Принцесса Диана. Жизнь, рассказанная ею самой
Хайгроув – прекрасное место, но я его ненавижу, потому что этот дом был свидетелем моих постоянных унижений. Это красивый и уютный дом (если, конечно, не загаживать диваны собачьей шерстью и не раскидывать куда попало свое белье), там великолепный сад, созданный во многом руками Чарльза, его заботами окультурены окрестности, там выращивают экологически чистые овощи, в Хайгроуве все замечательно, кроме одного. Для меня он с первого дня был кошмаром из-за присутствия Камиллы. Их поместье совсем рядом, в любую минуту можно увидеть ее машину, подъезжающую к дому, услышать ее хриплый голос.
У меня создалось впечатление, что у Камиллы вовсе не было собственной семьи, она постоянно в нашей. То они вместе охотились, то она просто навещала принца, то приезжала что-то узнать о его планах или о новых сортах моркови, то привозила показать собаку, словно беспокоясь, все ли с той в порядке… И все это так, словно меня самой вообще в Хайгроуве нет.
Зачем приезжать к соседям с предложением прополоть какую-нибудь грядку, если знаешь, что хозяйка тебя просто не любит? Зачем без конца напрашиваться на совместную охоту, понимая, что отрываешь хозяина от жены и детей? Но Камилла приезжала, Камилла приглашала, и Чарльз бросал нас с мальчиками и отправлялся с любовницей.
Что мне оставалось, кроме как беситься от злости, увидев рано поутру в субботу Чарльза в полном охотничьем облачении? Я хорошо знала, где и чем заканчивается эта «охота». Мы с мальчиками ничего не значили для принца, как только на горизонте появлялась ротвейлерша.
Я попыталась уговорить Чарльза продать Хайгроув и взамен купить поместье подальше от Паркер-Боулзов – в Линкольншире продавалось поместье седьмого лорда Браунлоу. О… что я выслушала в ответ! Забудьте рассказы о сдержанности принца. Самым мягким был укор в том, что поместье слишком дорогое, что подразумевало, что я транжира.
Королева намекала, что я тоже могла бы ползать на коленях, пропалывая цветы, или носиться по окрестностям за дичью.
Не могла! Потому что оставлять детей одних на попечении няни просто подло, я хорошо помнила собственное одиночество рядом с отцом. Во-вторых, копаться в земле рядом с ротвейлером означало бы испортить себе не только выходные, но и всю предстоящую неделю. Я предпочитала прогулки с мальчиками и возню с ними. Лучше играть с Уильямом и Гарри, чем развлекать Камиллу, лучше общаться с сыновьями, чем с ротвейлером.
Чарльз так не считал, он любит сыновей, но всегда выбирал не нас с ними, а Камиллу.
Наши отношения ухудшались после рождения Уильяма все следующие годы, я даже удивляюсь, что Гарри вообще родился. Но когда Гарри родился, я испытала и вовсе удар.
Чарльз хотел девочку, а родился мальчик, но главное было не в том.
– О боже! Мальчик, да еще и рыжий!
Хорошее восклицание счастливого отца вместо поздравлений матери? Это не все, друзья тут же принялись со всех сторон шептать в уши принцу (подозреваю, что самым настойчивым был шепот Камиллы), что Гарри мало похож на самого Чарльза, зато рядом со мной есть те, кто столь же рыж! Несложно представить состояние молодой матери, только что родившей очаровательного рыжика, которой говорят такие слова.
Муж сомневался в своем отцовстве! После таких сомнений я не покончила с собой только потому, что остались бы сиротами двое славных мальчишек. Сама в детстве оставшись без матери (правда, живой, но бросившей нас), я знала, что такое мачеха, и своим сыновьям такого не желала.
Со временем Гарри все больше становился похож на мою сестру Сару, словно она, а не я его родила. И характер у него Сарин – беспокойный, задиристый… Они с Уильямом совсем не похожи нравом, Уильям очень серьезный, ответственный и при этом очень добрый мальчик. Гарри тоже добрый, но суматошный, он может быть очень ответственным, но как я, только когда понимает, зачем это нужно.
Прошло время, и я с радостью убедилась, что Чарльз одинаково хорошо относится к обоим мальчикам, а рыжее чудо стало похоже и на своего деда герцога Эдинбургского тоже. Но неприятный осадок остался, рубцы на сердце заживают очень трудно.
У нас уже было двое прекрасных сыновей, в которых мы оба не чаяли души, но отношения не только не наладились, они становились все хуже. Рождение Гарри никак не изменило Чарльза.
Меня особенно возмущала и приводила просто в ярость его ложь. Эта ложь, конечно, касалась Камиллы! Муж лгал, что у него с любовницей все давно закончилось и ничего нет.
А после этого я находила свидетельства присутствия любовницы даже в нашей спальне! Телефон, у которого определенная кнопка означала вызов Камиллы напрямую, разговор в ванной с обещанием любить всегда, что бы ни случилось, ее машина у нашего дома в Хайгроуве сразу после того, как уехали мы с детьми, ее письма, которые Чарльз умудрился хранить просто в ящике столика в нашей общей спальне! Я могла бы продолжать еще долго, никакие уговоры, скандалы, истерики, даже рождение двоих детей – ничего не помогло, Камилла продолжала быть третьей в нашей постели.
Вернее, после рождения Гарри она осталась второй, а ушла я. После того как горничная обнаружила ее белье в кармане его пиджака и по ошибке принесла мне, Чарльз и Камилла стали встречаться вне стен нашего дома (до тех пор, пока я не переехала в Кенсингтонский дворец, тогда Камилла воцарилась в Хайгроуве окончательно и бесцеремонно).
Пока я устраивала истерики или ругалась с Чарльзом, меня считали просто глупой истеричкой, одержимой манией Камиллы. У всех, кто знал об этой проблеме и моих страданиях, сложилось впечатление, что глупая Диана придумала себе пугало, потому что муж ее не любит. Мол, я «назначила» невинную Камиллу на роль злодейки-любовницы, а та ни в чем не виновата, они просто друзья.
Больше всего меня возмущало то, что это говорили люди, в домах которых Чарльз и Камилла действительно занимались любовью, те, кто предоставлял им кров для супружеских измен, даже герцогиня Вестминстерская, в дом которой звонил в тот злополучный день Чарльз, страдая от невозможности стать прокладкой Камиллы немедленно.
Даже когда я все рассказала, а Мортон опубликовал, ахнула Англия, но никак не приятели Чарльза и Камиллы. Они были всего лишь встревожены необходимостью некоторое время прятаться от вездесущей прессы.
И только когда была опубликована расшифровка телефонного разговора между любовниками с позорными фразами о тампаксе, прятаться пришлось и Камилле тоже.
Чарльз называл меня истеричкой, но по сути был таковым ничуть не меньше, просто он наследник престола, которому прощалось все. Вокруг принца всегда и все, кроме королевы и принца Филиппа, ходят на задних лапках. Чарльз всегда прав, даже если не прав совершенно. Каждое его желание угадывается, каждый каприз обязан быть выполнен. Никто в королевской семье не мог позволить себе таких выходок, какие легко прощались Чарльзу.
Воспитанный Чарльз легко обзывал меня и даже швырялся чем-нибудь в ответ на мои истерики. В Элторпе даже есть пострадавшее зеркало и кресло, которым принц запустил в окно! А в Кенсингтонском дворце вырванная из стены раковина… Бывали разбитые дорогие швейцарские часы, порванная книга, множество испорченных безделушек.
Принца могло взбесить все, что угодно, – слишком высокая температура в комнате (Чарльз любил спать с открытым окном, что страшно мешало мне), отсутствие нужной газеты, замена стаканчика для полоскания зубов, забывчивость слуг, которые что-то не уложили в его дорожный багаж…
Человек, прочитавший столько книг по философии личности, должен бы понять причину собственных нервных срывов или хотя бы посоветоваться с обожаемым Ван дер Постом вместо того, чтобы показывать ему меня. Но Лоуренс Ван дер Пост не видел в припадках гнева своего подопечного ничего особенного (или Чарльз ничего не рассказывал о них, считая, что так и должно быть). Зато этих приступов как огня боялись слуги.