Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)

Колобов дружески обнял Юру за худые плечи и заметил неподдельную радость, вспыхнувшую в зеленых глазах парня.
— Ничего, Юрок, все будет нормально. Не переживай. А Олегу я скажу, чтобы не приставал к тебе.
…В пятнадцать ноль-ноль объявили общее построение на плацу. Строились поротно, быстро и без суеты: к чему другому, а к построениям эти люди были привычны. Только очень уж странно выглядели их ротные колонны. Едва не половина стоявших в них были босыми, многие без пиджаков и рубах, а некоторые и вовсе в одних трусах или кальсонах.
Ждали довольно долго. Наконец из дверей штаба вышел в сопровождении группы офицеров пожилой тучный полковник — командир учебного полка. Приняв рапорт дежурного, он зычно поздоровался и тут же невольно поморщился, услышав нестройный, а кое от кого и нарочито дурашливый ответ. Пройдясь вдоль извилистой линии передних шеренг, неожиданно скомандовал:
— Даю три минуты сроку. Всем беспорточникам бегом в казармы и одеться как подобает. К строю подойти нельзя — разит самогоном. Позор! Разойдись!
Никто никуда не побежал. Те, к кому относилось определение «беспорточники», остались на месте, даже с какой-то бравадой ожидая дальнейшего развития событий.
— Так нет у нас штанов, у шинкарок пропили! — выкрикнул кто-то из глубины строя.
И полковник, словно удовлетворившись этим объяснением, кивнул, всматриваясь в нестройные шеренги.
— Смирно! Те, кто явился сюда для вольготной жизни, два шага вперед! Такие защитники Родине не нужны!
— Ого! А нам говорили, что она в нас очень нуждается, — опять послышался безымянный голос.
— Кто это сказал? Молчите. И правильно, потому как признаваться в собственной глупости и наглости стыдно. А если кто еще так же думает, запомните то, что сейчас вам скажу. Я не оратор, с восемнадцатого года служу. Может, и не очень гладко скажу, зато от сердца, что думаю.
— Давай, батя, толкни речугу! Давно умных советов не слышали.
— Так вот: не Родина-мать в вас нуждается, а вы в ней! Она по своей доброте дала вам последний шанс вернуться на правильный путь. И те, кто еще не совсем потерял и пропил свою совесть, должны понимать, что все мы в неоплатном долгу перед нею. И сейчас, когда кованый фашистский сапог топчет ее, когда незваный и нахальный враг своим вонючим дерьмом гадит на нашу землю, когда обнаглевшие бандиты терзают ваших матерей и любимых, как назвать тех, кто в это время думает о том лишь, где бы ему тряпки с себя спустить и нажраться самогонки?
Я вас спрашиваю, как таких пакостников называть прикажете? Молчите?! И еще как старый солдат вам скажу: лакают они эту самогонку не от ухарства своего, а от трусости. Фронт их страшит, вот и пьют! Здесь, в далеком тылу, за чужой спиной им безопаснее и отраднее. Тут им у беззащитных женщин и детей последний кусок украсть проще…
Роты притихли. У многих на лицах отразилась растерянность. Задело за живое, еще тлевшее в глубине опустошенных и ожесточившихся душ. Бравировавшие до того своим видом «беспорточники» незаметно втирались в глубину строя.
Полковник, хмуря пучковатые брови, подергал седеющими усами, еще раз оглядел подтянувшийся строй.
— Ладно, может, кого и зря обидел, так не барышни, пусть службой мою неправоту докажут. Извинюсь перед ними. А сейчас будем знакомиться… Смирно! Равнение на середину!
Строй подтянулся, вслушиваясь в слова полковника.
— Все вы, наверное, знаете о недавнем приказе народного комиссара обороны номер 227. На основании его мы сформировали три штрафные роты. Они пока слиты в один батальон. Его командиром назначен майор Терехин, — полковник указал на невысокого подтянутого военного с сухим подвижным лицом. — Между прочим, комбат — юрист по образованию. Начальником штаба назначен капитан Аморашвили…
После полковника слово взял комбат. Начал с дисциплины.
