Путешествие восьми бессмертных (Собрание сочинений. Т. II)

— Не говори дурно о святом человеке, — возразил Ханьвэнь. — Он — только рука Будды. Пойдем к нему, и ты увидишь, какой это достойный человек.
Но, несмотря на все поиски, они не нашли Фахая. Второй привратник сообщил им, что настоятель еще утром ушел из монастыря с посохом и до сих пор не возвращался.
Молодой Сюй не мог ждать.
— Отец, — пылко говорил он, — идем сейчас же домой и освободим мать!
Хань грустно улыбнулся.
— Дитя мое, ты забыл, что я теперь только жрец великого Фо; быть может, он, по своей благости, и простит меня за то, что я питаю к тебе чувство отца, — но для меня не должны существовать радости семейной жизни. Я так погряз в грехах, что до сих пор меня волнуют воспоминания прошлого… Иди, мой сын, один и освободи свою мать; а я — я должен остаться здесь и до конца моей жизни молить Безначальный Свет, — да простит он всем нам наши грехи!
Сердце сжалось у Спящего Дракона от отцовских слов, и он горько заплакал. Но он понимал, что отец не может поступить иначе и, поклонившись отцу в ноги, он вышел из монастыря.
В тот же день он отправился в Хан-чжоу.
  
XXIV
 
На четвертый день молодой Сюй был уже в Хан-чжоу. Купив ладан и ароматы, чтобы возжечь их у гробницы матери, он ближней дорогой поспешил к Башне Громовой Стрелы. За ним шли родственники и друзья.
Вот и длинная лестница, которая ведет от подножия до вершины холма, на котором стоит башня. Юноша стал быстро подниматься по ней; сердце его учащенно билось — и одна мысль, одно слово, казалось, било ему в виски: «Скорей, скорей, скорей!»
В тот момент, когда он был уже наверху, его поразило дивное благоухание, распространившееся вдруг в воздухе. Взглянув невольно вверх, он увидел большое белое облако, медленно опускающееся около башни. Когда оно достигло земли, из него вышел высокий худощавый монах с лицом, выражавшим могучую волю; он подошел к алтарю, стоявшему в нише башни, и сделал троекратное коленопреклонение.
Сюй сразу догадался, кого он видит перед собой. Подойдя к монаху, он спросил:
— Вы — Фахай?
— Совершенно верно, — ответил священник.
Бешеная злоба закипела в груди Сю я.
— Зачем ты заключил мою мать в эту ужасную башню? — проговорил он, едва сдерживая себя.
— Для того чтобы она сделалась бессмертной, — бесстрастно отвечал монах, не взглянув на юношу.
Спокойствие жреца окончательно вывело Сюя из себя.
— Я давно искал тебя, негодяй, — закричал он, нанося монаху страшный удар кулаком по голове.
Как сноп, упал Фахай на землю.
Сюй был юноша очень сильный; он чувствовал, что сейчас он способен убить этого волхва — эту гадину, тварь, погубившего его мать и навеки разбившего счастье его отца…
Но жуткая и острая мысль пронизала его мозг: «Что я делаю? Так ли нужно освобождать мать?» И когда он увидел распростертого на земле не страшного Фахая, а беспомощного старика, — другая мысль заставила его густо покраснеть:
«Как я, изучивший все правила почтения к старшим, мог поднять руку на старика?»
Между тем, Фахай с трудом поднялся с земли. В лице его не было злобы, — оно было по-прежнему бесстрастно.
— Только сегодня, — спокойно сказал он, — для твоей матери окончился срок искупления ее грехов. Сегодня она сделается бессмертной и вознесется на небо, где она не будет более знать ни мучительных страстей, ни грязнящего греха, ни земных желаний; тлетворное трепетание земных радостей, мук и скорбей не нарушит более ее покоя; она не исчезнет, но сольется воедино с жизнью вселенной. Она была змеей, животным, — но сегодня она перейдет в высший разряд духов, и не телом, а духом. И она познает бесконечную жизнь — счастье, неизмеримое временем, — покой.
Сюй виновато стоял перед монахом, и чувство почтения к священнику зародилось в нем.
Фахай, подойдя к башне вплотную, своим длинным посохом ударил три раза в землю, громко воскликнув:
— Разверзнись, о древняя мать Земля, разверзнись!
