Вулканы (СИ)

— Хлеб тебе нельзя, — пояснил Гера, откладывая его обратно в рюкзачок, — а вот мясо поешь-ка.
Зверь потянулся к мясу, но Гера отодвинул кусок в сторону и протянул ладонь.
— Дай лапу, — уверенно потребовал он.
Кем бы ни было это существо, собакой в нем и не пахло. Было наивно думать, что оно сможет понять команды. Но зверь скептически глянул на Геру — типа: «Ты серьезно?» — и уложил на ладонь лапищу, тут же слизывая мясо.
Раны не было. Спекшаяся кровь, но никакого намека на разорванные ткани, кровотечение и уж тем более переломанные кости. Как о веточку оцарапался.
— Ого… — задумчиво пробормотал Гера, оглядывая лапу.
Зверь осторожно потянул ее на себя, видимо считая, что мясо свое он отработал.
— У тебя с глазом что-то? — решил Гера проверить его до конца. Слишком уж подозрительно он отворачивался.
Но зверь вдруг зарылся ему в подмышку и зафыркал. Настолько внезапно и щекотно, что Гера повалился прямо на мох, хохоча как ненормальный. А когда поднялся, зверь убежал.
Гера отряхнулся и поплелся к дому. История вышла настолько странной, настолько противоестественной, что не удавалось как-то сильно переживать по этому поводу. Геру распирало желание поделиться с кем-нибудь, но он одергивал себя всякий раз, когда пытался открыть рот на эту тему. Во-первых, история про генетические опыты в недрах, как говорится, тундры непосвященным людям вполне могли показаться признаком поехавшей кукухи. Позориться и прослывать чудиком Гере не хотелось. А во-вторых, Гера немного опасался за зверя. Мало ли кто кому и что расскажет. Чуточку исковерканное голливудскими блокбастерами сознание рисовало картинки, как зверюга сбегает из лаборатории, где его пытают и истязают. Пусть на воле живет. Мирное же существо. И такой невероятный, общительный, ласковый и пушистый милаш. Гера не переставал думать о звере и на следующий день прихватил баночку тушенки и снова помчал на то же место.
Зверя не было. Гера обглодал черничник, устроил со злости комариный геноцид в отдельно взятой местности и устало уселся на поваленное дерево. Свистнул, ничего, в сущности, не ожидая, и чуть не кувыркнулся от внезапно появившейся меховой стены. Зверь, правда, тотчас же опустился на четыре лапы и, поскуливая, пополз к Гере.
— Сладенький, — заворковал Гера, жестом фокусника вытягивая из кармана банку. — Пришел!
Он быстро вскрыл крышку — зверь все это время ласкался и чуть не сшибал Геру на землю, хотя был крайне деликатным, — и вывалил мясо на землю.
— Кушай, масечка.
Зверь замер. Недоуменно посмотрел на тушенку — видно, не верил своему счастью! — потом перевел взгляд на Геру. Если бы животное могло смотреть скептически — то вот это определение очень бы подошло.
— Ешь-ешь, — подтолкнул Гера.
Зверь как-то очень по-человечески вздохнул и не спеша принялся за угощение. Гера налюбоваться не мог. Он протягивал руку, но тут же вспоминал, что животных трогать во время еды нельзя, и конечность свою отдергивал. А зверь был такой пушистенький! Мех у него был удивительно ухоженный, густой и мягкий. Он переливался на свету и прямо-таки манил к себе прикоснуться. Еле дождавшись, пока зверь закончит трапезу, Гера приступил к почесушкам. Занятие это он всегда находил медитативным, а здесь, на свежем воздухе, в лесу, сам не заметил, как уснул. Вот так улегся, как на диванчик, и вырубился. Проснулся Гера оттого, что шерсть полезла в нос, и чихнул. Зверь под ним чуть дернулся и приподнял голову.
— Ох, малыш, совсем я тебя отлежал, да? — Гера поспешно скатился. — Ну ладно, мне домой пора. Увидимся завтра?
