Вулканы (СИ)
— Я так тебя ждал, — шептал Ким, то обнимая почти на грани боли, то ослабляя напор, — очень ждал. — И добил таким знакомым: — Лапушка…
Гера сжимал в кулаках теплую футболку и не мог понять, почему он не приехал раньше.
Да, это было странно. Вот так наглухо залипнуть на одном человеке, который, если говорить откровенно, большую часть жизни был тем еще куском говна. Но они не могли расстаться. Каждый вечер, когда Ким провожал Геру до дверей его квартиры, они просто не могли закончить разговор или хотя бы разжать руки. Никаких поцелуев, ничего, хоть отдаленно напоминающего произошедшее у магазина. Но у Геры кружилась голова и пресловутые бабочки порхали еще с полчаса после ухода Кима. Странновато для человека, относительно недавно получившего в лоб от грабель отношений. Но Гера просто не мог сравнивать Кима с Владом. Его вообще ни с кем не получалось сравнить. Гера задавался этим вопросом еще в Питере, но ответ пришел только сейчас, когда стало возможно заглянуть в глаза. Влад смотрел взглядом «я охуенный, поэтому ты со мной», а Ким говорил глазами: «Ты мой». Не тем «мой», которым смотрят на долгожданный диван, к примеру, а тем «мой», которым смотрят на самое дорогое, ценное и долгожданное. И Гера отчетливо вспомнил фразу, брошенную Альбертом, когда он лениво отговаривал его от отношений с Владом: «Глаза не врут. Врут люди сами себе, когда хотят увидеть там несуществующее». И теперь Гера понимал. Мог сравнить и, что уж греха таить, сравнивал поначалу, выискивал гнильцу. А ее не было. Хотя Гера был бы не прочь найти и разочароваться в Киме. Потому что отпущенная неделя подходила к концу, а родители никогда не приняли бы альфу из глубинки, не одобрили бы отношения. Ким не поехал бы в Питер, а Гере нужно было домой. Но взгляд Кима, какой-то смирившийся, день ото дня становящийся все печальнее, не терял кристальной ясности, чистоты, позволявшей Гере заглянуть глубоко-глубоко. И Гера все крепче сжимал его руку.
По пути на вокзал трясло. Кима кутал в свою куртку, обнимал за плечи, отчетливо понимая, что не в холоде дело, и молчал. Целовал в висок, потирался о макушку и поглаживал по плечу. Гера пообещал себе не рыдать.
Он плохо помнил, как садился в вагон. Фрагментами отпечатывался только Ким. Как гладил по голове, мягко увещевая побольше спать, по щекам, стирая что-то. Гера хотел ответить, но горло свело. Даже просипеть что-нибудь не удалось, когда проводник попросил провожающих покинуть вагон.
— Я всегда тебя жду, — прошептал Ким, чмокнул в щеку и мягко защелкнул дверь купе.
Гера передвинулся и выглянул в окно. Через несколько секунд Ким стоял напротив.
Он ткнул себя в грудь.
«Я».
В окно.
«Тебя».
И сложил из ладоней сердечко.
Поезд тронулся.
Улыбающаяся маска Кима треснула на долю секунды. Плеснуло в глаза болью, паникой, отчаянием, безнадежно желтым, больным. Гера подхватил сумку и рванул на выход.
Питер больше не был панацеей. Это стало отчетливо ясно за эти месяцы. Родители сватали Влада, потому что «хорошая партия». Гере некуда было возвращаться. Потому что он, дурак, уезжал из дома, который теперь странным образом оказался здесь, возле все знающего и прощающего альфы. Мудро позволившего все понять самому.
Кажется, его пытался остановить проводник. Но Гера швырнул в еще открытую дверь сумку, а потом, твердо зная, что его поймают, выпрыгнул сам. Глупое, опрометчивое решение, потому что Ким мог не понять, не успеть догнать поезд, пусть и хорошо бегал, мог не удержать и Гера или они оба переломали бы себе конечности. Но Ким поймал. Даже не дрогнул, только чуть самортизировал приземление.
Гера хотел сказать, что никуда не поедет.
Хотел сказать, что теперь вообще никуда от Кима не уедет.
Но горло все еще не слушалось, и Гера, больше не в силах сдерживаться, зарыдал.
— Никуда не поедешь, — шептал Ким ему в макушку, покачивая в объятиях. — И сегодня, и вообще. Ге-е-ера.
