Штрафники. Люди в кирасах (Сборник)
— С прошлого лета ни одного письма не получил, — глухо ответил Медведев. — В газетах ничего не сообщают, а слух идет, будто голод в Питере свирепствует, мор повальный.
— А вы не верьте слухам, сержант. На лучшее надейтесь. Город в осаде, потому и писем нет. Но как фашисты ни тужатся, а овладеть Ленинградом вот уже год не могут. Значит, защитники его крепко стоят. А уж женщин с детьми на произвол судьбы не бросят. Объявятся ваши родные.
— Я и сам так думаю. А правда, товарищ политрук, будто нас под Ленинград направляют?
— Этого не знаю. Слухам, в отличие от вас, не верю, а планы командования мне неизвестны. Наше дело солдатское, сержант. Куда направят, там и будем воевать. Ладно, командуйте, — Пугачев ободряюще улыбнулся Медведеву и направился к Колобову.
…Николай сидел на бруствере окопа и демонстративно внимательно вот уже минут пятнадцать смотрел в одни и те же строчки раскрытого боевого устава пехоты. Даже не повернулся к присевшему рядом Андрею.
— Не переживай, старшина, — дотронулся до его плеча Пугачев. — Обойдется. Очухался твой Смешилин, вон ячейку роет.
Колобов отложил в сторону устав, достал кисет и принялся подрагивающими от сдерживаемого волнения пальцами скручивать цигарку.
— Я не за Смешилина, а за Медведева переживаю, — тихо ответил он. — Как в самого себя, в него верил. Парень-то какой: сдержанный, серьезный, к подчиненным внимательный. И вот вывел же его из терпения этот лоботряс! А разве один такой Смешилин у меня во взводе? Как в бой-то с ними идти?
— Это уж ты, друг, через край хватил, — не согласился с Колобовым Андрей. — Ну, найдутся еще один-два таких прохиндея, а остальные? Ты обратил внимание, как отделение за Медведева горой встало? А две недели назад они его вот так же поддержали бы? То-то. Это не просто сборная солянка, тут уже коллектив зарождается. А ты — «Смешилин». Такие, как он, погоды в роте уже не делают.
— Может, ты и прав, только Медведева из-за него могут с отделенных снять. Кого я вместо него поставлю?
— Ничего, все перемелется — мука будет. Попробуем отстоять твоего сержанта… Гляди-ка, сам Кушнаренко к нам идет. Неужели по этому случаю? Придется докладывать…
Однако комиссар учебного полка, похоже, еще ничего не знал о ЧП во взводе.
— Можете не докладывать, политрук, — остановил он вытянувшегося перед ним Пугачева. — Сам видел, как атаковала ваша рота. Молодцы! Парни в бой рвутся! Значит, не чужда им судьба Родины.
Приподнятое, радостное настроение Кушнаренко передалось и агитатору роты.
— Верно, товарищ батальонный комиссар. Люди хоть сегодня в бой готовы, — подтвердил он.
— Вот видишь, а Геббельс распинается, что они против Советской власти поднимутся. Тысячу раз прав был Ильич, когда говорил, что социализм строить и защищать будут люди, испорченные капитализмом, но им же и закаленные в борьбе. Кажется, так, политрук?
— Точно не помню, товарищ комиссар, — смутился Андрей. — Только наши-то бойцы почти все уже после революции родились. Их капитализм не мог испортить.
— Ничего, исправятся и эти. Война, брат, — такой наждак, что любую ржавчину с человека до самого стержня сдирает.
Разговаривая, Кушнаренко посматривал в ту сторону, где пообедавшие уже бойцы снова поочередно кололи штыком чучело фашиста. Оттуда явственно доносились непривычные для слуха военного человека команды:
— А теперь ваша очередь, товарищ Коркин. Пожалуйста, не торопитесь, выполняйте упражнение внимательнее. Нет-нет, вы неправильно берете в руки винтовку. Будьте добры, вспомните, как вас учили это делать…
— Это кто же у вас такой культурный?
— Помощник командира первого взвода сержант Пищурин, товарищ батальонный комиссар. — доложил Колобов.
— И не смеются бойцы над столь деликатным обращением?
— Никак нет. Сначала, правду сказать, некоторые смеялись, а теперь нет. Помкомвзвода Пищурина бойцы уважают. А занятия он ведет так потому, что высшее образование имеет.
Кушнаренко усмехнулся такому объяснению, но возражать не стал.
