Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)

— Ведите людей во вторую казарму и располагайтесь. Там формируется двадцать седьмая молодежная. И ротный командир и политрук уже назначены.
«Даже людей по списку не принял и ничего не спросил о них, — удивился Колобов. — А если они у меня разбежались по дороге?»
— Товарищ лейтенант, — неуверенно обратился он. — Одному в моей группе уже тридцать шесть. Может, ему поздновато в молодежную?
— У нас до сорока лет молодежью считаются. Идите, старшина, выполняйте приказание.
В просторной казарме Колобов не нашел ни командира роты, ни его заместителя.
— Что ж, располагайтесь, ребята, где свободно. Будем считать, что прибыли. Потом разберемся, — предложил Николай.
— Вместе хотелось бы, командир, — сказал Пищурин. — Как-никак, привыкли друг к другу за двое суток, вроде бы своими стали.
— Я уже не командир. Документы ваши сдал в штаб. Теперь мы все в равном положении.
— Все равно до кучи краше б було, — поддержал Пищурина Павленко. — А то тут, я бачу, вольница як у батьки Махно в Гуляй-Поле.
Красовский с Шустряковым промолчали, однако вместе с остальными приняли участие в поиске свободного места на нарах для всей группы. Расположившись, вышли на воздух и уселись отдельной компанией на примятой траве. Пищурин выложил из фанерного сундучка остатки зачерствевшего хлеба и селедки, поделил поровну на всех. Но спокойно позавтракать не удалось.
— Приятного аппетита! — к ним вплотную подошли двое парней крепкого телосложения. Оба — босые, в одних трусах. Жилистые, поджарые торсы. Грудь, руки и даже спина расписаны экзотической татуировкой. — Не скушновато одним питаться? Или вы деревенские?
— Та мы ще не питаемся, тильки завтракать сели, хлопци с городу, — с улыбкой ответил им Федя Павленко.
— А ты чего, хохол, развеселился? — впился в Федю цепким взглядом тот, что стоял ближе, с перебитым носом и перекошенной ножевым шрамом верхней губой. На правой щеке — тоже шрам, на подбородке — свежая ссадина.
Но Федя смотрел на него, все так же спокойно и доброжелательно улыбаясь.
— Ну, чего вылупился, хохол? Тебе что, зубы жмут или второй глаз — лишний?
Павленко спрятал улыбку и, широко раскрыв светло-серые глаза, воскликнул с деланным удивлением:
— От-то ж побачте, хлопци! Не успели от своих жиганов уехать, а тут уже новые завелись.
— Где ты тут жиганов увидел? — демонстративно игнорируя подошедших, спросил у Феди Красовский. — Вот этих, что ли? Так это фраера приблатненые. Жиганами от них и не пахнет. Разве что за хулиганство месяцев по пять сидели.
— Угадал, красивей. Оба мы за хулиганство срок тянули, — подвинулся к Красовскому тот, что с перебитым носом. — Фитюлин моя фамилия. Если во Владике жил, то должен был слышать, а нет, так я с тобой тут поближе познакомлюсь.
— Ладно, парни, хватит, — вмешался в ссору Колобов. — Если хотите есть, возьмите вот мою рыбу и идите своей дорогой.
Он протянул Фитюлину свою порцию. Есть ему и в самом деле не хотелось.
— Не в шамовке дело, а в принципе, — отстранился тот. — Мы не голодные. Нам вот с этим красивцем поговорить хочется.
И тут поднялся молчавший до того таежный охотник Застежкин. Сжав могучие кулаки-кувалды, он предупредил, что если задиры сейчас же не уйдут сами, то повезут их не на фронт, а в больницу сращивать поломанные ребра.
Фитюлин, смерив оценивающим взглядом Прохора, решил внять его совету и, стараясь сохранить достоинство, кинул своему напарнику:
— Будь по-вашему. Идем пока, Серый. Мы еще поговорим с этими лаптями, научим их вежливости.
Николай проводил взглядом удаляющихся парней и отдал свою порцию Застежкину. После всех сегодняшних встреч у него пропали и аппетит, и вернувшееся было хорошее настроение. С щемящей тоской вспомнилась родная танковая бригада, всегда готовые прийти на помощь веселые и верные товарищи. Он лег на спину и уставился в безоблачное небо, задумчиво покусывая травинку.
