Сказки Вильгельма Гауфа

Сказав это, он опустил голову и мгновенно рассыпался в прах; мы бережно его собрали и схоронили на берегу. Из города я взял работников, которые вычинили и исправили мне судно; бывшие на нем товары я выгодно обменял на другие и, обдарив Мулея, отправился к себе на родину. Но я ехал не прямо, а заезжал на острова, где торговал с барышами. Пророк благословил мое предприятие, и я вернулся домой, удвоив наследство, полученное от капитана. Земляки мои дивились моему богатству и не могли понять, откуда оно взялось. Такой пример поощрял всех молодых людей, которые с ранних лет отправлялись в море, чтобы нажиться.
Я жил спокойно и счастливо, но каждые пять лет хожу в Мекку благодарить Аллаха за его милости и просить, чтобы капитана с его командою он принял в рай.
Но другой день караван без препятствий шел дальше. Теперь была очередь за Зулейкою. Он был родом грек и не смотря на разность вероисповеданий был очень любим своими товарищами магометанами.
Нрава он был строгого и сурового. Он был об одной руке; но где и когда потерял другую, никто не знал.
— Вы часто меня спрашиваете отчего я не весел? Отчего так суров? Если хотите я расскажу вам сегодня. На меня сильно подействовал несчастный случай, в котором я потерял руку. На сколько я в этом прав, вы можете судить, прослушав рассказ мой об отрубленной руке.
  
