Принцесса Диана. Жизнь, рассказанная ею самой

Зато когда из Миддлсекской больницы в Букингемский дворец пришло приглашение принять участие в церемонии открытия первого в Британии отделения для лечения больных СПИДом, Чарльз побоялся за свое бесценное здоровье. Отправили меня как менее ценного члена королевской семьи. И правда, зачем я нужна? Принцев уже родила, можно жертвовать.
Но дело не в том, мне было просто противно, что Чарльз боится за свою шкуру и думает только о себе, но не о больных, которым нужна помощь.
Я много интересовалась тем, как передается эта зараза. Меня сумели убедить, что в обычной жизни больные люди безопасны, но все общество думало иначе. От несчастных, далеко не всегда виноватых в заражении (как, например, дети), отворачивались все, им оставалось умирать безо всякой помощи. В Букингемском дворце ужасались даже при мысли оказаться в одном помещении с больным СПИДом.
Я не ужаснулась, и ничего страшного не случилось.
Просто Чарльз предпочитает лишь те визиты, что хорошо подготовлены и ничем ему не грозят, а все рассказы о том, что во время выступления в Австралии на него бросился какой-то человек, стреляя холостыми патронами, а сам принц даже бровью не повел, только игра. Наверняка он был предупрежден о таком нападении, потому что у любого непредупрежденного человека сработает инстинкт и он хотя бы пригнется. А вот зная, что там холостые, можно остаться неподвижным. Почему этого не замечают те, кто поет принцу осанны?
А после моего возвращения из больницы было самое неприятное. Думаете, меня похвалили за смелость? Как бы не так: услышав, что я снимала перчатки и протягивала руки зараженным, Чарльз осторожно поинтересовался, хорошо ли я вымыла потом руки? А еще посоветовал всю одежду сжечь и перчатки тоже.
Позже он прочитал мне целую лекцию о том, что бравировать презрением к опасности вовсе не означает быть смелым. Хороша только разумная смелость, а вот такая, когда бездумно подвергают собственную жизнь и жизнь окружающих опасности, никому не нужна.
– Чарльз, я сделаю анализ, прежде чем подходить к тебе. Тебя это успокоит?
Он обиделся. Я понимала, что муж прав, но ведь я не рисковала бездумно, доктор Люк Монтанье убедил меня, что зараженных зря боятся, словно прокаженных. Нужно только соблюдать кое-какие условия… К тому же не думаю, что профессор Майкл Адлер стал бы рисковать здоровьем королевской семьи, приглашая нас на церемонию.
Чарльз проворчал что-то невразумительное, но я мысленно окрестила его трусом. И помогать больным СПИДом не перестала, напротив, через некоторое время посетила Медицинский центр в Гарлеме и, не испугавшись, взяла на руки зараженного ребенка. И это не была глупая бравада, мне и впрямь захотелось взять невинного ребенка на руки. Ведь если взрослые могут быть виноваты в болезни сами, то дети не виноваты ни в чем!
Неудивительно, что Чарльза всегда тянуло от меня к Камилле. Ко мне нужно было искать подход, я молодая, меня многому нужно было обучать, помогать осваиваться во всем – от придворного этикета или правил официальных приемов до умений в постели. А Камилла была уже ко всему готова, она умела пожалеть, поплакать вместе над выходками «глупой истерички Дианы» и взять все в свои руки. Для Чарльза это так легко и просто…
Если бы только с самого первого дня рядом со мной в Букингемском дворце оказался мудрый наставник, готовый объяснить не только мои промахи, но показать, каким путем идти, что читать, чем интересоваться, как себя вести, я быстро стала бы не просто принцессой Дианой, но и прекрасной женой и любовницей.
Но Чарльзу вовсе не хотелось возиться с девчонкой, нет, он был заботлив, иногда даже очень. Он очень переживал из-за моих страданий, правда, недолго, пока Камилла не убедила его, что это простая истеричность натуры, от которой никуда не денешься. Но возиться с девчонкой, образовывая мой вкус и пробуждая интерес к знаниям, Чарльзу не хотелось вовсе.
