Вулканы (СИ)

Гера извел уже два флакона подавителя, обливаясь с головы до ног перед каждым выходом на улицу, потому что от Кима, просто оттого, что он сидит рядом, намокало белье.
Гере было страшно. Гера сбегал при каждой встрече. И все равно засыпал с мыслями о Киме. А ведь только что из кусков себя собрал. Клей еще даже не засох — тронь, и Гера рассыплется весь. Как такое возможно вообще? Но держать дистанцию было мучительно, тягостно, и когда Ким предложил помощь с дровами, Гера просто не смог сопротивляться.
Он оправдывался тем, что при близком общении Ким не сможет и дальше удерживать маску, что прорвется то старое, от которого Гера как-то готов был сигануть в крапиву. Гера вглядывался в Кима при каждой встрече.
Ким оказался идеальным. Нет, крохотные недостатки, еще отчетливей вычерчивающие его плюсы, имелись, конечно. Но их было явно недостаточно для того, чтобы хотя бы замедлить Герино падение. Надо было заканчивать все. Но каждый раз, встречаясь взглядом с Кимой, Гера еще на денек откладывал дистанцирование. День ведь и не решает, в сущности, ничего.
Он чуть не умер на крыльце магазина. Гера и представить не мог, что бывает вот так — ярко, совершенно бесстыдно. Чтобы даже не спрашивали — потому что знали, видели ответ. Гера и не думал, что альфа может настолько не думать о себе. Тогда-то и рухнули остатки стен, которые Гера навозводил вокруг себя. Нужно было что-то решать.
Никита давно уже вскользь и как-то оговорками упомянул, что Ким со товарищи не уедет из деревни. Архангельск — потолок, но и там он не останется, максимум до окончания учебы. И Гера отчетливо понимал, что Ким задаст вопрос, который давно читается в его глазах — «ты останешься со мной».
Было так славно быть пресловутым «целым миром», это завораживало и екало в груди немногим меньше, чем от вида Кима, его невозможно правильных, сходных с Гериными мыслей. Но у Геры был багаж, который не переставая оттягивал плечи, тащил назад, туда, где хороший и любящий альфа постепенно превратился в монстра из фильма ужасов, который оставил от наивного, солнечного Геры одну широкую улыбку. А Гера устал улыбаться. И ему чудилось, что вот именно у Кимы можно спрятаться на плече, отрыдаться, задрыхнуть, пуская слюни, а потом проснуться в том самом счастливом завтра, за каменной стеной из утопии. Но Гера разучился мечтать, а утопии были хороши только в качестве литературы. И потому он отчетливо знал, что сказать. Вот только не удержался.
— И ты не переедешь ко мне, так? — вырвалось само. И Гера знал ответ еще до того, как Кима досадливо нахмурился, до того, как попытался отвести взгляд.
— Я не смогу, — просто обрушилось между ними на все еще надеющегося — тупой идиот! — Геру. Почти осязаемое. Обдуманное и несокрушимое.
Но так, наверное, лучше, правильнее, что ли. Без лишних надежд, без боли, которая тем сильнее, чем дольше надеешься. Хорошо все-таки, что Ким не стал юлить. Такой он славный, правильный альфа. Сука.
Геру затопила веселая азартная злость. Все равно терять нечего. А тут еще этот закомплексованный дурачок стал опять тянуть про свой шрам. Ну как удержаться? Провел языком, ощущая каждый миллиметр неровной выпуклости, и рванул к дому, потому что зарекся продолжать, потому что в деревне у стен не только уши, но и глаза. Иногда даже в количестве нескольких пар. Пришлось потом врать дедуле, приплетая «улитку» и желание подразнить нарывающегося альфу. Тот долго расспрашивать не стал. Покачал головой на современные нравы — да и только. Гера, по сути, малой кровью отделался. Жаль, что с Кимом так не получалось. Гера ждал, что он обидится, но Ким был все таким же обаяшкой с неприкрытым восхищением и нежностью во взгляде. Сердце Геры кровоточило метафорическими фонтанами, отдаваясь вполне реальной болью. Вырвать бы эти гребаные аксоны и дендриты, чтобы хоть спать по ночам.
Успокоиться удавалось в лесу. И Гера обшаривал близлежащие полянки, хотя набирал от силы кружку ягод да находил пару грибов, которые дед потом обрезал до ничтожного состояния. Вот и в тот день, недели за две до отъезда, решил прогуляться. Сидел спокойно, обирал никем не тронутый черничный куст с крупными и сладкими ягодами, прикидывал, как натолчет с молоком. Тогда-то услышал взвизг.
