Вулканы (СИ)

— Малыша мой уезжает через две недели. Уже скучаю.
Он сразу же округлил глаза, поняв, что и при ком ляпнул. Ленька тут же подскочил и выжидательно уставился на сидящего рядом Кима.
— Нормально все, — прохрипел тот и прокашлялся.
И вот тут-то накрыло. Сил хватило только на то, чтобы, кое-как удерживая лицо, выползти из дома. А потом Ким, срывая дыхание, рванул в лес. Но и там спокойствия не было. Его не могло быть. Потому что две недели, блядь. Две ссаных недели. Мысль даже не развивалась. В голове трубил срок.
Ким шарахался по лесу и понимал, что никто помочь ему не может. Ни родители, ни Ленька с Никиткой. Ник-то…
Ким замер как вкопанный. Только один человек мог помочь. Ким развернулся и помчался к реке. Он не оборачивался. Обувь только скинул на берегу и нырнул в холодную воду. Перемахнул реку и рванул к деревне.
Его встретили у огородов. Саня хмурился и еле слышно рычал. Дима был напряжен и, кажется, готов просто оторвать Киму голову. А вот Костя пока ждал. Ким дрожал — совсем не от холода — и смотрел ему в глаза, не в силах найти подходящих слов. Костя начал раздражаться, нахмурился и стиснул зубы, и тут Ким выпалил:
— Он уезжает. Две недели всего осталось.
И Костя сразу как-то выдохнул. Посмотрел понимающе, сочувствующе и стянул толстовку:
— Раздевайся давай. Заболеть не заболеешь, конечно, но и в мокром ходить — приятного мало.
Он отвел Кима к себе домой, где его переодели, а потом сдали в руки охающим Роме и Антону. А Киму все больше казалось, что зря он пришел, что здесь тоже не помогут ничем. Только время потеряет. Минус день из четырнадцати. Всего тринадцать останется.
Но Антон смотрел выжидающе и так уверенно, что Киму показалось, что он все-таки может что-то сделать. Действительно помочь. И он, косноязыкий как никогда, принялся выкладывать остатки своей немудреной истории. Уложился минут за пять, потому что рассказывать было особо нечего, а любовь его, которая, собственно, и составляла всю историю, хоть была непомерной, но делиться ею не хотелось.
— Н-да, — проговорил Антон, стоило установиться тишине, — вот и не верь после этого в карму.
Это было совершенно не тем, что Ким ожидал услышать. Но Антон только махнул рукой на вопросительный взгляд.
— Все очень просто, Кима, — мягко проговорил он. — Связь между оборотнем и человеком не возникает просто так. Тебе кажется, что ты его теряешь, что он уедет и не вернется. Оттого эти страхи и метания. Но это не так на самом деле. Он не может уйти от тебя, понимаешь?
— Он уже отказал мне.
Антон весело ухмыльнулся, и Киму захотелось укусить его за нос.
— Ну ты тоже долго думал, прежде чем понять, насколько он для тебя важен. Дай и ему немножко времени.
— Он уедет в Питер.
— Питер не на Марсе, знаешь ли, — фыркнул Антон. — Вернется. Ты только дождись его, ладно?
Ким кивнул. У него выбора не было.
Антон не сказал ничего особенного. Его слова ничем не подкреплялись. Но Ким верил. То ли потому, что хотел верить, то ли потому, что верил сам Антон. Полностью, как в прописную истину, которую и доказывать-то смешно.
На берегу Ким отдал Косте толстовку и перекинулся — мокрая одежда раздражала. Переправившись на свой берег, Ким тут же нырнул в лес и сразу почувствовал Геру. Тот иногда собирал ягоды на ближайших полянках в одиночку. И сейчас он был один. Ким начал подкрадываться. Замер буквально в паре шагов от сидящего перед кустом Геры, зная точно, что тот в жизни не заметит, и пожадничал — шагнул вперед, не сводя с Геры глаз.
Какая падла поставила капкан, Ким не знал. Не понимал толком и того, как ухитрился не заметить и не почуять его. Но только металлические зубцы пропороли лапу, и Ким от неожиданной боли взвизгнул. Гера обернулся так быстро, словно сигнала ждал. И теперь он не мог не увидеть. Ким съежился, понимая, что напугал Геру до смерти. В ушах тумкало сердце, так что шагов он не услышал, потому вздрогнул от близкого:
— Эй? Малыш?
