Смерть носит пурпур
До Царского Села поезд шел без остановок, то есть всего один перегон. Залетевший ветер очистил вагон от табачного смрада. Ванзаров же проявил чудеса терпения, старательно делая вид, что совершенно безразличен к страданиям несчастных пассажиров.
– Вам, Аполлон Григорьевич, все же надо почаще общаться с людьми, а не только с трупами, – наконец сказал он.
– А что случилось? – с невиннейшим видом полюбопытствовал Лебедев.
– Простые люди имеют свойство раздражать своими привычками, запахами и даже невоспитанностью. За это на них нельзя сердиться. Как мне кажется.
– Это что же, демократом решили заделаться, коллега? Хотите поговорить о страданиях народа?
Разговор становился опасным. При всей широте взглядов Лебедев мог обидеться в один миг как ребенок, надуться и не разговаривать. А чего доброго, и вовсе разорвать отношения. В голосе его уже зазвучали тревожные нотки. Ванзаров поспешил сменить тему.
– А что это за майские встречи у вашего приятеля? – спросил он.
Напряженная маска смягчилась, Лебедев улыбнулся.
– Да это одно название. Иван Федорович искренно считает, что все выпускники Николаевской царскосельской гимназии, которой он отдал всю свою жизнь, братья и составляют единое сообщество единомышленников. В центре этого сообщества, конечно же, он – всеми любимый учитель и наставник. Раз в год, весной, он созывает любимых питомцев, чтобы каждый мог рассказать, как далеко продвинулся в успехах общественного служения. Бедный Иван Федорович искренно убежден, что все его ученики спят и видят, как бы послужить обществу. А все потому, что именно он заронил в них искру добра, справедливости и прогресса.
– Заблуждение наивное, а потому опасное, – сказал Ванзаров. – Полагаю, что птенцы гнезда господина Федорова пренебрегают его весенним зовом.
– Тут логика не нужна, чтобы догадаться. Какой интерес весь вечер торчать в душном старом домишке, слушать бредни старого чудака о том, какие гениальные открытия он совершил, да еще ни поесть, ни выпить.
– Потчует гостей самым сытным из блюд: умной беседой?
– Почти. Из напитков Федоров предлагает гостям воду, а из закусок, сами понимаете, что под руку попадется. В такой светской обстановке от гостей еще требуют публичные исповеди на заданную тему.
– Спасибо, что предупредили.
– Ну, к вам-то Иван Федорович приставать не станет, вы для него чужак, посторонний, которому оказана высокая честь быть допущенным в кружок избранных. Тем более вы не оканчивали его гимназию.
– Вообще-то я имел в виду водку без закусок, – сказал Ванзаров. – Но и на этом спасибо. Значит, зрелище будет печальным. Одинокий старик, который ждет, когда же откроется дверь и на пороге появятся его выкормыши, то есть птенцы. А они все не идут и не летят. И только верный помощник рядом. Кстати, что за личность?
Лебедев поморщился.
– В позапрошлом году, когда последний раз заезжал к Федорову на майские, сновал там какой-то перезрелый юноша. Толком и не вспомню. А что вас интересует?
Ванзаров не счел нужным замечать вопрос. Иногда он поступал так по каким-то своим особым причинам.
– За какие заслуги вас приглашают в мир избранных?
– Федоров испытывает ко мне глубокое уважение, как к ученому, – не без гордости заметил великий криминалист. – Хоть кто-то, да ценит старика Лебедева, которому уготована не менее печальная и одинокая старость: быть забытым друзьями и коллегами, когда он уже не сможет распутывать следы и открывать улики. Буду я сидеть в каморке одинокий, больной, облезлый, точь-в-точь, как Иван Федорович.
– Еще немного, и зарыдает весь вагон, – сказал Ванзаров. – Вашу сигарку они пережили, но эта мелодрама добьет их окончательно. Опасаюсь жертв среди мирного населения. Кстати, когда будете старым и облезлым, не надейтесь, что я буду захаживать к вам на водку. Была охота напиваться без закуски.
– Да ну вас. – Аполлон Григорьевич махнул с досады и, кажется, настоящего огорчения. Воображение его разыгралось, и он невольно представил себя таким вот несчастным стариком. Заметив нездоровую перемену в настроении друга, Ванзаров применил бодрящее средство.