Все оказалось так просто, и Гера задышал. Как будто из пыльного, душного города вывезли на природу, когда хочется загребать этот вкусный кислород ладонями. Даже изгнание из семейного гнезда сгладилось. Папа бесструктурно вопил на фоне цедящего слова отца. Нужно было забрать вещи в течение следующего дня. Слава богу, помог Альбертик. Правда, при этом он обозвал папу истеричной кукушкой, а отца сутенером, но Гере стало полегче. Наверное, обрыв остатков пуповины, надежд на то, что родители заинтересуются им, произошел во время консультаций. Как-то исподволь разорвалось все деструктивное. Болело, конечно, обидно было до слез, но возвращаться и бросаться Владу на грудь не хотелось.
И благодаря Киму, естественно. Который оберегал, не давал всяким дурацким мыслям угнездиться в голове, изгоняя их оттуда, заменяя собой и совместной жизнью. Ким сваливал на Геру одну задачу за другой, заставляя заниматься переводом, переездом, притиркой друг к другу.
Но секса не было. И замуж Геру никто не звал. И если второе было хоть как-то объяснимо, потому что многие хотели пожить до свадьбы, посмотреть, сойдется ли, то первое не поддавалось никакой логике. Ким целовал до звездочек и полного отупения, обнимал, прижимал к себе во время сна. Он не раз повторил и превзошел то, что сделал у магазина, но свои штаны не расстегивал.
Ким смотрел. Тяжелым, ласкающим взглядом, который Гера чувствовал холкой, россыпью мурашек. И на вопрос «что?» вместо стандартного «ничего» вдруг получил мурлыкающее: «Смотрю на тебя. Ты охуенный, лапушка». Ким широко и как-то хищно улыбнулся, провел языком по клыкам, но продолжил смотреть, хотя отлично видел, как у Геры подгибаются коленки. Эта игра в гляделки, приправленная отличными минетами и риммингом, однажды привела Геру к простой мысли, которую он тут же и вывалил на Кима:
— У тебя проблемы?
Ким не понял. Нахмурился.
— В смысле?
Гера замялся. Но отмотать назад не получалось — отмазка в голову не шла.
— Ну… с потенцией?
Об этом нельзя спрашивать. Альфа должен сам признаться. Наверняка это очень обидно. Но Ким просто расхохотался. Он долго и заразительно ржал, а потом подошел вплотную.
— У меня нет проблем с потенцией, лапушка, — хриплым шепотом поведал он Гере на ухо. — У меня есть проблема с тем, что для тебя у меня слишком большой член. А я очень хочу, чтобы наш первый раз был безболезненным. Так что ждем твоей течки.
Он слегка прикусил Гере мочку уха и предусмотрительно поддержал. На каком они этаже? Сколько квартир Гера рискует затопить?
И он принялся терпеливо ждать. Когда тебя обеспечивают оргазмами — грех жаловаться. Но с каждым днем Ким становился все беспокойнее. Все реже останавливал на Гере взгляд, а иногда и отводил его. Гера хотел поговорить, но в то же время боялся. А что, если совместная жизнь оказалась не такой, как Киму казалось? Что, если Влад был прав, когда, кривя губы, говорил, что Гера — хреновый партнер, который толком ничего альфе дать не может? Что, если Ким тоже это понял? Гера и сам не заметил, как с каждым днем старался все сильнее. Скулы сводило от улыбки, на фоне кухонь мира очень хотелось котлетки с пюрешкой. И компот. Гере все сильнее казалось, что он пластиковая кукла из идеального мира, лишенного чувств.
Перенервничал, наверное. Закружилась голова, пока нес блюдо с пастой на стол. Руки ослабли, и ужин полетел на пол. Фарфор грохнул так, словно взорвалось что-то. Перепуганный Кима вбежал в кухню, а Гера с ужасом понял, что, кроме салата, предложить ему нечего.
— Гера, что случилось? Ты не ударился? Все хорошо?
— Прости, — залепетал Гера и метнулся за метелкой и совком. — Я сейчас все уберу и приготовлю… — Он запнулся, понимая, что абсолютно не может вспомнить, какие продукты лежат в холодильнике и что из них можно приготовить.
— Да насрать на ужин. Пиццу сейчас закажем или роллы. Ты что хочешь? Можем из ресторана заказать что-нибудь. Но это, скорее всего, долго. Хотя у тебя там салат, да? — Ким широко улыбнулся. — Протянем! Давай я все подмету, — он осторожно забрал у Геры совок и метелку, — а ты садись на диван и реши, что будем есть.