовым аквариумом», — сказал я, и Петя принял мое предложение.
Штольню, где кашли окаменелость древнего животного, Петя назвал «Логовом дракона». Выработку с водой, не помню уж по чьему предложению, нарекли «Живым источником». Лазейку, через которую Петя с таким трудом пробирался сегодня, по обоюдному согласию назвали «Мясорубкой».
Начала одолевать дремота, и тогда я решил продолжать осматривать этот своеобразный подземный город, утешая себя тайной надеждой, что ночевать мы будем уже не под землей, а на мягкой зеленой траве. Мы встали, собрали свои скудные пожитки и медленно зашагали вперед.
Большую часть времени шли без света. На короткое время я включил фонарик, осматривая ближайший участок пути, а проходили мы его в темноте. Потом снова на две-три секунды включался свет, и опять его сменяли полминуты непроницаемого мрака.
В один из моментов, когда на короткий миг пространство впереди нас осветилось, я вдруг увидел, что не больше чем в двух шагах от меня на нашем пути зияет огромная яма. С трудом поборов инерцию своего тела, мне удалось остановиться. Ноги дрожали: ведь стоило на долю секунды позже включить свет, и мои странствия в этом руднике бесславно окончились бы.
Оказалось, что мы находились в каком-то обширном помещении со сводчатым потолком. В центре этого своеобразного зала, диаметр которого достигал метров десяти, и находилась предательская яма. Кроме входа, по которому пришли мы, в противоположной стене зияло еще два.
Я осторожно приблизился к краю колодца и, подняв камень, бросил его вниз. Прошло около двух секунд, прежде чем послышался звук падения. Не возникало никакого сомнения, что это был всплеск, причем какой-то странный — глухой и с эхом. Повторив свой опыт, я понял, что там, внизу, к колодцу подходит один или, быть может, несколько коридоров, залитых водой. Выходило, что под нами есть еще один этаж штолен, но из них, видимо, не было выхода наружу, и руда по вертикальной шахте, у которой мы сейчас стояли, поднималась на верхний этаж, а отсюда вывозилась на поверхность земли.
Мы обошли зловещий провал и осмотрели замеченные нами два входа. Они были такого же поперечного сечения, как и штольня, которая привела нас сюда. В начале одного из коридоров были свалены полусгнившие принадлежности былых горных работ. Здесь лежали развалившиеся тачки без колес, в беспорядке громоздились доски, бревна и остатки каната. Кое-где виднелись какие-то ящики на полозьях. Железных проходческих инструментов не было. Их либо хранили где-то в другом месте, либо вывезли отсюда, когда закрывали рудник. После настойчивых поисков мы все-таки нашли одну сломанную у обуха кайлу и небольшой молоток необычной формы, похожий на те, которые употребляют сейчас каменщики.
С уважением осматривали мы эти поистине музейные редкости. Я мысленно пытался представить себе около этих вещей измученных рабским трудом подневольных рабочих, обязанных буквально за гроши выполнять непосильные «уроки»… Присутствие моего юного товарища невольно напомнило о том, что наравне со взрослыми рабочими на откатке руды использовались, как их тогда называли, «малолеты», то есть дети. Каждый из таких «рабочих» был обязан за смену, а смена, между прочим, продолжалась не менее четырнадцати, а то и шестнадцать часов, откатать на пятьдесят метров сотню тачек, в каждую из которых наваливали больше шестидесяти килограммов породы. Малолетов использовали и при сборе рудных кусков, попавших в отвалы. Каждому полагалось в день разобрать не менее трехсот тачек…
Долго я не мог сообразить, для чего служили ящики с полозьями и необычные молотки. В конце концов решил, что в ящиках, по-видимому, перевозили руду зимой, а странной формы молотком откалывали рудные кусочки от пустой породы.
Одна из штолен, выходивших на шахтный двор, — та, где были свалены обломки инструментов, — являлась продолжением уже обследованной нами выработки и шла, по всей вероятности, параллельно склону реки. Третья же выработка располагалась перпендикулярно к предыдущим и, возможно, вела на поверхность земли. Этот подземный коридор был к тому же совершенно свободным, и мы повернули в него с сильно возросшей надеждой. Смущало только то, что не было видно никакого просвета. Но вход мог быть полузавален или закрыт кустами. Однако не пройдя и пятидесяти метров, мы уткнулись в почти вертикальную стену из рухнувшей сверху породы. Наши попытки разобрать преграду ни к чему не привели.