Мартовские дни (СИ)

Спи-засыпай, велел себе царевич, закрывая глаза. Не думай о мертвой Айше. О том, как плясунья, распахнув руки-крылья, шла к речному дну. О бледном лице, обрамленном облаком струящихся черных прядей. О распахнутых глазах, незряче смотрящих сквозь зеленоватую водную толщу.
Зря он помянул Айшу. Мара скользнула в тонкую трещину между явью и грезами, невесомо коснулась лба ледяной ладонью. Навеяла воспоминание о том, как лежала в погребе, холодная и оцепеневшая. Как ее тела касались теплые, живые руки — уверенно, твердо, почти нежно. Аврелий сказал, у Гая Гардиано были иные женщины, помимо дамы Лючианы. Другие женщины и другие мужчины. Ромею все едино, с кем разделить на двоих долгую, душную ночь.
Там, в наваждениях сна, Пересвет толкнул низкую, резную дверцу, и, наклонившись, вошел куда-то. Узрел комнатушку с низким потолком и стенами, обтянутыми темной кожей в росписи золотых цветов. Качался под потолком пузатый светильник из множества разноцветных стеклышек. Напротив входа — большой поясной портрет в тяжелой раме со множеством завитушек. С холста победительно и насмешливо улыбалась юная рыжеволосая дева неземной красы, натуго затянутая в исчерна-лазоревое платье с жемчужной россыпью. В тонких пальчиках она бережно сжимала крохотный хрустальный флаконец.
Следя за лукавым взором нарисованной красотки, Пересвет увидел низкую и странно узкую, но зато длинную постель на круто изогнутых львиных лапах с преогромными когтями, и нависающие над ней складки балдахина тяжелого бархата.
В покое без окон облаком висел спертый, тяжелый запах благовоний — царевич признал мускус, росный ладан и вендийскую мирру — от которых закружилась голова и заломило в висках. Сделав шаг вперед Пересвет ощутил, как мягко, беззвучно затворилась дверца. Здесь вообще было очень тихо — хотя маленькую опочивальню должны были до отказа переполнять звуки. Сдавленные стоны и хриплые вскрики, запаленное дыхание, частые шлепки соударяющихся тел.
Незваный, непрошеный гость таращился по сторонам, с пугливым изумлением догадываясь, что его не видят. Его вообще здесь нет. И этих двоих тоже нет, как нет и обтянутой расписной кожей комнатушки. Вымысел, греза, игра воспаленного и уставшего за день рассудка — или сотканное марой наваждение. Можно сколько угодно пялиться на разворошенную постель. На мужчину, стоящего на коленях, оборотясь к нему широкой спиной — зрелого мужа со статной, ладной фигурой воителя. На то, как завораживающе бугрятся и перекатываются мышцы под гладкой кожей, когда он плавно, безостановочно движется, с силой поддавая упругим, подтянутым задом — вперед и назад, вперед и назад. Каштановые с рыжиной волосы, обрезанные малость ниже плеч, качались в такт движению.
С места, где окаменело застыл Пересвет, лица мужчины было толком не разглядеть. Впрочем, царевич был уверен, что лик незнакомца воплощает утонченную мужественность, и ему опасно зреть его воочию. Достаточно восхищенного созерцания тела — могучего, наполненного пугающей звериной мощью, едва сдерживающей себя в оковах пристойности.
Заставив себя совершить крохотный шажок вбок, Пересвет увидел и второго человека на постели. Куда более молодого летами, судя по легкости сложения. Юнец распластался ничком на сбившихся простынях, раскинув длинные ноги и вытянув руки вперед, к изголовью постели в виде раскидистого деревца. Тонкая цепь, в несколько колец обившаяся вокруг древесного ствола, бежала по подушкам к скованным воедино запястьям молодого человека.
Широкая пятерня мужчины крепко и властно зарылась во вьющиеся крупными кольцами темные волосы парня. Сквозь путаницу чернявых кудряшек холодными осенними звездами взблескивали каменья в перстнях. Правой рукой мужчина тянул полюбовника за волосы в такт размашистым толчкам, понуждая высоко запрокидывать голову и сильнее переламываться в поясе. Левой же цепко удерживал за бедро — Пересвет видел согнутые пальцы и ногти, глубоко, до заплывающих кровью лунок, вонзившиеся в смуглую, золотистую кожу.
Мужчина двигался в пугающей, звонкой тишине. Сокрушительно и неостановимо, как морской прибой, усердно загоняя стоявшее каменным монолитом достоинство промеж распяленных ягодиц парня. Тот умудрялся подмахивать, слегка приподнимаясь навстречу, со спокойной покорностью принимая жестокую, ненасытную страсть.