========== Герман. Глава 5 ==========
Всякий раз, когда Герману говорили: «Я обожаю Питер», он скептически хмыкал. Все эти люди обычно кайфовали в солнечном летнем Петербурге, начисто игнорируя другую его ипостась — промозглую, дождливую, с хлюпающими лужами и носами.
А Гера любил свой город любым. У него было три дождевика, пять пар резиновых сапог и куча зонтиков под все оттенки настроения. Стоило Гере выйти на улицу, на его лице расцветала — в полном смысле этого слова — широченная улыбка. И неважно, что там оставалось за дверью парадной.
Деревню свою он любил чуть меньше. Но в Питере скрыться от вездесущих советчиков было невозможно. Воспитанный и подкорково-послушный Гера не мог отключить телефон и ночевать по хостелам. А в деревне ждал дедушка, суровая северная красота и Никитос, который отчаянно влюбился и теперь ломался, норовя втянуть в свои душевные метания еще и Геру. Телефон бомбардировки звонками не выдерживал, так что Гера с легким сердцем рванул в деревню, стоило только закрыть сессию.
Он думал, что отдохнет, подлечит пляшущие нервишки и подклеит все еще болящее сердце. Не то чтобы он до сих пор любил бывшего, но при мысли о том, что что-то подобное может повториться, хотелось проблеваться и уйти куда-нибудь в скит. Во избежание. Гера даже предположить не мог, во что выльется его поездка. Хотя поначалу ничего не предвещало. Гера наслаждался долгожданным спокойствием, которое не могли испортить ни промозглое лето, ни бесконечное нытье Никитоса, которому и хотелось, и кололось. И все нытье — Гера понимал это совершенно отчетливо — направлено было на то, чтобы услышать: «Да дай ты ему!» Вот только Гера взваливать на себя такую ответственность желанием не горел. Так что он юлил и изворачивался, заставляя друга принять решение самостоятельно. Все это было вполне терпимо.
Кроме одного. Кима Гера знал уже давно. Да его сложно было не знать — первого красавца на деревне. Говнаря и редкостного бессовестного сволочугу, который эти свои качества и не думал прятать. Геру отталкивал и равнодушно-масляный взгляд, и какая-то нечеловеческая, заоблачная самоуверенность. В общем, Кима он старался всячески избегать.
О происшествии — то ли волки напали, то ли медведь, то ли собака, то ли обиженный омега с вилами — Никита сообщил сразу. Давя злорадство, рассказал, как изменился Ким, что отрастил челку и закрылся во всех смыслах этого слова. Гера никогда в жизни не видел таких метаморфоз, так что, приехав в деревню, искал Кима взглядом. И совсем не ожидал, что при виде посмурневшего, мрачного Кима перехватит дыхание.
Гера просто сидел себе у окошка, попивал чаек, всячески оттягивая момент, когда придется тащиться на борьбу с сорняками. Ну и в окошко, ясное дело, посматривал. Тогда-то, впервые в этом году, Гера увидел Кима. Тот медленно прошел мимо дома, бросив короткий взгляд на их окно.
Как будто кто подтер всю бесшабашность, наглость. Кимин взгляд был больным, будто он потерял что-то. Или будто кто-то его бросил. В тот момент Гера почувствовал ничем не объяснимое родство с ним. И да — Ким все еще оставался неприлично красивым. И даже шрам не портил. Откровенно говоря, шрам-то и был причиной Гериных нездоровых переживаний. Он всегда спокойно относился ко всяким родинкам, пятнам и шрамам и только скептически вскидывал бровь, когда деревенские омеги, морща носы, перемывали Киму кости, поминая «уродливый шрамище». Гере, тогда, в окне, пресловутый шрам не разглядевшему, было жутко интересно. И он совершенно не ожидал, что при виде розовой полосы, пересекающей Кимины лоб и щеку, его так окатит жгучим возбуждением. А в спину еще добило хрипловатым «здравствуй», от которого ноги задрожали и чуть не подкосились.
Гера всегда только головой качал, слыша или читая о безумной внезапной любви. Той, что как снег на голову и без возможности отмены. Ну, в подростковом возрасте — куда ни шло, но после — это что-то странное, что-то вроде заедающей извилины. И вот теперь, по ходу, заело у него. Гера не мог находиться рядом с Кимом. Его накрывало от голоса, запаха, внешности. И от шрама. Гера аж до слез пытался прогнать мысли о том, как он поднимется на цыпочки и просто вылижет этот чертов Кимин шрам. Но мысли возвращались, как дурацкий бумеранг — чем сильнее отшвыриваешь, тем сильнее отдача по возвращении. Обязательном и всенепременном.