Смерть носит пурпур

Старушка наполнила чашку старинного фарфора, оставшуюся от лучших времен.
– На-ка, выпей… Ну, может, как-то сладится.
– Что может сладиться?! – вскрикнула барышня и без сил опустилась на стул, у которого ножка была стянута бечевкой. – Это непременная катастрофа.
– Если любит, может, поймет…
– Что вы говорите! – Оленька совершено не владела собой и голосом, срываясь на крик. – При чем тут любовь? Да, любовь, конечно, – это важно… Но мы четко условились… Тут такая важность, такие перспективы. Я обещала ему…
– Что же такого барышня может обещать? Ей обещают…
– Приданое, – ответила Оленька еле слышно…
Лариса Алексеевна даже руками всплеснула.
– Где же нам приданое взять? Ты же наши обстоятельства знаешь…
Оленька обстоятельства знала, но от этого было не легче. Ее отец, господин Нольде, занимался строительными подрядами, был состоятельным человеком. Но в один миг состояние рассеялось как дым. Он продал свое дело и заложил дом, чтобы купить акции золоторудной компании, обещавшей баснословные барыши. Когда акции были куплены, открылось, что нет не только золотых рудников, но и самой компании. Господина Нольде виртуозно обвели вокруг пальца. Не вынеся позора и разорения, он поступил малодушно: застрелился, оставив жену и малолетнюю дочь без средств к существованию. Лариса Алексеевна перебралась на окраину города и жила на те крохи, что остались от продажи имущества. Когда Оленька подросла, ей удалось пристроиться преподавать в женскую Мариинскую гимназию. Барышня Нольде была чрезвычайно строга с ученицами, за что получила прозвище Выдра. По чести сказать, ничего от выдры в ней не было. Даже очки, которые она носила глубоко на переносице, не делали ее строже. Но детям, как известно, виднее.
– Дела мне нет до ваших обстоятельств, – ответила барышня Нольде. – Знать ничего не хочу. Вам надо было папеньку за руку держать. Он накуролесил, а я расплачиваться должна.
– Не говори так, грех это… – сказала Лариса Алексеевна, быстро крестясь.
– Грех? – Нольде вскочила и чуть было не швырнула в мать попавшую под руку шкатулку. – Нет никакого греха! Все это бредни, которыми нас пичкают с самого детства.
– Чем же я могу, дорогая…
Нольде перебила мать:
– Мне нужны деньги. Деньги и только деньги. Чтобы вырваться из этой проклятой жизни, из этого вашего проклятого дома, который я ненавижу всей душой вместе с вами.
Лариса Алексеевна вздрогнула, сжалась, но перечить не посмела.
– Ну, возьми мое кольцо… – сказала она. – Это последнее, что у меня осталось от… от твоего отца.
– Много ли выручишь за эту безделушку?
– Зачем ты так, Оленька, камень крупный. В Петербурге поторговаться, так тысячи две, а то и три могут дать.
Дочь только отмахнулась.
– Не смешите меня! Пятьсот рублей красная цена, да и то в базарный день…
– Сколько же тебе надо, Оленька?
Барышня повернулась к Ларисе Алексеевне.
– Десять тысяч, – сказала она с усмешкой.
У старушки едва не подкосились ноги, она ухватилась за край стола, цепляясь за скатерть, съезжающие чашки звякнули о вазочку варенья.
– Что… Да как же… – только и смогла выдохнуть она.
– Да, десять тысяч, – повторила Нольде не без удовольствия. – Всего лишь малая честь того, чего лишил меня папенька. Раньше бы и думать было смешно о такой сумме, а теперь вы чуть в обморок не грохнулись. Но это все пустые слова, деньги мне нужны в ближайшее время…
– Где же их взять, миленькая, нам и продать-то нечего… И кольцо тебе не подходит…
Вопрос «где взять» мучил барышню Нольде раскаленным гвоздем, какой средневековые палачи любили загонять под ногти несчастным еретикам. Судьба дарила ей такой шанс, который нельзя упустить. Если им не воспользоваться, на жизни можно ставить жирный крест. Красотой, которая способна затмить отсутствие приданого, она не блистала. Богатых или влиятельных родственников не было. Верные друзья отца давно забыли про них с матерью. Надеяться приходилось только на себя.
