Там, где любовь

Вместо этого она шарахнулась назад, повернулась и кинулась опрометью в свою комнату. Упала на постель, уткнулась пылающим лицом в подушку, стиснула зубы и изо всех сил дернула себя за смоляную прядь волос.
Идиотка! Ты ведешь себя, словно малахольная девственница. Господи, да ты же ничего, кроме жалости, не вызываешь! Нет, не так. Не жалость. Просто ты, Морин Аттертон, жалкая. Ничтожная, жалкая, закомплексованная неудачница.
А теперь заткнись и попробуй заснуть. Ха-ха. Занавес. Зрители рыдают. От смеха.
Дон смотрел на буковки, из которых по идее должен был бы сложиться текст контракта с его компаньоном из Гонконга. Буковки были знакомые, четкие, фразы лаконичные и тоже довольно доступные по смыслу. Однако Дон О'Брайен никак не мог понять, о чем здесь говорится.
Не надо было ее целовать, ох, не надо. Он ее напугал. Она и так вся на нервах, а тут еще он со своим… кобелированием!
Да. Но как можно удержаться? Она такая… такая… желанная!
В очередной раз Дон почувствовал панику. Что с ним происходит?
И ведь что интересно, как только в дело включается мозг, все идет насмарку. Пока он целовал ее, он совершенно ни о чем не думал, да и она сама физически была совершенно готова.
К чему? К любви.
Это не любовь.
Хорошо, хорошо, не будем эксплуатировать бедный мозг дальше. Пусть не любовь. Что с того? Они оба взрослые люди, самостоятельные, отнюдь не девственные во всех смыслах этого слова. Почему надо бояться очевидных вещей, например, того, что их явно и несомненно тянет друг к другу?
Дон устало потер лоб. Пора спать.
Он погасил свет и тихо пошел в свою комнату, Дверь в комнату Морин осталась чуть приоткрытой, и он не удержался, заглянул.
Она заснула в слезах. Еще не высохшие серебряные дорожки на щеках блестели в лунном свете. Губы прикушены, руки судорожно сжаты на груди.
И тут Дон О'Брайен понял, чего ему хочется больше всего. Чтобы она улыбнулась. Засмеялась. Чтобы забыла о своей вечной занятости, чтобы вспомнила о том, что жизнь прекрасна и удивительна, и звезды светят всем…
Уже знакомая паника накрыла его волной. Он не должен вмешиваться в ее жизнь. Не должен впускать ее в свою.
Только вот он не был уверен, что у него это получится.
Кажется, было немного поздно.
Морин сидела на кровати, скрестив ноги, и мрачно смотрела в книгу. Основы менеджмента. Она ненавидела основы менеджмента.
Зачем ее понесло в бизнес? Она НИЧЕГО в этом не понимает. Она даже одной строчки не может запомнить. Что с ней случилось? Ведь с мозгами у нее всегда было все нормально, так почему же…
Потому что нормальный человек не может ЭТО запомнить! Морин сгребла несчастную книгу и от всей души швырнула ее в стенку. Книга ударилась, отскочила и сшибла на пол ночник, который, в свою очередь, прихватил в полет стакан с водой. Все разлетелось вдребезги, а вода равномерно распределилась по стеклянным останкам.
Несколько секунд спустя в дверь заглянул Дон. На красивом лице явственно читалась тревога.
— Морин! Что случилось?
— Ничего!!!
— А почему звенело?
— Потому что разбилось! Я лампу разбила. И стакан.
Он понимающе поцокал языком, вошел в комнату и довольно быстро ликвидировал следы разгрома. Морин мрачно смотрела, как Дон собирает осколки, и чувствовала себя школьницей-истеричкой.
Потом неотразимый мужчина протянул сладким голосом:
— Значит, учебниками швыряемся. Ну-ну.
— Отстань.
— Мори, ангел, ну почему ты такая упрямая ослица, а? Почему не попросишь объяснить? Подумаешь, большое дело. Ладно, разбей еще чего-нибудь и приходи в кухню. Хлопнем по рюмашке и посмотрим, что у тебя там не получается.
И ушел, негодяй. Морин проводила его все тем же мрачным взглядом, затем со вздохом слезла с кровати и пошла за веником. Спальня и битое стекло несовместимы, как Морин Аттертн и основы менеджмента.
Уборка помогла успокоиться и разбудила угрызения совести. Почему она злится на О'Брайена? Он предлагает помощь, надо быть по меньшей мере вежливой.
С этими благими мыслями она спустилась вниз, где и нашла Дона, валяющегося на кушетке с детективом в руках. Есть же на свете счастливые люди!
Морин прижала книгу к груди и пропела голоском примерной девочки:
— Я была бы вам чрезвычайно признательна, сэр, если бы вы немного помогли мне.
— С удовольствием, леди. Британец британцу друг, товарищ и брат.
И они сели рядом на кушетке, и Дон О'Брайен решительно открыл книгу на нужной странице, и тут она поняла, какую страшную ошибку совершила. Невозможно было сидеть вот так, прижимаясь к нему плечом, чувствовать его дыхание на своей щеке — и думать о бизнесе. То есть думать невозможно было в принципе, можно было только хотеть. Желать. Вожделеть. Именно так это и называется, ты взрослая женщина, и пора называть вещи своими именами.
Короче, Дон мог бы с тем же успехом учить ее китайской грамоте. Морин Аттертон плавилась в низком хрипловатом баритоне, млела от случайных прикосновений и заливалась румянцем от макушки до пяток. Еще немного — и язычки пламени, пляшущие по всему ее телу, превратятся в могучий бушующий пожар, а тогда, о, тогда все кончится очень просто. Морин Аттертон отдастся Дону О'Брайену прямо на кушетке.
Нет. Нет! Нет? Конечно, нет! Она взрослая, самостоятельная женщина, она умеет управлять своими чувствами, она способна сказать решительное «нет».
— Дон!
— Ой, испугала. Ты что кричишь?
— Я не кричу. Прости, вырвалось. Просто я устала. У меня мозги не работают, Совсем. Может, как-нибудь в другой раз?
— Конечно. Когда скажешь.
Слишком подозрительно блестели его синие глаза, хотя тон был абсолютно спокоен, и Морин поднялась с кушетки несколько суетливо. Собрала бумаги, книги, стараясь не смотреть на Дона, торопливо направилась к двери — и, естественно, налетела на большую деревянную статую какого-то индейского божества. Божество оказалось упитанным, но неустойчивым, и через секунду живописная группа в составе: божество, Морин и стул — оказалась на полу. Если говорить о Морин, то в самой невыигрышной позе.
  
