Эпицентр

Немного бензина на ствол позади Муштая – и к кроне взвился огненный язык.
Дерево затрещало, будто пытаясь вытащить корни из почвы, ветви беспорядочно мотались в воздухе, словно лапки гигантского раненого насекомого. Я еще плеснул горючего, и огонь загудел. Муштай сдавленно выругался – жар добрался и до него. Через секунду он упал на асфальт, вырвавшись из смертельных объятий, и на четвереньках отбежал прочь. Крона дерева ходила ходуном. С костяным звуком щелкал клапан, но заряд ядовитой пены был израсходован, а новая накопиться не успела. Я несколько раз щедро плеснул из канистры, сам рискуя опалиться. Огонь взметнулся ввысь, Дерево громко застонало, само превращаясь в гигантский факел.
Я помог Муштаю подняться. Он еще весь дрожал. Окинув взглядом умирающих охранников, спросил:
– Что с ними делать? Я пожал плечами.
– Разве что добить.
– А если врача?
– Лучше сразу патологоанатома. Не вижу смысла напрягаться.
Муштай зло глянул на меня.
– Конечно, не видишь! Не твои люди.
– Какая разница – мои, не мои… Если не пристрелишь, до вечера будут мучиться.
Он наконец узнал меня.
– Серый? Я кивнул.
– Откуда ты все про все знаешь?
– Много езжу, много вижу.
– Уверен, что уже не помочь?
– Сам, что ли, про Деревья не знаешь?
– Слышал. Но не наблюдал.
Муштай помедлил, потом достал из кобуры «макарыча». Три гулких выстрела раскатились в городском безмолвии. Три тела неподвижно застыли на земле, перестав дергаться в агонии.
Убрав пистолет, Муштай протянул мне ладонь:
– Считай, что я тебе должен.
Я ответил на рукопожатие, хоть якшаться с этим типом удовольствия мне не доставляло. Муштай сказал:
– Ты тут, было дело, двоих из комодовской бригады завалил.
Я насторожился Они первые стрелять начали. Он вдруг скроил кривую усмешку:
– Я знаю. Сколько раз говорил, чтоб, если гоп-стопом промышляют, фильтровали, кого тормозить. Я вообще-то не в претензии.
– Ходят слухи, Комод на твое место метит. Правда, нет? – спросил я без обиняков.
Муштай огляделся по сторонам, будто опасался, что нас могут услышать. Но покой улицы не нарушали ни звук, ни движение.
– Комод много на себя тащит,- процедил он.
– Комод – отморозок,- сказал я.- Ты тоже не подарок, но с тобой жить можно. А вот если Комод тебя свалит…
– Борзой ты, – огрызнулся Муштай.- Лезешь не в свои огороды. Думай, с кем базаришь!
– Слушай, – сказал я. – Мы тут с глазу на глаз. Выеживаться не перед кем.
Ты над своими верховодишь, вот и верховодь. Мне дела нет, что ты со
Святошами грызешься, на Работяг наезжаешь и с Ментами заигрываешь. Я сам по себе. А если меня и зароют, то вместе с теми, кто наедет. Но я не хочу, чтобы окончательный беспредел наступил. Так что, считай, я на твоей стороне. А пальцы гнуть передо мной незачем.
– Странный ты тип, – задумчиво произнес Муштай.- Ездоки и кроме тебя есть.
Но ты будто нарочно по остряку ходишь. Думаешь, если тебе фартит, так это навсегда? Один, хоть ты и тот еще волчара, рано или поздно все равно нарвешься. При твоих наклонностях особенно. Иди ко мне, в обиде не останешься. Могу и работенку для начала предложить.
Мне не понравились его слова. То, что он думает, что я сам по себе, это нормально, так и должно быть. А вот что я кажусь ему странным – это плохо.
Странный, значит, подозрительный. А подозрения для меня – лишнее. Не нужно мне никаких подозрений. Я Ездок, и больше ничего. Мы, Ездоки, люди независимые, работаем на того, кто платит. И если он меня зовет в свои ряды, значит, где-то я перегнул.
– Что за работенка? – спросил я.
– Ну непростая, скажу тебе. Только если справишься, считай, ты в законном авторитете, я позабочусь.
– Ближе к теме, пожалуйста.