— Уважают, говорите? Это хорошо, когда командира за его знания и личные качества подчиненные уважают. Ну, занимайтесь, не буду вам мешать. Пойду проверю, чтоб документы на вас правильно оформили. Завтра отправка. На фронт едем…
После ужина Николай решил поговорить с Медведевым, но в казарме его не нашел. Вышел покурить на воздух и тут увидел Алексея, одиноко лежавшего на поляне. «Переживает случившееся», — подумал взводный и направился к сержанту.
— Что загрустил, Алексей? Все о семье думаешь? — попытался он отвлечь товарища от неприятных воспоминаний.
— Да нет, за невыдержанность себя корю. Сколько раз со Смешилиным добром разговаривал, убеждал. Не помогло. Он ведь не первый раз приказ не выполнил.
— Я знаю. Сам замечал, только вмешиваться не хотел. Ждал, что ты доложишь.
— Жаловаться не привык. Надеялся сам справиться. Вот и справился! — горько усмехнулся Медведев. — Теперь ребятам стыдно в глаза смотреть. Они ведь за товарища меня считали, а я…
— Что ты себя понапрасну травишь? Видел же, как они за тебя поднялись. Значит, поняли как надо. Хватит переживать попусту, дай-ка лучше махорки, а то я кисет в казарме забыл.
Медведев молча протянул Николаю свой кисет и снова уткнулся лицом в траву.
— Смешилин сейчас в канцелярии, политрук с ним беседует, — как бы между прочим сообщил Колобов, сворачивая цигарку. — Посмотрим, как на него это подействует. Да вон он уже и сам сюда идет.
Рома, подойдя к ним, молча остановился, неловко переминаясь с ноги на ногу. Видимо, его стесняло присутствие командира взвода. Однако Колобов, видя это, не уходил. Он сидел рядом с Алексеем и выжидающе смотрел на Смешилина. Тот, поколебавшись, приложил руку к пилотке и попросил разрешения обратиться к отделенному командиру.
— Обращайтесь, — сухо разрешил Николай.
— Товарищ сержант, мне поговорить с вами надо.
— Говори, — повернулся к Смешилину Медведев.
Но Рома все топтался на месте, поглядывая на взводного. «Ничего, пусть при мне говорит, — решил Колобов. — Если повиниться пришел перед Алексеем, то при мне крепче будет».
Смешилин, наконец, присел рядом с ними и застыл, глядя на выползающую из-за гряды облаков красноватую луну.
— Так о чем же вы хотели поговорить с командиром отделения? — спросил Николай.
— Извиниться перед ним пришел, — с трудом выдавил из себя Рома. — Ребята обещали мне ребра переломать, если сержанта накажут. И агитатор роты сказал, что обратно в колонию отправит, ежели не простит меня отделенный.
Смешилин повернулся к Алексею:
— Виноват я перед вами, товарищ сержант. Сам на плюху напросился. Вот при взводном командире извиняюсь.
Слова непокорного бойца наполнили Медведева тихой радостью. Прав оказался старшина — ребята встали на его сторону, да и Смешилин, пожалуй, искренне раскаивается. Алексей улыбнулся и протянул Роме руку.
— И ты меня извини. Нехорошо с тобой поступил, не сдержался.
— Чего там, — сконфузился тот. — Слово даю, что не нарушу больше дисциплину.
— И политруку такое слово дал? — поинтересовался Колобов.
— Ему я ничего не обещал, он и не спрашивал.
— Но говорил же что-то, раз вызвал?
— Говорил: перевоспитывать, мол, меня бесполезно. Девять классов да еще ФЗУ закончил, вполне грамотный и за свои поступки сам отвечать должен.
— И все?
— Так я ж сказал уже, что обратно в колонию меня собрался отправить…
— А вы что? В армии-то, я заметил, вам трудновато.
— Так что я… В штрафроте, ясное дело, не сахар. А на фронт приедем, нас как пить дать в самое развеселое местечко определят. Я ж понимал все это, еще когда добровольцем записывался. Только обратно на отсидку возвращаться мне нельзя. Засмеют ведь меня там… Каждая сявка в глаза тыкать будет. Нет, для меня теперь только один путь… Всерьез обещаю порядок не нарушать.
— Вот и хорошо. Давайте на этом и закончим разговор, — решил Колобов. — Идемте-ка отдыхать. Подъем ожидается ранний. Говорят, эшелон к шести утра подадут.