– Все хотел спросить: а каков круг научных интересов господина Федорова?
Лебедев сморщил губы и сделал задумчивую гримаску, отчего усы встали торчком.
– Да как вам сказать…
– Скажите как есть. Что-то необычное?
– Скорее не совсем в русле традиционной науки, – сказал Лебедев. – Насколько я помню, Иван Федорович поначалу увлекался теорией прозрачного металла. В целом идея здравая, применение можно найти где угодно. Но вот с результатом оказалось неважно. Затем он принялся за разыскания сплава, который при резком изменении температур возвращался бы в заданную форму. Представьте: исследователь Северного полюса вытаскивает на морозе палку, а она вмиг раскрывается палаткой.
– С этим гениальным изобретением дело тоже не продвинулось.
Аполлон Григорьевич был вынужден согласиться.
– Последнее, что он мне рассказывал, тоже выглядело необычной идеей. Представьте, ему вздумалось изобрести металлический состав настолько прочный, что при толщине в бумажный лист он мог бы остановить пулю. Талантливо, не находите?
– Идеи оригинальны, – согласился Ванзаров. – Интересно знать, что же он за последнее время изобрел такого, что перевернет нашу с вами жизнь. Неужели металл, которым можно закусывать?
– Потерпите, скоро узнаете, – ответил Лебедев. – Вон уже вокзал Царскосельский с башенками. Только прежде, чем мы вступим в священное жилище Ивана Федоровича, ответьте честно: с чего вдруг вы решили поехать? Это на вас совершенно не похоже. Вот так взять и сорваться с места. Так в чем причина? В скуку не поверю, даже не старайтесь.
Обманывать друга или предложить ему полуправду было выше сил Ванзарова. А говорить правду решительно не хотелось. Тем более что за правдой скрывались одни только подозрения и настолько шаткие выводы, что касаться их раньше времени не стоило. Не мог Ванзаров признаться в том, что его посетило странное предчувствие, что-то вроде зова интуиции, который он беспощадно отгонял от себя всегда. Предчувствие было настолько же недобрым, насколько расплывчатым. Логика не оставила бы от него мокрого места и была бы права. Разве такое объяснишь даже гениальному криминалисту? Тем более что его наука сейчас совершенно бесполезна.
– Любопытство – недуг страшнее пьянства, – ответил Ванзаров. – Чувствую, оно же меня и погубит… Ну, вот и приехали. Нижайше прошу избавить Царское Село от ваших сигарок. Тут парки и статуи, они перед вами ни в чем не провинились.
Лебедев обещал им свою благосклонность.
11
На привокзальной площади оказалось, что точный адрес совершенно выветрился из памяти Лебедева. Он помнил, что надо ехать через весь город, но вот куда именно? То ли в конец Красносельской дороги, то ли Баболовской, то ли Петергофской. Аполлон Григорьевич уже покраснел от стыда и натуги и отчаянно ругал извозчика, обвиняя его в незнании самых важных адресов города, и все махал рукой, указывая общее направление: «Туда же, говорю!» – которого вполне должно быть достаточно. Извозчик уже не рад был, что связался с этими приличного вида господами. Он робко пытался навести на какие-то приметные детали. Лебедев возмущенно заявил, что деталей сколько угодно: справа лес, слева – поле. Что еще надо?
– Так это, видать, за Учебным полем будет, – сказал извозчик, почесывая фуражку.
– Конечно, Учебное! – бурно согласился Лебедев. – Я же сразу так и говорил: поле или полигон. Что тут непонятно?
– А дом чей прикажете?
– Господин аФедорова! Известнейший человек вашего города! Бывший учитель мужской гимназии! Каждая собака его знает!
Похоже, извозчик не был знаком ни с одной из собак, лично знавших Федорова. В трудный момент географических изысканий Ванзаров предпочел держаться в сторонке. Лебедев кипятился не на шутку. Он заявил, что извозчик Царского Села – это лицо города и лицо это не может быть столь необразованным. В городишке домов – раз-два и обчелся. Наизусть знать надо каждый. Включая фамилию владельца. Извозчик, окончательно сбитый с толку, робко спросил: может, на доме какая приметная деталь имеется?