Зверь внимательно оглядел его, потерся мордой и засеменил вглубь леса. А Гера понимал, что прикармливать его чревато. Что деревенские вряд ли станут приплетать таинственные лаборатории. Примут за чудище и пристрелят — всего делов. Но он, малодушный, слабый червяк, продолжал приходить. Рядом со зверем отступали проблемы, страхи, вообще любое напряжение спадало, стоило зарыться пальцами в мех. Почти как с кое-кем другим, с человеком, который должен был обидеться, расстроиться, но продолжал так же тепло улыбаться при каждой встрече. И у Геры от одного взгляда на него сердце кровью обливалось. Он сто раз уже успел пожалеть, что не согласился тогда, потому что ведь мог бы урвать хоть кусочек, потому что болело все равно. Болело так, что страшно было даже подумать об отъезде. Но Питер ждал, и он всегда залечивал все раны. Гера точно знал: поболит и перестанет.
Чем ближе был отъезд, тем больше Гера нервничал — и тем спокойнее, как ни странно, становился Ким. Потому именно ему Гера и решил доверить зверя. Ну а кому еще? Не дедушке, не Никитке — тот бы наверняка при одном виде полуволка, полу-еще-кого-то в обморок грохнулся. Гера думал позвонить Альберту, но тот все-таки странноватым был. С него сталось бы заварить какую-нибудь уфологическую байду и сделать только хуже.
Потому-то Гера и отозвал Кима в сторонку за два дня до отъезда и вывалил на него и историю знакомства со зверем, и свои волнения о его дальнейшей судьбе.
— То есть, — медленно проговорил Ким, совсем не выглядевший удивленным, — ты встретил в лесу какую-то неведомую херню зубастую, никому не сказал и подкармливаешь ее. А теперь хочешь, чтобы я это делал. Гера… — укоризненно покачал он головой.
— Пушок никакая тебе не херня, а прелесть, — возмутился Гера.
— Пушок, — неверяще повторил Ким и как-то нервно оглянулся на остальных парней, хотя Гера специально увел его подальше, чтобы никто посторонний не мог услышать.
— Я думал назвать его Пирожком, но Пушок больше подходит.
За спиной у Кима грохнул ржач альф. Ким горестно выломал брови и вздохнул:
— Ладно. Буду кормить. Мне не трудно, в конце концов.
И тут Гера задумался.
— Надо вас познакомить, а то мало ли…
— Не надо! — встрепенулся Ким. — Тварюжка умная, так что я буду просто оставлять ему еду, если показываться не захочет. Не переживай.
— А когда ты уедешь?
— Ему в любом случае нужно привыкать к самостоятельности. Скоро осень. Придется уйти глубже в лес от охотников. Прогуляемся?
Ким чуть повернул ладонь, удобнее перехватывая руку Геры. Странно, Гера совершенно не помнил, в какой момент вцепился в него. Сжал крепче пальцы и пошел за Кимом, отставая на полшага, чтобы Ким как будто немножечко вел его за собой.
Ким свернул за деревню и пошел в поля. Их любимый маршрут. Белые ночи закончились, фонарей за деревней не имелось, но дорога была настолько знакома, что Гера даже не пытался смотреть под ноги. С Кимом было приятно молчать. С ним одним, пожалуй, тишина не давила, не заставляла выискивать темы, словно оправдываясь за не вяжущийся разговор. Просто хорошо было идти рядом, смотреть по сторонам, сбиваясь на мысли о своем, краем глаза поглядывать на Кима и ловить такие же осторожные взгляды в ответ. Гера наслаждался присутствием Кима рядом. Поговорить тоже можно было. Ким был интересным и умным альфой, так что они много обсуждали, иногда спорили до долгой пятиминутной обиды, а иногда соглашались на полуфразе. Но вот это молчание Гера особенно ценил. Оно было какое-то очень интимное, которое, наверное, бывает с единицами за всю жизнь. Гера так не хотел уезжать.
Они вернулись, когда все уже расходились по домам. Время перевалило за два часа, так что да. Пора было ложиться баиньки. А Гера все никак не мог выпустить Киминой руки, а ведь слухи и так поползли.
— До завтра, — мягко потрепал его по голове Ким, когда половину народа уже развели и оставшаяся половина топталась неподалеку от Гериной калитки.
— До завтра, — промямлил Гера, судорожно пытаясь не подставляться под прикосновения.
Уже когда за спиной хлопнула калитка, Гера услышал обрывок разговора между альфами:
— Ну че, Кимыч, погнали ко мне? У меня папа напек пирожков.
Альфы грохнули хохотом, перебудившим, наверное, половину деревни. Гера пожал плечами и пошел к дому.
«Тонкий юмор альф, непонятный простым смертным», — думал он, забираясь в постель.