— Те из вас, — подчеркнул он, — кто не оправдает доверия до принятия военной присяги, будут отправлены обратно отбывать свой срок. После принятия присяги на вас распространятся требования дисциплинарного устава, все законы военного времени. Это понятно?
— Ясно, чего там… Когда на фронт отправят?
— Прежде чем отбыть на фронт, мы пройдем двухнедельную учебную подготовку. Скажу сразу: времени отпущено мало, а успеть надо много. Так что легкой жизни не будет. А теперь представлю каждой роте ее командиров…
Двадцать седьмой молодежной достались самые молодые и рослые: командир роты лейтенант Войтов — кареглазый блондин с жесткой линией рта, рубленым подбородком и политрук Пугачев — синеглазый брюнет с темными вьющимися волосами. Лицо командира было подчеркнуто строгим, агитатор чуть заметно улыбался.
— Рота, смирно! — голос у Войтова с металлическим оттенком. И говорит он по-особому: слова четко отделяет одно от другого, будто гвозди вколачивает.
— От всех требую — из казармы не отлучаться. С этой минуты запрещаю употребление спиртных напитков. С нарушителей спрос будет только по законам военного времени…
Когда раздалась команда «Разойдись», штрафники обступили комбата. И только что царившая тишина неожиданно сменилась невообразимым гвалтом.
— Тихо, братва! — перекрыл шум крупный, сутуловатый мужчина, стоявший ближе всех к майору. — Что вы все разом орете? Вопросы задавать только по одному и строго по очереди. Ответьте мне первому, товарищ командир… Гришаков моя фамилия…
— Ну, я жду, — спокойно сказал комбат, разглядывая пробившегося к нему штрафника.
— Вот вы, полковник сказал, — юрист. Значит, все законы знаете. Чем отличается штрафная воинская часть от обычной?
— Штрафная часть — это особое воинское формирование для отбывания военнослужащими наказания за уголовные и воинские преступления.
— А как понимать, что мы должны искупить свою вину собственной кровью? Это что же, специально под пули лезть?
— Зачем лезть? Любое ранение с пролитием крови во время боя автоматически снимает со штрафника его вину и он освобождается из штрафной части.
— Вроде амнистии, значит?
— Да. Кроме того, освободить могут и за проявленные в бою мужество и героизм.
— А кто может освободить?
— Военный трибунал армии по представлению непосредственных командиров.
— А воевать где мы будем?
— Этого сказать не могу, но вряд ли стоит рассчитывать на самый тихий и безопасный участок.
Рядом с комбатом оказался кряжистый, с каким-то зловещим выражением широконосого лица мужчина лет тридцати. Расправив широченные плечи, заговорил густым басом:
— А как вы, командир, понимаете разбой? Смешилин моя фамилия.
— Разбой есть разбой. То есть нападение с целью завладеть государственным или личным имуществом граждан, соединенное с насилием или угрозой применить таковое.
— В самую толку! — восхитился Фитюлин. — Ты ж, Рома, сам рассказывал, как применял это насилие.
— К кому применял-то, балабол?! К тем, кто сам у государства имущество воровал.
— Все равно грабитель! — не захотел уступить Фитюлин.
Смешилин круто повернулся к нему и, сжав увесистый кулак, выдохнул:
— Ты чего лезешь, Славка? Хочешь, чтоб в лоб закатал?
С лица Фитюлина мгновенно слетела насмешливая улыбка, и он, прищурясь, шагнул навстречу Роме:
— Я тебе, гад толстопузый, так закатаю, что пить попросишь!
— Отставить! — строго скомандовал комбат. — Приберегите свою прыть для фашистов. Пригодится.
Парни молча и неохотно отступили друг от друга.
Майор ответил еще на несколько вопросов и направился к зданию штаба. Колобов, давно ожидавший этого, обогнал его и, четко повернувшись кругом, встал по стойке «смирно».
— Разрешите обратиться, товарищ майор!
— Слушаю вас, но сначала представьтесь как положено.
— Старшина Колобов, товарищ майор. Разрешите задать вопрос?
— Что же вы его раньше не задали, вместе с остальными?
— Вопрос личного плана, товарищ майор.
— В таком случае задавайте его, старшина.
— Хочу знать, откуда родом политрук Пугачев.