– А пожалуйста. Сам же говорил, что Комод на мое место метит. Думаешь, я не знаю, если даже тебе надуло? А кому это надо? Кроме Комода.
– Никому,- согласился я.
– Ну вот.
– То есть ты предлагаешь мне Комода убрать?
– Понятливый ты,- усмехнулся Муштай.- Повторяю, в обиде не останешься.
Главное – перед его пацанами не засветись. Говорят, ты ловко со снайперской винтовкой обходишься.
– Среди твоих тоже снайперы найдутся. Чего же их не пошлешь, если такой край?
– Своих нельзя. Ненадежно. Если просочится, такая разборка начнется. Мне войны не надо. А ты посторонний, у тебя среди пацанов завязок нет. На тебя никто и не подумает. Хвастаться, ясное дело, ты не станешь.
Покатаешься еще для отмазки месячишко-другой – и ко мне. Посидишь моим заместителем в офисе, потом получишь свое дело и ребят.
«Черт бы все побрал,- с тоской подумал я.- И у этих офисы. Помешались все на офисах, демпингах, шейпингах. И Чума их не отучила».
– Я подумаю,- пообещал я вслух.
– Ну думай. Но, сам понимаешь, базар чисто между нами. Иначе…
Я махнул рукой, изобразив досаду:
– Кончай порожняки толкать. Я тебе не фраер.
– Фраеру я бы такое не предложил. Но имей в виду, на всякий случай.
– Поимею.
На этом мы расстались. Он отправился к своему «лендкрузеру». Рулить теперь предстояло ему самому. Я повел джип вдоль улицы. В зеркале заднего вида отражалось пылающее Дерево.
Вот оно, значит, как. Комод формально, как и прежде, подчиняется Муштаю.
Но только формально. У него свои планы на будущее. И Муштай о них знает.
Или догадывается. В принципе, завалить Комода мне бы не составило труда.
И пошло бы всем только на пользу. Но делать этого я не стану. Во-первых, связываться с братвой мне незачем. Во-вторых, даже если бы я и использовал такой ход, где гарантия, что Муштай вместо обещанных благ не отправит меня вслед за Комодом? Ему такой свидетель ни к чему. Он правильно сказал: я чужой, из-за меня никаких проблем не будет. То есть он так думает, что не будет.
…С того раза мы с Муштаем больше не встречались. Он не искал меня, будто позабыв о разговоре. А мне искать его и подавно было незачем. Но какие-то виды он на меня, похоже, все-таки имел, раз запретил братве меня трогать.
В его искреннюю благодарность за счастливое избавление верилось с трудом.
 
ГЛАВА 2
Благополучно миновав заставу комодовцев, я направился к центру города, раскинувшемуся на холмах. Джип скатился с пригорка на бульвар, протянувшийся в низине между двумя главными улицами. Деревья и кустарники здесь так разрослись, что превратились в настоящий лесок. Справа над ним высилась коробка физкультурного вуза, вся в ржавых проплешинах, а слева за сплошной стеной зарослей вообще ничего было не видать.
Джип снова взбежал на горку, и я вырулил на местный Бродвей. Удивительно.
Отцы города еще не так давно вбухали в эту улицу огромные средства, ремонтируя фасады старинных зданий, мостя тротуары брусчаткой и нещадно вырубая деревья. Но от былой помпезности не осталось и следа. Суета властей предержащих за считанные годы обратилась в прах. Старые дома ветшали быстрее новых, и Бродвей ныне представлял собой печальное зрелище близко подступившей разрухи.
Я свернул в сторону площади, раскинувшейся на высоком речном берегу.
Здесь, между почерневшим старинным зданием научной библиотеки и многоэтажным железобетонным остовом некогда важного учреждения, высились странного вида православный храм и памятник красным партизанам, которые некогда разрушили прежний, нормальный храм, стоявший на этом месте.
Я затормозил у храмового крыльца, вышел из машины и задрал голову.
Неизвестный мне архитектор, проектировавший новый собор, почему-то совместил в нем черты православия и готического стиля. Неестественно вытянутое ввысь строение, некогда блиставшее белизной стен, лазурью кровли и золотом куполов, сейчас было серым и облупленным, голубизна и позолота потускнели и местами облезли. Зато новенькие стальные двери под крылечной аркой маслянисто поблескивали. Собор с его узкими бойницами окон давно превратился в неприступную цитадель.