Замужество, которое невероятным образом плыло в руки, было первой и последней попыткой вырваться из этой мерзкой, серой, гадкой жизни, спастись от глупых учениц, которые ее не любят и дразнят за спиной, от гимназии, в которую она каждый день шла, точно на каторгу. Ей хотелось обычной простой и легкой жизни замужней дамы. Жить в столице, съездить в Париж или на воды, завести детей, быть может, потом, но не сразу. Ничего несбыточного и невероятного. Все это будущий муж мог ей дать. Если не сразу, то уж лет через пять наверняка. Он сказал, что Нольде понравилась ему характером. Но условием у него было приданое, которое он намеревался пустить на устройство квартиры в Петербурге и ускорение своей карьеры. Нольде, не раздумывая, ответила, что приданое скоро будет, и дала слово, что это случится не позднее июля. И вот теперь оказывается, он хочет получить однозначный ответ. А ей и сказать нечего. Что делать, решительно непонятно.
– Потерпи, доченька, может, все уладится… – сказала Лариса Алексеевна, надеясь, что хоть в такой момент слезинка выскочит. Однако слезы не спешили.
– Нет, не уладится, – отрезала Нольде. – Причитаниями счастья не выковать…
Она стала собираться, что для нее, не в пример избалованным барышням, было нетрудно. Из шкафа достала единственную шаль, накинула на плечи, а на голову пристроила строгую шляпку-пирожок, которую только и дозволялось носить младшим учительницам гимназии.
Зная характер дочери, Лариса Алексеевна встревожилась не на шутку.
– Куда ты, милая? В гимназию вроде рано…
– Пойду добывать приданое, – ответила ей дочь, заглядывая в треснутое зеркало. – Может, найдутся добрые люди.
– Да кто же… Такая сумма… Как же возможно… Уж не надумала ли…
– Не говорите глупости, мама. Если бы любовницам платили такие деньги, я бы не мучилась в гимназии. Пусть это вас не беспокоит.
Лариса Алексеевна только зажала рот ладошкой.
– Тут нужен дерзкий и смелый поступок, один на всю жизнь… – сказала Нольде. – Я теперь явственно поняла: на все пойду, лишь бы отсюда вырваться. И вас больше не видеть… Так что пожелайте мне удачи или помолитесь, не знаю, что уж вам легче… Прощайте, вернусь поздно, к ужину не ждите…
Дверь хлопнула. Лариса Алексеевна зажмурилась так, что глазам стало больно. Она знала, что бесконечно виновата перед дочерью, но расплата становилась какой-то уж совсем невыносимой. Оленька так сильно переменилась. Если не сказать: страшно переменилась. Лариса Алексеевна перестала узнавать дочь.
 
10
Ехать в первом классе даже дачного поезда Ванзаров отказался. Из принципа, который гласил, что чиновник полиции не имеет права транжирить государственные деньги на личные удобства. Лебедев предлагал оплатить, но получил решительный отказ. С юношеским максимализмом бороться бесполезно, пока он не превратится в зрелый цинизм. Аполлон Григорьевич сдался, залез в вагон второго класса и брезгливо поморщился.
Было от чего возмутиться тонкому вкусу любителя актрис и хорошего коньяка. Народ, разместившись по лавкам, уже аппетитно закусывал. В воздухе густо пахло вареными яйцами, зеленым луком и холодной говядиной. Все это вперемешку с прелыми сапогами и не всегда чистой одеждой. Великого криминалиста беззастенчиво толкнули в бок, не извинились, резво потеснили на лавке, да вдобавок прошлись по начищенным ботинкам. Этого Лебедев спустить не мог. Не говоря худого слова, он вытащил свою сигарку, от запаха которой вздрагивал не только весь Департамент полиции, но и здоровые городовые, раскурил, с удовольствием затянулся и выпустил облако дыма.
Заплакали грудные дети. Матери бросились вон, спасая их от надвигавшейся беды. Пьяные протрезвели. Игроки свернули карты. Дорожные полдники попрятались в корзины. В вагоне наступила звенящая тишина, нарушаемая пыхтением паровоза и Лебедева, который затягивался нещадно, пуская в потолок облака не хуже паровозных. Не прошло и минуты, как в вагоне стало просторно. Остались только самые стойкие или защищенные насморком. Остальные предпочли перрон и свежий воздух. Лебедев помахал им, когда состав тронулся. И в довершение триумфа выбросил в окно страшную сигарку. Дымящей стрелой она упала на перрон. Мирные обыватели шарахнулись от нее, как от ядовитой змеи.