Burning for your touch (ЛП)

— Просто так. Боже! Я такой придурок! Прости меня, — выдаёт Эвен, продолжая смеяться, и когда он поворачивается лицом к Исаку, то замечает румянец на его щеках. Эвен теперь научился видеть в нём отличия, ну или по крайней мере он так думает.
— Простить тебя за что?
— За всякое, — пожимает плечами Эвен.
— Ты под кайфом?
— Возможно, — Эвен улыбается. — Ты когда-нибудь был под кайфом?
— Нет.
— Почему?
— С кем ты предлагаешь мне накуриться? С сестрой? С отцом? — Исак закатывает глаза.
— Хочешь накуриться прямо сейчас?
.
В результате они оказываются в парке неподалёку от бассейна, лежат прямо на земле, с мокрыми волосами и звенящей кровью. На улице холодно, и его мама, наверное, волнуется, где же он, но Эвену сейчас на это плевать.
— На тебе только рубашка, — тихо отмечает Исак, пока Эвен скручивает для них косяк. — Тебе не холодно?
— Исак, ты прекрасно знаешь, что мне сейчас не холодно, — отвечает Эвен. И он ничего такого не имеет в виду, но замечает, как расширяются глаза Исака и румянец на его щеках становится ярче.
Симпатичный. Блядь, такой хорошенький.
— Можешь зажечь? — спрашивает Эвен, потрясённый внезапным открытием.
— В смысле?
— Косяк. Можешь зажечь его?
Исак прищуривается, вероятно, обдумывая ответ.
— Конечно, — отвечает он, и Эвен бросает всё, чтобы посмотреть, как Исак зажжёт сигарету пальцами.
— Твою мать! Ты прижмёшь пальцы к кончику или?
— Нет, — отвечает Исак. — Ещё круче. Смотри.
Он с нетерпением наблюдает за тем, как Исак что-то ищет в рюкзаке Эвена.
— Я использую вот это, — шепчет Исак, показывая зажигалку, зелёную зажигалку Эвена, а потом разражается смехом.
— О боже! — стонет Эвен, чувствуя себя полным идиотом.
— Блядь, а что ты думал? Что я дракон? Думаешь, я могу поджигать вещи руками? — продолжает смеяться Исак. У него приятный голос, такой приятный для ушей Эвена. Огонь в его груди разгорается сильнее, он тёплый, такой тёплый.
Блядь.
— Я не знаю, — жалуется Эвен. — Я уже так обкурился. Не обижайся!
— Никогда тебе этого не забуду, — Исак снова смеётся, и Эвен так занят созерцанием его красивого лица, сияющего от радости, что забывает, что нужно разозлиться.
И всё же злорадство Исака длится недолго, потому что его первая попытка затянуться оборачивается катастрофой. Он кашляет, и кашляет, и кашляет, до тех пор, пока Эвен всерьёз не начинает думать о том, чтобы вызвать скорую. Он чувствует, что его руки совершенно бесполезны, потому что он даже не может похлопать Исака по спине.
— Блядь, это всё я виноват, боже!
Но постепенно Исак втягивается, после того как Эвен объясняет ему каждый шаг процесса. В конце концов он был рядом с каждым из друзей, когда они впервые курили траву. Он теперь своего рода эксперт. И у Исака не так плохо получается. Если уж на то пошло, то он ничем не отличается от остальных, единственная разница в том, что у него на руках перчатки, чтобы не обжечь Эвена, когда они передают косяк друг другу.
Эвен хочет попросить, чтобы он их снял, потом вспоминает, что так и не сказал Исаку, что его прикосновение не обожгло его.
— Почему я на это согласился? — бормочет Исак. Он широко раскинул руки и ноги, словно звезда. И Эвену пришлось подвинуться и лечь на спину, голова к голове Исака, чтобы слышать его.
Есть что-то поэтическое в том, как они лежат и смотрят в противоположные стороны, при этом практически соприкасаясь головами.
— Согласился на что? На то, что я любезно подарил тебе твой первый косяк? — фыркает Эвен.
— Ты хотя бы представляешь, какая хуйня сейчас у меня в голове? Эта херня для людей, которые не привыкли думать и задаваться вопросами, я уверен.
— Задаваться вопросами о чём?
— Обо всём. Блядь, Эвен. Ты только посмотри на звёзды? Разве это не охуенно? То, насколько огромна вселенная?
— Ты и наполовину не такой пафосный, когда под кайфом, — шутит Эвен. — Куда делись твои заумные слова, Вальтерсен?
— Да нет, просто посмотри на небо или на нас прямо сейчас. Разве не странно, что вчера мы были готовы убить друг друга, а сейчас я курю с тобой свой первый в жизни косяк?
— Ну это не более странно, чем то, что ты дружишь с Арвидом или что ты вернулся в школу, хотя придумал целый сценарий, чтобы тебя отчислили.
Повисает тишина. Эвен мгновенно жалеет о сказанном. Он всё испортил, эту лёгкую, непринуждённую беседу, которую они вели в кои-то веки. Когда всё казалось настоящим.
— Ты прекрасно знаешь, что я не дружу с Арвидом, — отвечает Исак, и его голос звучит на несколько октав ниже.
— А я? Со мной ты дружишь? — выпаливает Эвен, потому что чувствует себя храбрым.
Ему бы хотелось сейчас видеть лицо Исака. Исака, который закутан во множество слоёв одежды, в то время как сам Эвен — лишь в белой рубашке с длинными рукавами, а вода с волос по-прежнему капает в траву.
— Не думаю, что я предназначен для дружбы, — отвечает Исак, и это признание звучит высокомерно и в то же время разбивает сердце. — Аристотель говорил, что существует всего три типа дружбы. Дружба ради удовольствия, дружба ради удобства и дружба, опирающаяся на благо. Не думаю, что подхожу под какой-то из этих типов.
Эвен не знает, что сказать, поэтому начинает скручивать следующий косяк.
.
Они оба изрядно накурились, и Исак говорит о грёбаном Иммануиле Канте и о том, как он его ненавидит, словно знаком с ним в реальной жизни. Эвен одновременно поражён и очарован. Он не знает, есть ли ещё люди, которые разражаются гневными тирадами о ком-то, кто умер четыреста лет назад, просто из-за того, что этот человек считал моральным или аморальным. Это мило. Исак милый, когда под кайфом.
— То есть тебе больше по душе Ницше? — спрашивает Эвен, когда они раскуривают четвёртый косяк. Его волосы уже практически высохли.
— Нет. Нет. Нет, — отвечает Исак. — То есть я люблю философию экзистенциализма, но Ницше тоже иногда несёт такую пургу.
— Так кто тебе нравится? Сартр?
— Слишком современный для меня, — фыркает Исак. — Мне по душе Гераклитус.
— Гераклит по-норвежски.
Исак подмигивает ему, и это выходит одновременно неуклюже и прелестно.
— То есть тебе реально нравятся стариканы, — дразнит его Эвен. — Не знаю, почему решил, что тебе зайдёт Ницше. Видимо потому, что я всегда думаю, что умные люди любят Ницше. Возможно, из-за того, что я мало кого ещё знаю из философов.
— Что ж, в твоё оправдание можно сказать, что он довольно убедителен, — говорит Исак. — Только вот меня безумно раздражают его рассуждения о вечном возвращении.
— Что это?
— Это теория о том, что вселенная и наше существование повторяется и будет повторяться в том же самом виде бессчётное количество раз до скончания веков, — отвечает Исак.
— Что это значит?
— Что существует бесконечное количество Исаков и Эвенов, которые лежат на земле в парке в 23:20, курят травку и разговаривают о Ницше, как и мы сейчас.
— Это правда так ужасно? Проводить время со мной? — спрашивает Эвен, прежде чем успевает остановить себя. Он решает, что идея о бесконечном количестве версий самого себя, оказывающегося с Исаком, не сильно его беспокоит.
— Дело не в тебе, — отвечает Исак. — Меня беспокоит не бесконечность. Я только за бесконечность. Я не возражаю тусить с бесконечными версиями тебя.
— В чём тогда дело?
— В идее, что в каждой вселенной всегда происходит одно и то же. Что в любой вариации вселенной я всегда такой. Это слишком жестоко для меня.
Эвен садится. Он не знает почему, но его тело движется само по себе, повинуясь рефлексу. Он садится и смотрит на Исака.
— Что ты имеешь в виду, говоря «такой»?
— Неполноценный. Не имеющий возможности прикасаться к другим или позволять прикасаться к себе. Проклятый. Представляющий опасность для других. Я могу продолжить, — бормочет Исак сквозь зубы. Сердце Эвена сжимается от боли.
— Проклятие всегда может быть благословением. Зависит от того, как ты на это смотришь, — говорит он.