Основание гигантского здания треснуло и застонало; и вдруг, сдвинувшись в сторону, открыло огромную, бездонную щель.
— Белая Змея, — воскликнул громко Фахай, — выходи!
Благоухающий порыв ветра пронесся из глубины зияющей пропасти; послышался звук, как от крыльев стаи голубей — и перед башней появилась ослепительно прекрасная, улыбающаяся Сучжэнь; такая же, какой она была 20 лет назад, но выражение лица ее было одухотвореннее, спокойнее, глаза глядели мягко и проникновенно…
Волна безумной радости и счастья залила сердце юноши. Как очарованный небесным видением, смотрел он на мать, но уже через мгновение с криком бросился к ней, схватил Сучжэнь на руки, целовал ее и плакал.
Из глаз Сучжэнь тоже текли слезы и она, улыбающаяся, гладила волосы своего маленького Спящего Дракона.
Когда к Сюю вернулась способность речи, он воскликнул:
— Мама, дорогая! Никогда не было в мире человека счастливее меня! Идем скорей домой — о, как мы счастливо заживем!
— Нет, мой сын, — грустно улыбнулась Сучжэнь, — нет, я не могу этого сделать. Сегодня я кончила искупление моих прегрешений, и сегодня же я должна вернуться к Праматери — ибо я освободила свой дух и сделалась бессмертной.
Затем, повернувшись к пораженным и восхищенным родственникам и знакомым, толпившимся рядом, она продолжала:
— Дорогие мои! Благодарю вас от всего моего сердца за любовь и заботы, которыми вы окружали моего сына в дни его юности; благодаря вам он сделался первым ученым в Поднебесной и прославил родину.
Сюй был так поражен словами матери, что не мог произнести ни слова; черты лица его исказились горем.
В толпе раздались рыдания.
— Не плачьте обо мне! — обратилась Сучжэнь к родным. — Годы моего мира и счастья начинаются только сегодня. А теперь, перед разлукой, я вам расскажу то, что до сих пор было скрыто от людей, расскажу вам мою первую вину, за которую давным-давно я уже была осуждена Небесным Промыслом пройти круг жизни человека, испытать его радости и горе…
Это было давно — очень давно, в то время, когда в Поднебесной наш народ, Хань, еще не жил; тогда здесь, на устье Да-цзяна, обитало племя маленьких ростом, слабых, но добрых и благочестивых людей. Они не умели проводить каналов, и поэтому вся эта страна была покрыта бесчисленным количеством болот, между которыми кое-где возвышались холмы и горы. Болота населяли лягушки, а холмы — змеи. Между теми и другими всегда велась беспощадная война, причем перевес был то на той, то на другой стороне.
Когда я, Белая Змея, сделалась царицей змей, война приняла счастливый для нас оборот: мы почти всегда одерживали победу над врагами и совсем бы уничтожили их, если бы царем лягушек не сделался хитрый волшебник, искусство которого равнялось моим знаниям.
Однажды, после большой битвы, где мы, змеи, тоже одержали верх, царь лягушек захотел погубить нас другим способом. Посредством магических заклинаний он поднял воды реки так, что вода залила всю страну. Бесчисленное количество змей и других животных погибло в воде; спаслись только те, кто был на горах. Я сама едва избежала смерти.
Царь лягушек торжествовал победу.
Но горе в том, что во время этого наводнения погибло также множество людей…
Небо было раздражено тем, что мы с царем лягушек из-за наших счетов погубили людей. Чтобы мы поняли, насколько человеческая жизнь дороже и полнее нашей, Оно предначертало нам пройти весь цикл людской жизни; и в наказание — мне суждено было быть слабой, испытать любовь и счастье, и — окончить эту жизнь под башней; а царю лягушек — быть могучим и мудрым, но никогда не ведать ни радости, ни счастья.
Но я сама узнала об этом только впоследствии.
И — я уединилась в Грот Чистого Ветра.
Теперь вы все знаете… Одно меня сокрушает: что я не могу исправить зла, сделанного мной в жизни.
Сучжэнь умолкла и поникла головой.
Тогда Фахай, молчавший все время, выступил вперед и сказал:
— Теперь, люди, слушайте меня. Тот волшебник, тот царь лягушек, о котором говорила Белая Змея, это — я!