Eden (ЛП)

По крайней мере, меня будет пытать не Волдеморт. Полагаю, я должна быть благодарна хотя бы за это. Если я когда-нибудь снова и увижу это отвратительное лицо, то это случится не раньше, чем через миллионы лет.
Боже, эти глаза! Я никогда их не забуду. Красные, бездушные и бездонные глаза змеи.
Абсолютное зло.
Я провожу руками по голове, отбрасывая назад свои волосы, чтобы отвлечься от картинок, мелькающих в сознании.
По крайней мере, Люциус… я не знаю…
Человек. Плоть и кровь. Настоящий.
Может быть, он не сделает мне больно. Он ведь может просто использовать Веритасерум и покончить с этим. Я не вижу причин, почему бы ему не поступить так… Это был бы безусловно более быстрый и «чистый» способ, не так ли? Глоток зелья, и все будет кончено.
Но я не должна надеяться, что он выберет этот путь. Ведь если он пытает меня, то я могу терпеть боль и не сдаваться. Я лучше пройду через все круги ада, чем скажу все, что им нужно… так?
До этого момента я не знала, что постоянное, напряженное ощущение страха может по-настоящему приносить физическую боль.
Может быть, я смогла бы солгать ему. Может быть, это выход. Я могла бы притвориться, что сдалась, и солгать. Я должна буду быть уверена, что моя ложь никому не навредит, и если я сделаю это, тогда я пройду через пытки, не разрушая ничью жизнь.
Но тогда… когда они получат от меня нужную информацию, они…
Мое сердце ушло в пятки, под гнетом абсолютного ужаса и безнадежности.
Мне только семнадцать. Я не хочу умирать.
Иногда, раньше, я не спала ночью, лежа в кровати и думая о смерти. О том, что там, после… И мне было трудно вздохнуть, когда я неизбежно приходила к выводу о забвении и бесконечности.
Я зарываюсь пальцами в волосы, сильно хватая себя за локоны.
Я не буду думать об этом. Не буду!
Но как я могу не думать?
Нет. Мне нужно сосредоточиться. Я не могу позволить им получить то, что они хотят.
Я поворачиваю голову — что угодно, лишь бы отвлечься! — разглядывая свои джинсы.
Они покрыты грязью.
Боже, как же я хочу принять ванну и переодеться. Я ношу эту одежду уже… как долго я здесь?
Я не знаю, но я слишком долго хожу в этой грязной одежде.
Интересно, я удивлюсь, если они принесут мне другую?
С чего бы им это делать? Они даже не кормят тебя, тогда почему же они должны заботиться о том, во что ты одета?
Мой желудок заурчал. Я не ничего не ела и не пила с тех пор, как поужинала дома за несколько часов до того, как он появился в моей спальне. Если бы я тогда знала, что это был мой последний ужин, я бы оценила его по достоинству. Жареный цыпленок и овощи приобрели бы неземной вкус.
Вообще-то, я больше хочу пить. Горло пересохло так, что почти больно. Стенки гортани слипаются, когда я сглатываю, пытаясь хоть как-то увлажнить их.
Я ложусь на спину и невидящим взглядом смотрю в потолок. В голове столько мыслей, что она сейчас взорвется, клянусь Богом.
Как, черт возьми, я могу выпутаться из этого, не говоря им того, чего они хотят?
Я прекрасно помню лицо Люциуса и его смех, когда Волдеморт пытал меня…
Он садист. Законченный садист.
Он должно быть действительно ненавидит меня, если способен смеяться, глядя, как я корчусь в агонии.
Почему он так сильно ненавидит меня?
Не думай об этом. Ты можешь вечно строить предположения, но, скорее всего, ты никогда не узнаешь ответа на этот вопрос. Просто постарайся сохранять трезвую голову.
Я должна подготовить себя. Я должна быть стойкой, когда он вернется. Нужно быть готовой ко всему, что бы он ни придумал.
Но… как?
Я начинаю с дыхательных упражнений. Вдох, выдох. Я дышу глубоко и размеренно. Вдох — выдох.
Я напрягаю все мышцы, стараясь удержаться в таком состоянии столько, сколько смогу, затем — расслабляюсь. Я делаю это снова и снова. И дыхание… Вдох — выдох.
Я тянусь всем телом, оттягивая мыски и закидывая руки вверх над головой. Я чувствую легкое покалывание в мышцах.
Дыши. Вдох — выдох. Дыши.
