Проклят тобою (СИ)

Моё внимание привлекает мужчина, сидящий с краю, вполоборота.
Заходящее солнце золотит его волосы, а в глазах цвета самой синей лазури играют лукавые искорки.
Я никогда не встречала таких красивых людей в реальной жизни. Но здесь сказка, а значит, он вполне себе сказочный принц. Хотя, скорее, король. Исполненный гордости и достоинства.
Он поднимается, возвышаясь надо мной на полторы головы, берёт руку и галантно целует.
А после — оборачивается к Ландару и весело басит:
— Где тебе, прохвост ты этакий, удалось найти такой редкий и прекрасный цветок?
Но Ландар не отвечает, он играет ножом, вонзая тот раз за разом в столешницу, и прожигает взглядом внезапного соперника.
Я невольно сжимаюсь в комок, оказавшись между двух огней.
Праздник обещает быть весёлым!
Томирис юркает куда-то в сторону. А новый знакомец расшаркивается передо мною, как мушкетёр из старого фильма, и говорит, немного мурчаще и томно:
— К вашим услугам, мадам, Нильс, герцог Эльденский.
Он протягивает мне руку, я церемонно, будто мы при дворе, вкладываю в неё свою, представляюсь, сделав лёгкий книксен, и позволяю подвести меня к столу. Получается так, что оказываюсь аккурат посередине: слева — герцог, справа — Ландар. Кожей ощущаю, что как муж дымится чёрным. Сижу ни жива ни мертва. Боюсь вздохнуть.
Мне подкладывают на тарелку куски мяса, наполняют кубок вином. Но я не прикасаюсь ни к еде, ни к питью.
Я не верю в любовь с первого взгляда. Вернее, не верила, пока не увидела Нильса. Потому что до него я не видела… таких, совершенных во всём — в каждом движении, слове, жесте, улыбке. Я бы смотрела и смотрела на него, подперев голову кулаком. На деле не смею поднять и взгляда.
Но Нильс умудряется незаметно наклонится к моему уху и прошептать:
— Вам здесь не место! Вы должны есть на золоте и спать на шелках! С Ландаром вы зачахните. Я видел, что тяжёлая доля делает с красивыми женщинами. И вам этого не желаю.
Вздыхаю с досадой. Жизнь, видимо, решила за что-то проучить меня, и отдала не галантному герцогу, а мрачному нищему гончару, которому нравится надо мной издеваться. (Хотя та ситуация с дрелью несколько сгладилась потом горошиной и поцелуем, но, как говорится, осадочек остался).
Ландар ничего не говорит, только играет желваками и пьёт кубок за кубком. От этого мне становится ещё страшнее. Меня всегда пугали пьяные, а остаться с таким один на один — не самая радужная перспектива.
От Ландара будто расползаются тьма и уныние, они губят давешнее веселье, точно чёрная ржа.
И вдруг мужичонка в поношенном сюртуке алого бархата вскакивает… и как рубанёт рукой воздух. Лишь позже поняла — это был некий магодирижерский пасс. И сразу же раздаётся весёлая танцевальная музыка. Будь я на родине, сказала бы — что-то ирландское. Я отлично танцую ирландские танцы. Невольно сижу, притопываю. Настроение ползёт вверх.
Дирижёр резко склоняет голову и прижимает руку к груди, принимая аплодисменты восторженной публики.
Люди встают со своих мест, направляются на небольшую круглую полянку, где собираются как следует стоптать свои башмаки в задорной пляске.
И тут Ландар соизволяет прокомментировать происходящее. Он кривит губы и с презрением выплёвывает:
— Какая вульгарщина!
Нильс только фыркает в ответ на его слова, подмигивает мне и говорит (а я наслаждаюсь звучанием его бархатистого баритона):
— Да брось, Ландар! Не будь букой! Это же весело!
И выбирается из-за стола, перешагивая через лавку.
— Идёмте, Илона, — он вновь протягивает мне руку, — потанцуем. Вижу, вам уже не терпится.
Я улыбаюсь, (надеюсь — обворожительно), собираюсь вложить пальцы в протянутую ладонь, но тут муж, как хватит кулаком по столу. Даже танцоры на поляне подпрыгнули и замерли!
— Она. Никуда. Не пойдёт, — чеканит Ландар, прожигая дыру в Нильсе.
— Даааа? — отзывается тот, растягивая звуки в зарождающемся ворчании льва. — Это почему ещё?