Рассказ об отрубленной руке
 
ервую молодость свою я провел в Константинополе. Отец мой драгоман Порты, торговал духами и шелковыми тканями. Он был человек зажиточный и дал мне хорошее воспитание, частью учил меня сам, а частью я учился у священника нашего. Сначала меня прочили в купцы: отец желал, чтобы я со временем заменил его в торговле, но впоследствии, заметив во мне довольно порядочные способности, отец, по совету друзей, желал, чтобы я был врачом, а врачу в Царьграде дорога открыта. Один из французов, бывавших у нас в доме, предложил отцу моему взять меня в Париж, где бы я мог учиться медицине. Он обещал привезти меня с собою, когда сам вернется в Константинополь. Отец сам в молодости много ездил и охотно согласился отпустить меня. Я был вне себя от радости. Француз наш стал готовиться в путь и велел и мне собираться. Я не мог дождаться дня отъезда; наконец, покончив дела свои, мой спутник назначил день выезда. Накануне того дня, отец позвал меня к себе в кабинет. Там на столе лежали платья, богатое оружие и груда золота, какой я прежде не видывал. «Вот платье, которое я приготовил тебе в путь, вот оружие, доставшееся мне от деда твоего. Ты уже довольно велик, чтобы уметь употреблять его; не трогай его никогда без надобности, прибегай к нему только в случае защиты, для обороны. А вот тебе деньги, я небогат, но я разделил все что у меня было на три части, одну отдаю тебе, на другую сам буду жить, а третью спрячу тебе про черный день».
Так говорил отец со слезами на глазах: он будто предчувствовал, что мы больше не увидимся.
Мы ехали благополучно и, высадившись на берег, прибыли в Париж на шестой день. Там, спутник мой нанял мне квартиру и дал добрый совет поосторожнее тратить деньги, которых всего было около трех тысяч рублей. В Париже я прожил три года, занимался прилежно и прошел все что нужно знать порядочному врачу. Но не могу сказать, чтобы я проводил там приятно время: я скучал по родине, французы мне были не по душе, я не мог свыкнуться с их жизнью. Наконец тоска по родине меня до того одолела, что я решился бросить все и вернуться к отцу, о котором я ничего не знал с самого отъезда. Вскоре мне представился удобный случай: в Турцию ехало целое посольство из Франции, и я в качестве посольского врача отправился с ним. Дом отца я нашел пустым и запертым на замок. Соседи удивились моему приезду и рассказали что и как было: отец умер за два месяца до меня. Бывший учитель мой, священник передал мне ключ от дома, где я нашел по-видимому все в том же порядке, как отец оставил; но денег, о которых он мне прежде говорил, не было. Тогда я спросил о них священника; он отвечал, что отец мой умер как истинно святой человек, оставя все имущество свое церкви. Делать было нечего; доказательств у меня никаких не было; надо было покориться судьбе. Практики у меня вовсе не было, никто меня не знал, отец не умел меня ввести в люди; будь он жив, тогда бы другое было, у него было большое знакомство. Приняться же за его дела — было не легко, приходилось начинать снова, торговля его была прекращена.
Однажды я сидел в глубоком раздумье; тяжело мне было на душе, я не знал за что приняться и на что решиться; мне вдруг пришло в голову продать все что осталось после отца и ехать во Францию торговать нашими восточными товарами; там я часто видал своих земляков, переезжавших с места на место и торговавших шелковыми тканями, духами и пр., которые во Франции дорого ценятся. Я продал дом отца, отдал часть денег на сохранение другу моему, на остальные же накупил шали, шелковые ткани и душистые масла, взял на пароходе место и простясь с родиной покинул берега ее.
Счастье везло мне на чужбине; я едва успевал выискивать товар, так быстро у меня он сходил с рук. Когда я выручил достаточно денег для более крупного предприятия, то с новым товаром я поехал в Италию. Должно сознаться, что во всех моих поездках мне много помогали мои медицинские познания. В каждом городе я рассылал объявление, что приехал греческий врач, излечивший уже многих труднобольных. Так добрался я до Флоренции, где рассчитывал оставаться довольно долго. Мне нравился этот город да и к тому же хотелось отдохнуть от бродячей жизни. Тут, как и везде, едва я успел разослать объявления, как лавочка моя уже наполнилась посетителями. Так прошло четыре дня; когда к вечеру на четвертый день я уже хотел запирать дверь свою, как вдруг увидал какую-то записочку от неизвестного лица, назначавшего мне свидание ровно в полночь на мосту. Я был в раздумье что делать. Наконец решился идти думая, что может быть больной желает меня тайно видеть, что уже не раз со мною случалось. Я пошел, но из предосторожности надел саблю, подаренную мне отцом моим. В назначенное время я был на мосту. Кругом все было тихо и пусто. Месяц освещал город, разливаясь в реке серебристым светом. На городских стенах пробило двенадцать; я оглянулся: передо мною стоял незнакомец, закутанный в красном плаще; лица его не было видно. Я вздрогнул. «Что вам угодно?», — спросил я его, — «Иди за мною», — отвечал он.
«Объясните мне, куда, зачем, и откройтесь кто вы такой? — сказал я, — иначе я не пойду». — «Как знаете», — отвечал он не только спокойно, даже несколько презрительно. — «Что же это значит, дурачить вы меня хотите что ли? Я не позволю над собой насмехаться, если вы меня заставили придти сюда и прождать вас среди глухой ночи, то неугодно ли вам по крайней мере объяснить зачем?»
Он хотел бежать, я бросился за ним и, ухватил его за плащ, но незнакомец вырвался, а плащ остался у меня в руках. Я стал кричать, но напрасно, он скрылся за углом. Тогда накинув плащ, я пошел, раздумывая, что только он один может служить разгадкой этой таинственной встречи.
Едва я отошел шагов сто, как мимо меня быстро проскользнул кто-то, шепнув на ухо: «Остерегитесь, граф, сегодня уже поздно». Я понял, что это относилось не ко мне, а к неизвестному, за которого меня приняли. Я решил вывесить плащ этот в продажные вещи, назначив за него высокую цену, чтобы не всякий мог купить его и выжидать самого владельца, который вероятно за ним явится. Многие смотрели, приценялись, любуясь на бархат и на золотое шитье, но никто не покупал.
Однажды вечером пришел ко мне молодой человек, мой постоянный покупатель, и увидя плащ, бросил на стол свой кошелек с деньгами, сказав: «Последнее отдам, а плащ этот куплю!» Я вовсе не желал разорять этого сумасшедшего и хотел отговорить его, но не тут то было! Он меня не слушал и я принужден быль взять его 200 рублей. Он тотчас же надел его и пошел было вон, но вернулся, отколов от плаща какую-то записочку, и подал ее мне. «Что это за записка, Зулейко, посмотрите». Я взял ее и ужаснулся. На ней была написано: «Принеси сегодня ночью плащ на то же место, и ты получишь за него 400 рублей». А я его уже продал и этим стало быть сам по своей оплошности упустил случай разгадать эту тайну. Не долго думая, я достал 200 рублей, бросился за покупателем и просил его вернуть мне плащ мой. Он не соглашался, я настаивал, тогда он назвал меня дураком, я не вытерпел, ударил его; он закричал, на помощь вмешалась полиция, меня потащили в суд, и судья присудил плащ моему противнику. Тогда я предлагал доплатить ему еще 20, 50, 80, наконец 100 р., лишь бы получить обратно мой плащ. Чего не сделали мои просьбы, то сделали деньги: плащ был снова моим. Все смеялись, называли меня сумасшедшим, но мне было все равно, я знал что буду в барышах.