Я пытаюсь сконцентрироваться, но не на хороших воспоминаниях, ибо позволить себе сентиментальность сейчас — значит, поставить себя под удар. Поэтому я думаю о тех ужасных вещах, которые эти люди натворили, о каждой причиненной боли моим родным и близким. Мои ярость и гнев станут моими доспехами.
Итак, второй курс. Нападения василиска. Желтые глаза пристально смотрят на меня из карманного зеркальца. Бесконечное чувство вины, гложущее Джинни. Плакса Миртл, навсегда застрявшая в своем подростковом возрасте. Сириус, гниющий в Азкабане. Кошмары Гарри, где он вновь видит смерть Седрика Диггори на кладбище.
Щелчок замка в двери.
Тяжело, но я поднимаюсь на ноги так быстро, насколько это возможно. Я не собираюсь давать ему преимущество над собой.
Люциус молча входит в комнату. Бесшумно прикрывает за собой дверь и запирает ее заклинанием. Он не улыбается и не усмехается, даже не хмурится. Его лицо, словно маска, не выражает абсолютно никаких эмоций.
Он один. Возможно, он думает, что меня будет настолько просто расколоть, что ему даже не понадобятся помощники.
Но, возможно, он настолько тщеславен, что не желает ни с кем делить свой триумф…
В любом случае, я заперта в камере наедине с человеком, который хочет видеть мои боль и страдания.
Я должна быть сильной. Я должна вцепиться в воспоминания, всплывающие в мыслях.
Глаза Невилла, блестящие от слез, когда его мать кладет фантик от конфеты в его ладонь. Беллатрикс Лестрейндж насмехается над ним, упоминая его мать, которую она пытала до тех пор, пока та не сошла с ума.
Он смеряет меня взглядом. Быстро и холодно.
Итак, мисс Грейнджер, теперь Вы ответите на мои вопросы. Вы будете отвечать четко и правдиво. Вам все ясно?
Дыши. Вдох. Выдох.
Вы должны будете убить меня, прежде чем я скажу Вам хоть что-то.
Он снисходительно улыбается.
Проверим?
Мне жарко. В комнате тепло и душно. Внезапно мне начинает казаться, что я не могу вздохнуть.
Я не могу позволить страху сковать меня. Я еще сильнее ненавижу и еще больше злюсь.
Страшное, всепоглощающее чувство вины, что испытывал Гарри, когда он, не желая того, привел Сириуса к смерти. Рон, лежащий в больничном крыле, почти при смерти, после отравления.
Он вытаскивает небольшую фляжку из-под мантии и протягивает ее мне.
Могу я предложить Вам воды?
Я инстинктивно с жадностью тянусь к фляжке, выхватывая ее из его рук. Я быстро подношу ее ко рту и чувствую на губах живительную влагу…
Боже, что я делаю?
Я грубо возвращаю ему флягу, злясь на себя за собственную тупость. Он издает смешок, забирая ее у меня.
— Думаешь, я хочу обмануть тебя, подмешав в воду что-то, что развяжет тебе язык? Считаешь меня настолько примитивным, — он усмехается так, будто чувствует себя оскорбленным. — Вы обижаете меня, мисс Грэйнджер. Хотите верьте, хотите — нет, но я всего лишь пытался проявить гостеприимство.
Гостеприимство?
Он медленно делает большой глоток из бутылки и улыбается, глядя на меня.
— Да, я старался быть любезным. Но, кажется, Вы не хотите пить…
И он переворачивает бутылку вверх дном, выливая драгоценную жидкость на пол. Я заворожено смотрю, как она растекается лужицей, тонкими ручейками бежит по желобкам между камнями, утекает в никуда.
Ублюдок. Чертов, проклятый… Господи, я так хочу пить!
Он прячет бутылку в карман мантии и достает оттуда перо и пергамент. Пергамент зависает перед Люциусом в воздухе, перо тоже зависает в самом начале пергамента. Все это так похоже на то, что использовала Рита Скиттер. Только вот перо было не ядовито-зеленого цвета, а кроваво-красного, и очень маленькое. Люциус поворачивается ко мне и замечает мое любопытство.
— Это особое перо, — поясняет он. — Если ты говоришь правду, чернила пишут черным, если же ты лжешь, их цвет — красный. — Он противно улыбается мне. — Всего лишь небольшие меры предосторожности. Вы уж не обижайтесь на меня за то, что я не могу полагаться на Вашу честность и откровенность.