Burning for your touch (ЛП)
— Философия — мать всех наук, — заявляет Исак. Потом замолкает, словно вспомнив просьбу Эвена «избавить его от претенциозного дерьма».
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Эвен, заметив это. Словно предлагает заключить перемирие. Он подозревает, что эта болтовня делает Исака очень счастливым, поэтому позволяет ему продолжить.
— Ну, э-э-э, до Сократа, Аристотеля и Платона никто не задумывался о природе вещей, о том, почему они такие, как есть, — говорит Исак, и на мгновение он выглядит счастливым. — Когда всё больше философов стали задавать вопросы, появились такие науки, как физика, геология и биология. Ньютон, например, считал себя «натуральным философом», потому что термина «учёный» ещё не существовало. Аристотель был первопроходцем в биологии, психологии, зоологии, но большинство помнят его как философа. Он также написал трактат о теории драмы. Ты знал, что он ввёл понятие «катарсис» в своей работе «Поэтика»? Он буквально сравнил эффект трагедии как жанра на человеческий разум с эффектом настоящего медицинского очищения человеческого тела. Я читал об этом в прошлом месяце. Я очень удивился. Я думал, что катарсис — это что-то более современное. Но неважно. Я к тому, что тогда всё строилось на том, чтобы задавать правильные вопросы, а не искать ответы.
Эвен хмыкает, внезапно чувствует себя нелепо, находясь в плавках в пустом бассейне с полностью одетым парнем, болтающим о покойниках, говоривших на мёртвых языках.
— Но ты ищешь ответы, — замечает Эвен.
— Я просто пытаюсь доказать, что задаю правильные вопросы.
— Ты поэтому хочешь, чтобы я прикоснулся к тебе? Какое это имеет отношение к тому, что я тебя чувствую? У тебя уже есть ответ на это.
— Нет, прикосновение — это чтобы проверить другую мою теорию, — отвечает Исак и выглядит одновременно уверенно и смущённо. Эвен не может этого выносить. Двойственность, неоднозначность. Он не может прочитать Исака.
— И что это за теория?
— Я не могу тебе сказать, пока не получил подтверждения. В противном случае это было бы слишком неловко.
— Итак, правильно ли я понял? Ты просишь меня прикоснуться к тебе, чтобы я обжёгся. У меня и так нет желания на это соглашаться, а ты мне даже объяснять ничего не хочешь? — спрашивает Эвен и прикусывает язык, когда понимает, насколько зло это прозвучало. Насколько Исаку не нужно напоминать, что никто и никогда не захочет добровольно его касаться. — Ты даже не рассказываешь, как именно чувствуешь меня.
— У меня есть причина полагать, что ты не обожжёшься, если прикоснёшься ко мне, — нахмурив брови, бормочет Исак. Эвен не может сказать, из-за того ли это, что он был так груб с ним, или потому что Исака заставляют намекнуть, поделиться частью своей теории.
— Как это? Ты обжигаешь только определённых людей? Ты можешь это контролировать?
Он вернулся. Взгляд, которым можно убить. Глаза Исака тёмные и сердитые. И Эвену хочется нырнуть в воду. Он только что задел Исака за живое. Вот дерьмо.
— Нет. Я это не контролирую, Айвин! Если бы я мог, я бы не ходил в семи грёбаных слоях одежды, потея, как мышь, и не ездил бы каждый день на заднем сидении в машине моего грёбаного отца!
Эвен одновременно испытывает сожаление и ликование из-за реакции Исака. Он назвал его Айвином и наорал на него. Пожалуй, это первая настоящая реакция, которой Эвену удалось добиться.
— Прости, — начинает Эвен.
Исак закрывает лицо рукой, и этот жест становится для Эвена полной неожиданность. Видимо, он и правда задел его за живое, если Исаку нужно почувствовать прикосновение, чтобы прийти в себя. Внезапно ему хочется узнать, обжигает ли Исак себя или только других, или он сам горит изнутри. Ему хочется узнать, обжигает ли Исак животных, может ли сжигать предметы. Ему хочется узнать, когда Исака в последний раз обнимали, по-настоящему обнимали. Обжигал ли он когда-то своих близких, возможно, своего грёбаного отца?
— Всё нормально, — выдыхает Исак. — Это закономерный вопрос. Ты прав.
— Я не хотел быть жестоким.
— Всё хорошо. Я разыграл тебя с «Как умереть». Ты имеешь право давить на меня в ответ.
Эвен морщится. Он уже забыл о книге. Ему не нравится такая модель отношений.
— То, что ты причинил мне боль, совершенно не значит, что будет правильно, если я отвечу тебе тем же, — выпаливает он, пока не успевает передумать.
Исак снова бросает на него этот взгляд — «бля, ты опять удивил меня». И Эвен наслаждается им. Будь добрым, всегда.
Эвен не знает, чего ожидал в следующий момент, но точно не парочку возбуждённых, целующих первокурсников, ворвавшихся в бассейн. На мгновение он начинает паниковать, но потом понимает, что не делает ничего предосудительного. Он имеет право быть в бассейне после уроков, а у Исака есть разрешение плавать в одежде.
Но Исак, видимо, с ним не согласен. Потому что, когда Эвен приходит в себя, тот уже нырнул под воду, оставив Эвена на поверхности в одиночестве.
Эвен не знает, делает ли Исак это от страха, что их увидят вместе, или просто из-за того, что люди узнают, что ему нравится плавать, и это может помешать ему в дальнейшем. Но на этот раз он понимает намёк и делает всё, чтобы его голос звучал максимально зло.
— Вам нельзя здесь быть! — кричит он первокурсникам, которые в панике оборачиваются на его голос. — Вы не можете заходить сюда, если на вас нет купальных костюмов и шапочек!
Парочка, явно смущённая и, возможно, немного испуганная криком третьекурсника Эвена, вздрагивает и мгновенно исчезает из помещения.
Эвен ждёт ещё несколько секунд, думая, что Исак вынырнет, но этого не происходит. Тогда он начинает паниковать и мгновенно погружается под воду. И там он видит его.
Его.
Исака под водой. Возможно, Эвену кажется, но Исак выглядит так, словно улыбается, его глаза закрыты, он испытывает блаженство, он счастлив, свободен. Под водой Исак не представляет собой надвигающуюся катастрофу. Он не охвачен огнём. Он не угроза. Под водой Исак свободен. Исак красив. Эвен хочет дотронуться до него.
Это чувство охватывает его мгновенно: жар, необходимость прикоснуться, схватить, сжать, притянуть к себе за руку и врезаться в него, раствориться в нём, вдохнуть его, стать с ним единым целым.
Под водой. Исак открывает глаза, словно чувствует то же самое, и какой-то миг они смотрят друг на друга.
В этом взгляде ощущается такое напряжение, что Эвен чуть на захлёбывается водой по примеру Исака. Эвен выныривает первым, судорожно вздыхает, наполняя лёгкие воздухом, а когда на поверхности появляется Исак, его глаза покраснели, и он кашляет. Эвен не может сказать, сколько времени он провёл под водой. Они оба тяжело дышат.
— Ты в порядке? — спрашивает Эвен.
— Просто капля воды не в то горло попала, — объясняет Исак, продолжая кашлять. Если бы на его месте был кто-то другой, Эвен уже был бы рядом и стучал по спине, чтобы помочь. Ему до боли хочется этого.
— Просто признайся, что не умеешь задерживать дыхание под водой.
— Они ушли? — спрашивает Исак, игнорируя попытку Эвена пошутить.
— Да.
— Мне пора, — говорит Исак, подплывая к бортику и по-прежнему пытаясь откашляться.
— Что? А как же эксперимент?
— Не сейчас.
— Почему нет?
— Не знаю. Мы оба мокрые и взвинченные, — отвечает Исак.
— И что с того?
— Когда ты пытаешься доказать обоснованность своей теории, ты должен создать правильные условия для эксперимента, учесть все детали.
— А теперь по-норвежски, пожалуйста, — говорит Эвен и чувствует, будто одержал маленькую победу, когда Исак улыбается.
— Я не провожу свою жизнь в бассейне, как и ты. Я пытаюсь доказать, что ты не обожжёшься, дотронувшись до меня, в своём обычном состоянии, то есть когда ты сухой, и не в плавках, и не думаешь о том, чтобы меня убить.
— Я не думаю о том, чтобы тебя убить.
— Ты и правда обращаешь внимание на очень странные вещи, — вздыхает Исак и вылезает из бассейна.
— И всё же, что если я прикоснусь к тебе сейчас? — спрашивает Эвен, подплывая к Исаку и складывая руки на бортике. — Это может доказать другую теорию? Что в воде всё нормально? Нет?