Все вокруг замирают, вытягивают шеи, ожидая представления. И я тихо бешусь оттого, что мне, против моей воле, отведена в нём главная роль.
— Моя жена наказана, — холодно отрезает Ландар. Его тон не подразумевает возражений.
Меня начинает колотить. Хочется врезать по его неприятной физиономии, перекошенной недовольством.
Словно улавливая моё состояние, Нильс пытается перевести конфликт в мирное русло.
— Не думаю, что прелестная девушка могла совершить нечто настолько предосудительное и крамольное, чтобы заслужить наказания. Это всего лишь деревенские танцы, Ландар.
— Я сказал нет, значит — нет, — упирается муж. — Я дал ей простенькое поручение — отвезти в город посуду и распродать. Она не выполнила даже этого…
— Но…я же… — пытаюсь возразить, но слов не хватает, потому что задыхаюсь от возмущения и гнева. Кровь стучит в висках.
— Молчать! — орёт Ландар, сжимая кулаки. — Убирайся отсюда! Марш в дом, и чтоб я тебя больше здесь не видел!
Лучше бы ударил, ей богу.
Никогда ещё не ощущала себя так униженно и гадко.
Глотаю слёзы, подхватываю юбку и мчусь в дом.
Господином себя решил почувствовать! Силу показать!
Ну что ж, самоутвержайся сколько влезет, милый, но только не за мой счёт!
Видеть меня не хочешь?
Ну что ж… Я умею выполнять приказания! И не увидишь.
Забегаю, стаскиваю с постели покрывало, спешно кидаю туда вещи и кое-какие продукты, размазываю по щекам слёзы, скулю, ломаю ногти, затягивая узел покрепче.
Боже! Зачем я терпела? На что надеялась?
Набрасываю накидку, кидаю в карман коробочку с горошиной. Как там мама говорила: с паршивой овцы — хоть шерсти клок! Вот я горошину и заберу, как моральную компенсацию.
Спускаюсь на кухню, там дверь в погреб, а дальше — на задний дворик, и была такова!
На ходу ругаюсь на длинное платье, на котомку, что вертится и цепляется за всё подряд, будто собирается удержать.
Вот и дверь наружу.
Будто впервые вздыхаю полной грудью, ощущая свободу.
И — о чудо! — из-за угла выскакивает лёгкий экипаж, дверь приоткрывается, и голос Нильса окликает меня:
— Поспешите, Илона! Забирайтесь внутрь, пока ваш благоверный всё там не разнёс! Кажется, он здорово набрался.
У меня будто камень падает с плеч. Не верю своему счастью и стечению обстоятельств. Но… а что если судьба, наигравшись, таки решила сменить гнев на милость? А мрачного гончара — на роскошного герцога?
Что ж, я согласна на такой обмен!
Но едва ставлю ногу на подножку, чтобы заскочить в экипаж, появляется Томирис. Будто призрак из тьмы. Страшная, всклоченная. Её глаза закатились, и сейчас на меня уставлены белые бельма. Томирис вся дёргается, словно наступила на оголённый электропровод и не может с него сойти. Движения ломанные, странные, как у зомби из дешевого ужастика. Она приближается ко мне, хватает обеими руками за руку, смотрит незряче и тянет заунывным голосом из ночных кошмаров:
— Не всё то золото, что блестит.
Её внезапно подкидывает, она отпускает меня, затем падает на землю и бьётся в конвульсиях. Кажется, изо рта у нее идёт пена.
Несколько секунд я, как завороженная, наблюдаю это жуткое зрелище, а потом заскакиваю в карету, прямо в объятия Нильса. Он крепко прижимает меня к груди, укрывая от всех невзгод и страхов, целует в лоб и кричит кучеру:
— Гони!
Мне кажется, мы движемся не по земле, а по воздуху, так стремительно экипаж несётся вперёд.
Ещё не верится, что всё получилось. Что мрачный тип со странными закидонами остался позади. И совсем скоро начнётся новый эпизод моей истории. Куда лучший.
Но почему же улыбка выходит такой вымученной? А руки Нильса на моей талии кажутся неуместными? Да и поцелуи, которыми он осыпает мои щёки и шею, не приносят удовольствия? Скорее наоборот. Всё выглядит каким-то неправильным, ненужным.
Я легонько отталкиваю Нильса и говорю:
— Давайте не будем торопиться.
Он улыбается, заводит мне за ухо выбившуюся из причёски прядку и мурлычет, как сытый кот: