Голубая ель (Рассказы и очерки)

…Долго стоял Владимир Кононович у голубых елей. Вывел его из глубокой задумчивости окрик за спиной:
— Что это ты, сокол ясный, голову повесил? Не узнаю тебя, старина!
По голосу Харченко узнал Сиротинина.
— Да так… Бабки подбиваю. Службу свою итожу. Даже не верится, Константин Сергеевич, что сегодня ее последнюю страницу перевернул…
— Так уж и последнюю, — не соглашается Сиротинин. — Считай, мы только начали, а наши дети допишут.
— Если бы, — вздыхает Харченко… — А то ведь в чьи руки наша третья рота попадет? Потому и маюсь, места себе не нахожу.
— Володя, сегодня у нас разговор с командиром шел об этом. Обрадую тебя. Кандидатуру на твое место подыскали.
— Кого же? — насторожился Харченко.
— Все равно не угадаешь.
— А что гадать-то. Был бы парень стоящий. Чтоб людей любил и понимал.
— Есть такой парень. Сегодня к нам пожаловал. Прапорщик Леонид Карпов. — С этими словами Сиротинин ударил своей крепкой рукой по плечу Харченко, словно таким образом хотел окончательно вывести того из душевного оцепенения.
Владимир Кононович попытался что-то сказать, но сильный порыв ветра перехватил дыхание, и он лишь рубанул рукой воздух.
— Повтори, Константин Сергеевич. Без малого два десятка лет ждал я этого дня…
На «командирской» аллее стояли два старых солдата. Ноябрьский ветер яростно трепал полы их шинелей, качал упругие кроны голубых елей. А прапорщик Харченко в эту минуту видел лишь одну ель, третью с правого фланга. Ту, которую посадил когда-то полковник Гургенян.
  
 
 
 
БЕРЕНДЕЕВА ПОЛЯНА
 
Прапорщик Берендеев поступил в терапевтическое отделение госпиталя с тяжелой формой воспаления легких. Дежурный врач, осмотрев больного, покачал головой и сказал:
— Да, крепко вам на войне досталось…
Семь шрамов от ранений насчитал медик на теле своего пациента.
— Где вас так угораздило, батенька? — участливо спросил врач.
— Да везде понемногу, — ответил Берендеев. — И все на реках при форсировании. На Днепре задело. На Сане припечатало. А основательно на одерском плацдарме…
Хотя диагноз был кратким, всего из трех слов — «простудное заболевание легких», — все в госпитале хорошо знали, при каких обстоятельствах попал к ним прапорщик.
В то апрельское, по-северному еще морозное утро Берендеев, как всегда, поднялся затемно. Оделся по-зимнему. Обул сапоги.
— Куда тебя, Костя, в такую рань несет? — спросонья поинтересовалась Юлия, жена.
— Служба, мать, служба, — привычно ответил Константин Кузьмич, второпях проглатывая завтрак. Затем тихо притворил входную дверь и направился в расположение своей радиолокационной роты.
В овраге, несмотря на заморозок, позванивали ручьи. Пока основательно не развезло лесные дороги, старшина решил проскочить с людьми на дальнюю вырубку за дровами. Всякий раз такие поездки солдаты ждали с нетерпением. И лес с его целебным воздухом, с удивительной и загадочной красотой притягивал как магнит.
Любил такие поездки и командир отделения операторов Филимон Грайчук — ближайший помощник старшины роты, обладатель сильного и приятного голоса. Бывало, устанут люди, подтаскивая к машинам дрова, и тогда Грайчук запевал:
 
 
Главное, ребята, сердцем не стареть…
 
 
Разбуженный лес многократно усиливал полюбившуюся песню. И снова работа спорилась.
— Оставайтесь, Грайчук, в армии. В школу прапорщиков пойдете. А потом роту у меня примете, — не раз в доверительных беседах склонял Константин Кузьмич сержанта на ратную стезю.
А тот лишь улыбался в ответ:
— На Донбассе ждет меня шахта, товарищ прапорщик. Прирос я к ней душой…
Константин Кузьмич хмурился. А про себя думал: «Знаем эту „шахту“. Засыпает она письмами Филимона. По три раза на неделе пляшет Грайчук перед ротным почтальоном».
Из казармы Берендеев и Грайчук вышли вместе. Нужно было зайти в автопарк. Проверить подготовку машин и всего необходимого для поездки в лес.
Шли молча. Каждый думал о своем. Вдруг прапорщик тронул сержанта за плечо. Остановились, прислушались.
Со стороны чернеющего на взгорке леса донеслось тревожное:
— По-мо-ги-те!..
— Беда с кем-то стряслась, — проговорил Берендеев.
— Слышите, и собаки подают голоса, — насторожился Грайчук.
Не сговариваясь, они кинулись берегом ручья к черневшему вдали бору. Бежали быстро. И вскоре оказались под густыми кронами столетних сосен. Отсюда явственней слышался собачий лай. Утопая по пояс в мокром снегу, они выбрались на старую просеку. Вскоре взору Берендеева и Грайчука открылась более чем странная картина.
Постанывая и кряхтя, со связанными руками и ногами, в снегу катался знакомый обоим Пахомыч — местный лесник.
— Развяжите меня, ребятки, ради бога, — взмолился он, увидев знакомых военных. — Вишь, спеленали, браконьеры треклятые… Я их давно выслеживал, — негодовал старик. — На лося петлю поставили…
Освободив Пахомыча от пут, они втроем кинулись к тому месту, где алел снег сгустками крови.
Это здесь, в уреме, скрытой от посторонних глаз, пролегала лосиная тропа к ручью. Браконьеры огородили ее жердями на манер загона, Между елей плахи сходились на клин, образуя неширокие ворота. Тут и была прилажена злополучная петля из распущенного стального каната.
На что уж Берендеев повидал в своей жизни всякого, но и тот стоял потрясенный и подавленный.
— В лицо-то хотя их приметил? — спросил прапорщик.
— Какой там приметил! Задохся было в снегу… Когда я пригрозил им ружьем, они с подката свалили меня. Централку мою в снег, окаянные, забросили, — сокрушался Пахомыч, по-хозяйски отирая ружье полой полушубка. — Собачек моих, Дымку с Чарликом, расшугали. Одно могу сказать, лайки кинулись в сторону Долгова кордона. Далеко, я полагаю, не ушли. Как-никак у них поклажа тяжелая. Считай, пуда по два лосятины уволокли. В своей округе я народ знаю. Не иначе как Зареченские. Возможно, из Затона. Через мост не рискнут с мешками. Там у охраны глаз на всяких нечестивцев наметан. А вот через реку — попытаются. Лед еще не тронулся. Хотя сказывают — со вчерашнего дня никто не решается переходить…
— А что бы ты предложил, Пахомыч?
— Я со своими собачками махну на Долгов кордон. Там ближе всего шоссейка проходит, — излагал свой план лесник. — Возможно, их машина ждет. А вы, ребятки, дуйте к реке. Выходите к тому месту, где летом бакеном отмель обозначена. Там безопаснее. Если что — люди подоспеют. Надо отрезать им путь на Заречье…
План старика понравился Берендееву.
Случалось, в лесу вокруг своей «точки» старшина роты находил капканы, сетки, силки. И на зайца, и на лису, и на рябчика… А тут вдруг на лося позарились. Да и на лесника руку подняли. Хитрый браконьер пошел. Вроде бы и выстрелов в запретную пору не слышно, вроде бы в лесу тишь и благодать, а поди же — зверь и птица истребляются, тает живая природа…
С такими мыслями Берендеев с Грайчуком и вышли к реке, опередив браконьеров. С крутояра им хорошо было видно Заречье, где справа, в Затоне, скованные льдом, стояли речные суда в ожидании навигации. Выше по реке чернели в утренней дымке ажурные пролеты моста.
— Вот они! — приглушенно крикнул Грайчук и кивнул головой в сторону густых зарослей кустарника.
Браконьеров было четверо. Сбросив с плеч мешки на землю, они сбились в кружок. Видимо, совещались.
— Вот что, Филимон, — сказал Берендеев сержанту, — попытаемся задержать их на берегу. Если кинутся через реку, беги следом. Держись вон на тот мысок с ветлами, — переходя на «ты», прапорщик указал рукой на ориентир. — Жердь ни в коем случае не бросай. Весной река шутить не любит… Ну-у, держись! — во всю мощь своего старшинского голоса крикнул Берендеев.
Грайчук рванулся в сторону браконьеров. Как и предполагал прапорщик, у них возникло замешательство. К реке кинулся лишь один, парень высокого роста. Трое других повернули обратно в сторону леса.