Дракон должен умереть. Книга II (СИ)

— Кто — что?.. — напряженно спросил Генри.
— Месяц назад, — медленно начал Дерк, — почти перед самым твоим появлением, когда сошел снег, я ходил навестить Сагра. От него давно не было ничего слышно. Когда я пришел, там была только могила. С вырезанным деревянным драконом. Я считал, что это ты его похоронил.
Генри прикрыл глаза.
— Я был не единственным любимым учеником Сагра, — пробормотал он глухо, а затем внезапно встал из-за стола и вышел на улицу.
***
Вечером, когда Генри уже укладывался спать под своим навесом, Дерк вышел к нему.
— Ты не ответил, что случилось с тобой.
— А почему я должен отвечать? — спросил Генри. Он снова был спокойным, отстраненным.
— Не должен. Но я хотел бы знать, что с тобой сделали… и кто. В конце концов, мне лично пришлось иметь дело с последствиями.
Генри вздохнул. Прислонился к стене дома и посмотрел вдаль, туда, где силуэт гор острыми зубьями врезался в бледное небо.
— Последние полгода, — ответил он наконец, стараясь, чтобы голос звучал ровно, — я провел в подвале замка Заур. Не по собственному желанию, — добавил он с усмешкой.
— А по чьему?
— Короля Джона. Нового короля Джона.
Дерк присвистнул.
— И чем ты ему так не угодил? — недоверчиво спросил он, невольно косясь на руки Генри.
Тот криво усмехнулся.
— Скорее наоборот. Я им очень угодил. Вернее, должен был угодить.
Дерк поднял брови.
— Им нужны были сведения об… одной особе. Они считали, что я могу сказать о ней больше, чем кто бы то ни было еще.
— И ты им сказал? — спросил Дерк несколько жестко, потому что его взгляд снова упал на шрамы, идущие через все пальцы Теннесси.
Генри ответил не сразу.
— Ты знаешь, — начал он тихо, — когда я был маленьким, шла война с Лотарией. Про нее было много историй, баллад и песен. Но были еще и рассказы о том, что лотарцы делали с теми, кто попадал к ним в плен. Мой отец считал, что мне полезно знать все про войну, а потому довольно красочно пересказывал мне эти истории. И, разумеется, потом я часто думал о том, а что было бы, если бы меня пытали. Иногда, в порыве юношеского энтузиазма, я думал, что не скажу ничего, никому и никогда. После, когда я уже стал повзрослее и получил открытый перелом руки, то пришел к убеждению, что в определенных случаях буду пытаться остановить боль всеми возможными способами, — Генри задумчиво посмотрел на свои руки. — Я, признаться честно, боюсь боли.
— Это вообще-то нормально, — тихо вставил Дерк.
Генри мягко улыбнулся, потом поднял глаза и почти весело посмотрел на Мастера.
— Ты же знаешь любимый фокус Сагра с иголкой?
Дерк поморщился.
— Конечно. Но мне всегда эта практика казалась ненужным самоистязанием.
— А зря, — тихо возразил Генри. — Оказалось чрезвычайно полезным.
Дерк снова поднял брови.
— Смысл практики, как ты помнишь, состоит в том, чтобы принимать ожидаемую боль как уже случившуюся. То есть, по сути, превращать будущую сущность боли в настоящую. В этом случае настоящая сущность становится, в свою очередь, прошедшей.
— И, соответственно, ты ее не чувствуешь?
Генри поморщился.
— Да нет. Вполне себе чувствуешь. Просто превращение настоящей сущности в прошедшую внушает твердую уверенность в том, что рано или поздно это закончится.
— Вся проблема, — добавил он глухо, — заключается в слове «поздно».
Дерк очень долго молчал.
— И что ты собираешься теперь делать?
Генри ответил не сразу.
— Я не знаю, — наконец признался он. — Все, что я делал в последнее время, оборачивалось сплошной катастрофой. И не только для меня. Я растерял всех близких мне людей и не имею ни малейшего представления, что с ними, и что-то мне подсказывает, что теперь моя компания будет слишком опасной для них. Я знаю, что одну из них ищет банда наемных убийц, но я толком не знаю сам, где ее найти. Я застрял здесь, и нет никакой гарантии, что они не доберутся до нее раньше. И при этом, если я хочу попытаться ее найти, я должен быть уверен в том, что мне хватит на это сил. Поэтому день за днем я торчу здесь и терпеливо жду, когда наконец срастутся эти проклятые кости, — и Тьма знает, чего мне стоит это терпение, — Генри, проговоривший все это очень быстро, наконец выдохся и замолчал.
— Мне всегда казалось, что у воспетых в песнях героев напрочь отсутствовало чувство самосохранения, — заметила Эмералд, неслышно вышедшая к ним.
— Именно поэтому они и стали героями, — ответил Генри мрачно. — Не помню ни одной истории, в который бы рыцарь отсиживался бы несколько недель, в то время как… кому-то… грозит смертельная опасность.
— Ну да, — кивнул Дерк. — Поэтому в результате они очень красиво умирают, а все их друзья оплакивают их бренное тело.
— Это лучше, чем оплакивать самому бренные тела друзей.
— Лучше для кого? — прищурился Дерк. — Генри, если бы ты в конце концов умер где-нибудь в этих горах, это точно никому бы не помогло. Сейчас ты можешь снова тронуться в путь, готовый ко всему — поверь, в этом гораздо больше смысла.
Генри грустно улыбнулся.
— Так ведь я же здесь, Дерк, а не умираю где-то в горах. У меня негероически сильно развито чувство самосохранения.
***
Он ушел от них несколько дней спустя. Эмералд пыталась уговорить Генри остаться, восстановиться полностью, но это было невозможно. Слова, один раз произнесенные вслух, давили сильнее, чем тысячу раз прозвучавшие в голове — он и впрямь потерял слишком много времени. И пока было совершенно непонятно, как его можно было бы наверстать.
Если бы Генри мог сейчас хоть чем-нибудь наслаждаться, он, безусловно, получил бы огромное удовольствие от перехода через горы. Это был его мир — и в это время года горы становились настолько дружелюбными, насколько это вообще возможно для гор.
Впрочем, в каком-то смысле Генри действительно стал чувствовать себя лучше — по крайней мере, сейчас он не сидел на месте. Это уже было огромным облегчением.
Хотя и не спасало от беспокойных мыслей о будущем.
И воспоминаний о прошлом.
***
Они пробрались в Тенгейл ночью, через несколько дней после неудавшейся свадьбы Генри через тот самый тайный проход. Большой дом никогда особенно не охранялся — стража жила на нижней террасе. Поэтому десять человек бесшумно вошли в большие парадные двери, а через некоторое время так же бесшумно вышли из них, неся с собой одиннадцатого, связанного по рукам и ногам. Этим одиннадцатым был Генри, получивший по голове при попытке сопротивляться.
Очнулся он уже в замке Заур. То, что это замок, а уж тем более, какой именно, Генри узнал далеко не сразу. Сначала он мало что соображал — после удара по затылку его мутило, да и видеть он мог только четыре сырые стены да цепь, идущую от его ноги к кольцу в полу.
А потом за ним пришли. И после этого Генри долго не интересовало ничего, кроме одного — дотерпеть. Мгновение, день, вечность — но дотерпеть.
И у него получилось.
Замок Заур, северная резиденция принца — а ныне короля — Джона, находился в процессе грандиозного ремонта. