Сюрпризы Лебяжьего озера
Да ты не вздыхай, журналюга! Все, присказка закончилась, сейчас я вам сказочку, или, как говорят ученые, «гипотезу» о перламутровой вспышке расскажу.
– Налить? А то нам скоро на ужин…
– Ага… Вы сами-то чего половините, думаете остаться полутрезвыми, а меня споить, чтобы язык развязался? Не бойся, журналюга, расскажу не больше, но и не меньше, чем того требуется. Мне ведь беленькая не столько алкоголь, сколько лекарство. И думается мне, что той ночью исключительно она нам жизни сохранила…
Мы с Ношпой, с Петром Васильевичем то есть, решили тогда электрикам пакость подстроить. Там ведь сразу несколько бригад, чтобы между собой не конкурировать, решили объединиться и общими усилиями пробить током Лебяжье озеро – самое большое и самое рыбное в урочище.
Кабанье урочище с дальней от нас стороны плавно так заболоченным становится, а с ближней – ничего, земля твердая, и подъезды есть, если на вездеходах ехать, и лагерь можно разбить, и катер на воду спустить. Только с нашей стороны глубина у самого берега огромная, зато чем дальше, тем мельче. До этого в Лебяжьем озере никто из электриков, тудыть их растудыть, бить рыбу током не пробовал – то ли не хватало решимости замахнуться на, можно сказать, святое, то ли еще чего. А тут – сразу несколько бригад, тудыть их растудыть!
Поздней осенью дело было. Со дня на день ледостав ожидался. Вот электрики и порешили: Лебяжье озеро током побить, крупную рыбу собрать, ну а мелочь, которая тоже всплывет в количестве, ледок укроет, и все будет вроде бы шито-крыто. И надо сказать, если бы не мы с Ношпой, выгорело бы у них это дело, как пить дать…
– Пить? – Лёва поднял на рассказчика слегка мутноватый взор.
– Наливм… наливмай, журналюга, тудыть тебя расе… И надо сказать… Ночь была… Даже не то чтобы ночь, поздний ноябрьский вечер, темень, все такое, да еще и дождь собирался… Мы с Ношпой, с Петром Васильевичем то есть, поблизости от моей избушки на пригорочке в моей же машине сидели и все в сторону Лебяжьего смотрели. Ждали. Выпивали, конечно, закусывали. Ну и дождались…
Если от кого услышите, мол, прилетело небесное тело, мол, грохнулось-херокнулось… – выдуманная гипотеза… Или гипотеза – и без того выдумка?
– Предположение, – сказал Павел.
– Никакого предположения! – стукнул кулаком по столу Евдокимыч. – Своими глазами! Как только первые капли дождя с неба упали, засветилось вдруг все перламутровым светом, который от земли пошел. Не от земли – от воды, потому что центр этого свечения возник как раз в районе Лебяжьего озера. И свет этот перламутровый расширяться стал так, как волны расходятся от брошенного в воду камня. Не очень быстро так свечение расширяться стало. Но и не очень медленно. Я сразу смекнул – крандец надвигается, уматывать надо. Метнулся за Ниночкой, благо дом рядом был. А она, открыв рот, в окно смотрит на перламутр этот и меня не слышит. Я ее за руку хвать, потащил, а у нее ноги ватные. Я ее на руках до машины дотащил. Еще бы на секунду опоздал, и Ношпа без нас бы укатил, тудыть его растудыть.
Все вокруг сильнее и сильнее стало перламутром покрываться, только не Ношпа и не я. Зато по Ниночке, которую я на руках держал, тоже свечение пошло, и волосы из ее головы выпадать начали. Не знаю, что меня толкнуло, но я взял бутылку, что мы с Ношпой допить не успели, и силой заставил Ниночку несколько глотков сделать. Беленькая мою дочь от смерти и спасла. И меня с Ношпой тоже. Ученые не верят, но, по моей гипотезе, все, кто в тот вечер беленькую принимал, выжить сумели…
– А остальные как же? Кто беленькую не принимал? – спросил Лёва, зачарованно следя за бутылкой, которую Евдокимыч по очереди подносил к стаканчикам.
– Остальные… – вздохнул Евдокимыч. – Мы на рассвете очнулись. Машина в кювете застряла – аккурат на том самом месте, где сейчас коттедж стоит. Как туда доехали, как вырубились – не помним, хотя и недалеко это было от моего бывшего домика. Глядим друг на друга – все волосы на головах выпали. И у Ниночки моей – тоже. Это потом брови с ресницами потихоньку выросли, а тогда жутко было смотреть.
Потом огляделись – совсем обалдели. На земле и поперек Скорогадайки словно границу провели: с нашей стороны все, как раньше было, – травка пожухлая, деревца, еще не до конца листву сбросившие, река, как всегда, течет себе спокойненько. А буквально в полсотни шагах от нас – зима! Четко так граница выделяется – здесь травка желтенькая, дальше – все покрыто перламутровым сиянием: трава, деревья, река, словно на ней лед встал, только опять же перламутрового цвета. Никогда я такой красотищи не видел… и такой жути не испытывал…
Евдокимыч приложился к стакану и на этот раз пил долго, маленькими глоточками, словно смакуя и в то же время, кажется, засыпая.
– Так что с остальными-то? – тронул его за плечо Лёва, отчего Евдокимыч дернулся и продолжил как ни в чем не бывало:
– Красотищей этой долго можно было любоваться. Но мы-то здесь, а дома наши – за границей перламутровой, без присмотра. Ношпа туда и пошел, как я понял, чтобы проверить, вдруг ограбили. Мы-то с Ниночкой у машины остались и прекрасно все видели. Как только Ношпа границу пересек, перламутр, тудыть его растудыть, исчезать начал. Так же как надвигался волнами, так и исчезал, словно снег таял.
И что самое главное – трава, кусты, деревья словно от инея освобождались, а столбы телеграфные, постройки разные, то есть все, к чему человек руку приложил, таяли и никаких следов после себя не оставляли. Волна идет, а они тают. Наш с Ниночкой дом тоже под этой отливной волной растаял. У Петра Васильича дом подальше моего стоял. Но я, как сейчас, вижу: ступил он на крыльцо, а дом взял да и словно поплыл, растворяясь. И вот уже Ношпа стоит на том месте, где только что крыльцо было, а крыльца-то и нет, словно не было. И всего дома нет. Такая вот, господа мастера, сказочка, или по-научному – гипотеза.
– И что дальше было? – спросил Павел.
– Дальше? Я вам про вспышку рассказал, а про то, что дальше, давайте-ка завтра, а то язык у меня заплетается… Да и вам на ужин пора.
– Постой, Евдокимыч, – перегнувшись через стол, удержал его за плечо Лёва. – Я одного не понял, каким образом вы с Петром Васильевичем браконьерам напакостить собирались?
– А вот это… – дернул тот плечом и поднялся из-за стола, натягивая бейсболку на лысую голову. – Это не твоего журналючьего носа дело!
Глава 5
Трактир «Бодрые поползновения»
Несмотря на то что в течение всего рассказа Павел не сколько пил, столько пригублял, он чувствовал себя неслабо поддавшим. Кажется, Лёва был более трезв, однако ни тот ни другой не могли сориентироваться, какая из трех тропинок от их домика ведет к трактиру «Бодрые поползновения». Чтобы понапрасну не плутать, решили уточнить дорогу у Петра Васильевича.
Оказалось, что хозяин базы «Граничная» принимает новых гостей: за овальным столом вместе с ним сидели их старые знакомые – Константин Какуев и Станислав Пашкевич. В графине на столе оставалось на донышке, вместо горы пирожков на тарелке – лишь крошки.
– Костыль? – преувеличенно удивился Лёва. – Ты же кричал, что в этом заповеднике рыбы нет, а все егеря поголовные пьяницы! Так чего же вновь сюда пожаловал?
– У «Знатного рыболова» разве монополия на освещение соревнований? – насупился Какуев, рыжеватый мужик с кривым носом. – У нашей газеты и тираж больше, и вообще…
– Не понял? – уставился на него Петр Васильевич. – Ты тогда, в прошлое свое посещение, даже границу Кабаньего урочища не пересек. Почему же трепешься, что рыбы в заповеднике нет?
– В вашей газетенке, благодаря тебе, Костыль, брехни на порядок больше, чем правды.
Лёва подошел к столу, подмигнул развалившемуся в кресле Пашкевичу и пожал протянутую им руку. Павел также поздоровался со Станиславом – седобородым крепышом с виду лет этак под пятьдесят, носившим очки, одна линза которых была заметно толще другой. Константина Какуева рукопожатием журналисты «Знатного рыболова» не удостоили.