Гранаты, вороны и тени (СИ)

Юджин сделал шаг и бросил ключи на тумбочку. По квартире пронеслось эхо.
Мёртвая тишина. Так вот какая она?
Заглянул в комнату. Идеальная чистота. Ни одной зацепки, ни одного знака того, что что-то случилось. Словно хозяин просто вышел, а он пришёл слишком рано. Ведь так? Он ведь говорил ему пойти прогуляться? Юджин почувствовал, как челюсть слегка задрожала, а глаза как-то странно защипало. Он подошёл к столу, чувствуя, как ноги начали подкашиваться, и схватился за него руками.
Его взгляд упал на идеально, до безумия ровно сложенную стопку бумаги. На некоторых листах — капли крови, края некоторых помяты, оборваны. Но лежат идеально ровно.
— Нет, — прошептал он, почти против своей воли беря рукопись. Юджин бросил взгляд на невнятное посвящение на первом листе.
Он не может это читать.
Он не хочет это читать.
Он не хочет этого даже касаться.
На мгновение Юджин заметил, что держит пальцем лист именно на том месте, куда капнула кровь.
— Его кровь, — шёпот разнесло по квартире эхо.
Почти аккуратно положив рукопись на место, он сделал пару шагов назад. Колени подкашивались, в голове — сотни голосов и одна-единственная мысль.
— Зачем ты это сделал? — пробормотал он, окончательно теряя контроль и хватаясь руками за голову, точно пытаясь сдержать голоса. — Что ты этим доказал? Что ты принял решение и довёл всё до конца? Как ты смел решать подобное, не думая об остальных? — с каждым словом Юджин кричал всё громче, в глазах становилось всё темнее, а пол как будто бы ближе. Он и сам не понял, когда оказался на коленях, крича одно-единственное слово, просто звук, звук, перерастающий в почти вой.
— Это только моя вина, — прошептал он, уткнувшись головой в сиденье дивана, чувствуя этот до боли знакомый, едва уловимый запах когда-то пролитого вермута. Кэдоган даже почти помнил тот вечер. Тогда, тогда его непутёвый друг смог пробиться с небольшим сборником в приличное издательство. Достаточно выпил. А Юджин, Юджин слишком много думал.
— Зачем, зачем ты оставил мне все эти воспоминания, — его голос был почти неразличим. — Было бы куда проще, если ты без разговоров выставил бы меня за дверь. А так? Внушил жалкую надежду, зачем? Чтобы я до конца жизни в страхе вспоминал эти единственные за всё моё существование секунды чего-то, похожего на жизнь?
Он падал куда-то во мрак, и единственное, что пыталось вернуть его в реальность — полустёршееся из памяти имя.
Он не хотел произносить его даже мысленно.
Так быстрее забудешь.
Но разрозненные детали роем гудели в его голове.
Пронзительные голубые глаза, которые почти никогда не смотрели прямо. Тёмные отпущенные волосы, что шли лёгкими волнами из-за влажной погоды.
Пальцы — вечно в мелких царапинах из-за книг и тетрадных листов, вечно в синих чернилах.
Голос — изменчивый, вроде бы слегка хриплый. Но он не мог вспомнить, каким именно он был. Не мог вспомнить этот звук.
«Отпусти, пожалуйста, отпусти меня», — вдруг воскресло в памяти.
— Оскар, Оскар, Оскар, — пробормотал Юджин, уткнувшись лицом в обивку дивана, чувствуя, точно, произнеся его имя, нарушил какое-то табу.
Он выдохнул и кое-как поднялся. Стены выглядели как-то голо: без часов, без фото Ниджелии. Из-за того что не было часов создавалось ощущение, что время просто остановилось. Будто кто-то сломал само время, разрушил его. Казалось, что сейчас всё придёт в порядок, что Оскар зайдет в комнату — и всё будет так, как должно было быть.
Он обернулся и вдруг заметил коробку на нижней полке шкафа. За эти недели он не раз обращал на неё внимание, но сейчас она стояла криво, точно её кто-то отодвинул, а потом неаккуратно поставил на место. Ведомый шестым чувством, Юджин достал её и открыл.
Фотографии.
Вырванные из блокнота страницы — все в каких-то записях. Одни — перечёркнуты. Другие написаны предельно разборчиво — так обычно Оскар писал те стихи, что хотел ему показать. Даже для издателей настолько не старался: просил его перепечатать.
Потрёпанный блокнот.
Юджин осторожно взял отдельные страницы в руки. Это всё были стихотворения — одновременно типичные и нетипичные для Оскара. Они были безупречны в своей безумной красоте. Но они были… неужели о нём самом?
Он с испугом читал строчки странного подобия средневековой баллады, в котором главного героя — простого менестреля — преследовал некий дух. Преследовал настолько долго, что тот стал для него уже частью жизни (хоть и мучительной), однако поэт никогда его не видел. Герой уговорил его показаться — но пожалел об этом. Дух был настолько красив, что герой больше ни на что не мог смотреть, один взгляд на призрака заставлял его плакать. И, чтобы больше не страдать, менестрель решил выколоть себе глаза.
Герои в этих стихах страдали, сгорали от своих чувств, клялись убить тех, кто довёл их до этого состояния; преследовали их в тёмных аллеях парков, призраками пробирались в спальни. Они, крича, сдирали с себя кожу, не зная, как сбежать от самих себя; убивали себя и тех, кто убивал своим присутствием их.
И везде стояли схожие по времени даты.
Прошлая зима.
— Оскар, — он болезненно закусил губу и взял в руки блокнот, ожидая увидеть в нём то же самое. — Неужели? — Юджин пролистал несколько страниц. Тот самый единственный дневник Оскара — записи его снов.
Лето.
Год назад.
Запись на несколько разворотов, в конце — вопрос: «ПОЧЕМУ ИМЕННО ОН?».
Пролистав ещё, Юджин увидел немало знакомых снов. Знакомых по разным причинам. Только он не знал, что он был их непосредственным участником.
— Зачем же было лгать, — выдохнул он, не в силах смотреть последние записи — рваные, нервные, измятые.
Несколько фото будто кто-то уже доставал, не так давно. Уголки у одной фотографии были помятые — значит, её доставали особенно часто. Её Юджин отложил и принялся рассматривать остальные фотографии — те самые фото с их единственной встречи в компании Эллы и Трис. «Значит, он их забрал себе и мне ничего не сказал? Почему?» — лишь покачал головой он, смотря на фото, где он улыбается в компании таких же улыбчивых Эллы и Оскара. На другой фотографии Оскар зачем-то попытался его обнять, а он возмутился — лицо вышло явно забавное, он даже сейчас невольно улыбнулся, но буквально на секунду. Отложенная фотография производила двоякое впечатление. Не самая удачная композиция. Трис явно снимала тайно, не с лучшей точки, но фотография вышла крайне живой. Он с улыбкой смотрел на Оскара — явно что-то рассказывал, а тот как будто бы увлечённо искал что-то в блокноте, но на деле — смотрел на него. «Чёрт возьми, видел бы я тогда себя со стороны», — подумал Юджин, не в силах смотреть на самого себя, такого умиротворённо-радостного, смотрящего на Оскара с таким теплом, что он мог поклясться: он ни на кого так не смотрел.
Из-за всех нахлынувших воспоминаний стало как-то тошно. Он отставил коробку в сторону и, немного пошатываясь из-за дрожи в ногах, поднялся. Немного знобило. Или, наоборот, в квартире было слишком душно? Голова была как будто в эпицентре смерча.