Будущее, так ясно представлявшееся ему всего несколько часов назад, опять казалось мрачным и неопределенным. Что же это за воинские части такие — штрафные роты? Какую боевую задачу — можно поставить такому… Колобов никак не мог найти нужного слова: «коллективу» — явно не подходило, а «сброду» — не хотелось употреблять самому.
На обед двадцать седьмая молодежная отправилась без строя и командиров. В столовую ввалились шумной, разношерстной толпой. На длинных дощатых столах парили бачки с жидким варевом. Рядом высились стопки алюминиевых мисок по десять штук в каждой. Тут же лежали ложки и черпаки.
Компания уссурийцев поредела на треть. Красовский сразу же после «завтрака на траве» ушел отыскивать «своих». Угроза Фитюлина, видно, его всерьез обеспокоила. А Федя Павленко буквально через час после ссоры подружился с обоими хулиганами. Усевшись на траве, они шутили и смеялись, хлопая друг друга по загорелым спинам, словно ничего плохого между ними не было. Федя и обедать сел вместе с новыми товарищами.
Николай поглядывал на Павленко даже с некоторой завистью: легкость, с какой тот находил общее с незнакомыми и самыми разными людьми, ему была недоступна. Он не осуждал Федю за «измену» их компании, не верил в нее. Просто для жизнерадостного украинца все люди — друзья-приятели. Такой уж он человек.
Застежкин по отношению к «отступничеству» Павленко занял непримиримую позицию, назвав того вертихвостом, а интеллигентный Пищурин объяснил непостоянство их товарища по-своему:
— Павленко, на мой взгляд, довольно своеобразная личность, товарищ Застежкин. Чувство товарищества, стремление всегда быть душой любой компании отличает его от нас с вами. Ему просто скучно постоянно находиться среди одних и тех же людей.
Прохор ничего не понял из этого объяснения и лишь проворчал:
— Ой, наплел… Перемудрил ты, видать, когда на студента учился. Шибко грамотным стал, вот и несешь околесицу.
Тем не менее Пищурин оказался прав. Сразу же после обеда, когда все снова разлеглись на траве, Федя вернулся в свою компанию вместе с Фитюлиным и остроносым.
— Товарищ старшина, вот эти знакомые вам хлопци желают влиться до нашей группы, шоб веселее было.
— В армии подразделения не сами собой создаются, а по приказу, — полусерьезно ответил Николай.
— Ну так што ж, все равно гуртом краще. Как на это бачите?
— Да я не против. С чего ты мое мнение спрашиваешь? Решай сам.
Павленко, радостно засмеявшись, обнял за плечи Фитюлина и повалился вместе с ним на траву.
Юра Шустряков выбрал себе место рядом с Колобовым. Время от времени, как из-за бруствера, он поглядывал через плечо Николая в ту сторону, где был Красовский. Убедившись в каких-то своих предположениях, Юра вздохнул и тихо, чтобы не слышали другие сказал:
— Олег кодлу вокруг себя собирает, из воров.
— А ты что вздыхаешь? Обидно, что тебя не зовет, да? — спросил лежавший рядом Пищурин.
— Я не для вас говорю, — вскинулся Юра. — На черта мне сдался этот горлопан. Товарищ старшина, можно я теперь при вас буду?
— Как это — при мне? — удивился Николай.
— Я при вас ординарцем буду, товарищ старшина. Все исполню, что скажете. Только пусть Олег теперь мной не командует, ладно?
— Ординарец мне по уставу не положен, Юра. А будет тобой Красовский командовать или нет — зависит только от тебя самого.
Он опять откинулся на спину. Шустряков продолжал что-то шептать ему в самое ухо, но Николай не слышал его. Тоска снова сдавила грудь. Мог ли он представить себе, когда давил под Москвой гусеницами своего танка немецкие пушки, что доведется служить вот в таком расхристанном «войске». Разве можно сплотить этих людей в полноценную и монолитную боевую единицу, сильную своей волей и дисциплиной?
Сам он, несмотря на свои злоключения, всегда готов был действовать безотказно. Но много ли среди собравшихся здесь таких, как он? Есть, наверное, еще. Взять хотя бы Пищурина, Застежкина, Павленко. Чем они хуже его? И таких, наверное, большинство. Так чего же он строит из себя несчастного страдальца и сторонится окружающих его людей? Того же Шустрякова: вор, конечно, но он ведь еще мальчишка и матери родной никогда не видел…