5
 
Дон оказался с ней рядом почти в тот же самый момент и подхватил на руки. Морин задыхалась от смущения и злости на саму себя.
— Ты не ушиблась?
— Нет!
Вопреки ожиданию, он не выпустил ее из объятий, а поднял и перенес на кушетку, сам опустился перед ней на пол и заглянул в глаза.
— Малыш, послушай-ка меня. Ты не просто устала, ты совершенно измотана. Будь я модным психиатром, я бы сказал, что у тебя сильнейшая депрессия на фоне постоянного бытового стресса.
— Но ты не модный психиатр.
— И слава Богу, но сути дела это не меняет. У тебя стресс…
— Как и у большинства народонаселения этой планеты.
— Да, но почему бы в данном случае не примкнуть к меньшинству?
— К которому принадлежишь, например, ты? Повезло, что тут еще сказать.
— Ты переработала, перезанималась и перенервничала. Ты мало спишь, почти не ешь, никогда не расслабляешься. Как ты полагаешь, чем это может закончиться?
— Это закончится получением сертификата, новой работой, приличной зарплатой и возможностью дать сыну хорошее образование.
— Если доживешь!
Она не ответила, просто стиснула зубы так, что на скулах заходили мужские, твердые желваки. У Морин просто не было сил говорить. Она сидела, неподвижная, словно статуя, и молилась, чтобы слезы не хлынули из глаз.
Дон с нежностью и сочувствием погладил ее холодное запястье.
— Я все понимаю, Мори. Я уважаю твои амбиции, но не кажется ли тебе, что ты немного чересчур серьезно ко всему относишься?
— Правда? Скажите, какой умный! А кто ты такой, чтобы судить меня, а? Что ты вообще знаешь о моей жизни?
— Представь себе, достаточно. Ты загнала себя, Морин, ты себя убиваешь.
— Я совершенно здорова, бодра и полна сил…