Герин питерский друг, Альбертик, был странноватым. Может, и в психдиспансере на учете состоял. Ничем другим Гера не мог объяснить его болезненную увлеченность всякой мистикой. Привидения, инопланетяне, йети, чудовища всех мастей — у Альберта в голове было подробное досье на каждую такую хрень. Он регулярно смотрел всякие каналы, утверждающие господство рептилоидов и подобную чушь, а потом пересказывал Гере. Так что, когда узнал, что Гера едет в деревню, тут же вывалил очередной поток. Гера, правда, ждал чухни из серии вампиров-оборотней-зомби, но теория Альбертика была на удивление приземленной.
— Опыты, — с видом знатока утверждал Альберт. — Там проводят масштабные опыты, требующие секретности.
— М-м-м, — промычал Гера.
Но вообще, непроходимая глушь, дебри и болота, как ничто другое, вписывались в такую вот версию. Ну, то есть, если бы на Севере действительно располагались секретные правительственные лаборатории и бункеры, Гера бы не удивился. Да и народ в массе своей пьющий. Увидел ли, приглючилось ли — фиг разберешь.
Гера ломанулся на животный взвизг. Он был вообще человеком сердобольным и жалостливым. Как мог помогал приютам, иногда — если родителей дома не было — мог и взять кого к себе на передержку на пару дней. Ну и хозяев подыскивал, конечно. И в лесу отреагировал чисто инстинктивно — резко подорвавшись на вопль о помощи. Но только собакой зверюга, угодившая в капкан, не была. И волком. И медведем тоже. Гера изумленно смотрел на это и не мог даже пошевелиться.
«Опыты над людьми, например, — проговорило в голове голосом Альберта. — Берут и скрещивают со всякими зверями. Ты вообще, конечно, темный — не знаешь ничего».
И глядя на «зверушку» напротив верилось и в опыты, и в то, что Гера действительно темный. А потом меховая махина испуганно, непередаваемо виновато съежилась, сжалась, тихонько заскулила. И Гера вспомнил Гелика, несчастного забитого песеля, прозванного ангелом за невероятное человеколюбие. Он явно натерпелся, но, боясь, всегда тянулся к людям. Стоило проявить немного участия — и он готов был броситься за тебя в огонь и воду. Гера в лепешку разбился, отыскивая ему хорошую семью. До сих пор ощущал комок в горле, когда новые хозяева пересылали фотки ухоженного, счастливого зверя. И это несчастное существо очень напоминало тогдашнего Гелика, ощущающего вину просто за само свое существование.
Гера медленно, четко отслеживая реакцию, приблизился и тихо позвал:
— Эй? Малыш?
Зверь выглянул из клубка одним глазом, заскулил и забил хвостом, мелко перебирая лапами. Звякнула цепь, и Гера закусил губу. Бедненький! Продолжая приговаривать какие-то ласковые глупости, Гера приблизился еще. И еще немножко. Зверь явно радовался ему, не переставая егозить. Лапа вся была в крови.
— Ну тише, тише, маленький. Спокойно. Сейчас я тебе помогу. Все будет хорошо. Вот какой умница.
Зверь мотал хвостом, как оголтелый, но хотя бы перестал пританцовывать. Гера протянул руки, в общем-то отчасти готовый к тому, что через секунду останется без них, и нажал на педальки — спасибо одному из приятелей, заядлому охотнику, за науку. Стоило освободиться, зверь припал к земле. Он отчего-то поворачивался только боком — косил желтым глазом, повизгивал и смешно потявкивал. Гера сразу перестал бояться. Ясно же, что зверюга ручная. Он потянулся и погладил лобастую голову. Зверь простелился ближе и уткнулся носом в живот. Он фыркал, норовил полизать руки, а Гера, уже совсем расслабившийся, смеялся и чесал все, что попадалось под руку.
— Ты чей же, такой славный?
Зверь заскулил и заелозил носом, будто собираясь зарыться Гере в живот.
— Ты голодный, наверное?
Гера прекрасно знал, что кормить животное, особенно дикое, человеческой едой не рекомендуется. Но этот смешнуля был до того милым, что удержаться не было сил. Тем более на захваченных с собой бутербродах была не колбаса, а запеченное мясо… Да и лапу было бы неплохо осмотреть. Гера зашуршал фольгой. Зверь насторожился и, все так же упорно не поворачиваясь другим боком, уставился на бутер.