Распаленный упоительной схваткой воитель в очередной раз с силой рванул юношу за волосы, и тот резко мотнул головой в попытке высвободиться. Пересвет увидел лицо, искаженное то ли вожделением, то ли отвращением, в точности не понять — плотно сомкнутые веки под мокрой от пота длинной челкой и косая щель рта с узкими, искусанными губами.
Гардиано. Слегка помоложе и не такой хмурый, как нынче, но точно — он. Криспент Гаэтано как-там-его-дальше по прозвищу Гардиано. Стало быть, его внушающий трепет любовник — принявший нехорошую смерть Сесарио Борха. Рыжекудрая дама на портрете тогда вполне может оказаться девой Лючианой. Той самой Оливией из Ромуса, что свела Гая с ума и слишком горячо любила своего братца.
Мужчина грузно повалился вперед, опираясь на локти, так и не выпутав пальцы из волос Гая и безжалостно вдавив того в просевшую перину. Задвигался быстрее и резче, жадно, безжалостно кусая юнца за выгнувшиеся, напряженные плечи. Вколачиваясь в гибкое, податливое тело с такой настойчивостью, словно всерьез намеревался насквозь пронзить любовника своим немалым копьем из плоти.
Пересвет видел, как судорожно натягивают цепь скованные руки. Как Гай, беззвучно воя от боли и острого, порочного наслаждения, вскидывает и бессильно роняет растрепанную голову, тычась лицом в подушку. Как обладающий им Сесарио часто дергает бедрами, тяжело дыша и выплескивая липкое семя в тесную, жаркую узость.
Ублажившись, Борха перекатился на спину, потянувшись всем телом в сладостной, самодовольной истоме и небрежно потрепав оставшегося лежать в изнеможении полюбовника по взъерошенным кудряшкам. Встал, набросил на плечи валявшийся в изножье постели просторный халат синего бархата с золотой нитью. Отошел в дальний, темный угол опочивальни, стукнул дверцами и вернулся к постели — но уже не с пустыми руками.
Сесарио принес плеть, какой обычно поучают строптивых лошадей. Тяжелую, с толстой, удобно лежащей в ладони рукоятью, и плотным чешуйчатым плетивом, сходящим к концу на десяток мелких тонких ремешков. Царевич невольно вздрогнул, когда мужчина жестко ткнул Гардиано плетью под ребра, заставляя подняться. Тот подчинился, с неподдельным усилием поднявшись на колени и ухватившись скованными руками за деревянные ветви изголовья. Низко опущенная голова свисала между рук, упавшие вниз волосы скрыли лицо.
Теперь разъяснилось, отчего постель сработана такой узкой. Для удобства того, кто встанет подле ложа и возжелает без помех сотворить что-либо с тем, кому не посчастливится оказаться прикованным к резному изголовью.
Не торопясь, Сесарио провел разлохмаченным кончиком плети по выгнувшейся спине Гая, вычерчивая извилистый путь от затылка к крестцу. По остро выступающим лопаткам, вдоль хребта к ямкам над поясницей, вниз и вверх, а потом еще и еще раз. Не стегая, но лишь намечая места будущих ударов. Гардиано затрясло — мелкой, неостановимой дрожью. Длинные, стройные ноги словно против воли разъезжались по скомканным простыням, открывая беззащитный, доступный распадок промеж ягодиц. Как Пересвет доподлинно вызнал на собственном опыте, между ног у Гардиано сейчас должно все распухнуть, болезненно-сладко ноя и скользко сочась вытекающим чужим семенем. Тронь потаенное местечко кончиком осторожного пальца, и захочется блажить в голос, умоляя прекратить сладостную муку хотя бы до следующей ночи.
Кожаные ремешки ласкающе опустились на поясницу, черные на изжелта-светлом, так похожие на когти, готовые рвать и терзать жертву. Сдвинулись ниже, кусачими прикосновениями оглаживая запретную расселину. Гай судорожно передернулся, и Сесарио что-то бросил ему — должно быть, велел стоять смирно. Толстая рукоять плети прильнула к скрытой между двумя тугими полушариями нежной полоске. Гардиано чуть подался назад, трепещущей от вожделения кошкой в похотливой поре бесстыдно потираясь ягодицами о вещь, предназначенную для его же сурового вразумления. Сесарио позволил полюбовнику краткую забаву и миг отдохновения, прежде чем ловким, привычным движением окрутить плеть вокруг кисти и оставить на смуглой, поблескивающей от пота спине длинную, расплывчато-алую полосу.