Он искренне не понимал, как можно не любить философию, не интересоваться биологически чистыми способами выращивания растений, как можно испытывать тошноту при виде крови убитого животного и так далее, и так далее… Убедившись, что я совершенно не готова обсуждать идеи Юнга в медовый месяц, муж не стал популярно объяснять мне теорию психотипов и то, чем отличаются экстраверты от интровертов, а скорее предпочел записать меня в глупышки. Так проще: Диана глупа как бревно, что с нее взять?
Тем неприятней для Чарльза был мой успех у людей. С самого первого визита в Уэльс, когда я чувствовала себя дурно из-за беременности, а муж вместо того, чтобы тепло поддержать меня в первой поездке, строго произнес:
– Ты возьмешь себя в руки и выйдешь из машины! Все будет в порядке.
Мне было двадцать, предстояло появиться на глазах огромной толпы там, где самого Чарльза хорошо знали и всегда приветствовали – в Уэльсе, меня тошнило, одежда была крайне неудобной, я страшно боялась, а муж… он просто скомандовал. Я подчинилась.
Если бы не приветствия собравшихся жителей, я больше никогда не смогла бы выйти на люди. Мне помог не муж, мне помогли уэльсцы, они кричали, махали флажками, протягивали руки, только чтобы я подошла и поздоровалась, улыбались, бросали цветы… Они заставили меня забыть о страхе и тошноте, они вернули меня к жизни. Они, а не Чарльз. Муж морщился:
– Это все из-за свадьбы, которая была организована просто роскошно.
Эту фразу Чарльз повторял еще несколько раз, когда нас так же приветствовали через два года в Австралии, куда я отправилась с Уильямом на руках. Принцесса с малюткой вызвала такую бурю восторга, что о принце почти забыли. Чарльз был взбешен, но вида старательно не подавал, даже пытался шутить, что в поездке сопровождает супругу. Это был мой маленький реванш!
Я не понимала одного: за реваншем последует новый провал. Стоило вернуться в Лондон и в Хайгроув, как я снова стала истеричкой Дианой, а главное место заняла Камилла.
И так бывало всегда и везде. На всех приемах, во время всех поездок меня приветствовали куда больше, чем Чарльза (возможно, будь он королем, было бы иначе, а он только принц, и, думаю, вечный), это вызывало его завистливое раздражение, которое выливалось на меня иногда просто неприличным потоком.
С каждым годом, с каждой поездкой раздражение становилось все сильнее, а его нападки на меня все более жестокими. Чарльз, вежливый и сдержанный, мог вдруг скомандовать, чтобы я держалась на два шага позади него! Окружающие спешно делали вид, что забыли английский язык… Или потребовать, чтобы я вошла в лифт вместе с ним, хотя в той толпе, в которой мы оказались, это было почти невозможно.
Кому могло прийти в голову, что славящийся своей сдержанностью принц может вести себя столь же резко, как и его отец герцог Эдинбургский Филипп? Все знали Чарльза иным, и если уж он так несдержан, значит, это его вывела из себя супруга.
Чарльз милый и мягкий только тогда, когда все идет так, как он хочет. Он очень вежлив и приятен в общении с друзьями, он никогда и ни на кого не повышает голос… кроме меня! На меня можно кричать прилюдно, не стесняясь. Не для того ли, чтобы все решили, что я ничтожество, а потому нечего на меня обращать слишком много внимания, приветствовать, улыбаться, очаровываться, в конце концов?
В Ванкувере на Экспо-86 мне стало дурно и я потеряла сознание. Последними были слова:
– Дорогой, мне кажется, я исчезаю…
Первое, что я услышала от мужа, придя в сознание… требование не устраивать больше таких сцен публично!
Заботливый? Как бы не так! Сдержанный? О… вы не знаете Чарльза, способного запустить чем-нибудь!
Я мешала мужу во всем – в постели, в поездках, в самой жизни! Если бы не было меня, он мог бы сколько угодно жить с Камиллой, без меня везде приветствовали бы Чарльза, не будь меня, Чарльз вообще жил бы согласно собственным интересам и распорядку, в котором досадными вкраплениями остались обязанности наследника престола.
Вообще, если возможно, Чарльз отказался бы и от них, он совершенно домашний и непубличный человек, подозреваю, что, будь его воля, дальше выступлений в команде по поло он не двинулся бы. Книги, огород, поместье, охота, классическая музыка, философия… Из Чарльза вышел бы прекрасный Джонни Спенсер с его жизнью в Элторпе, а не наследник престола.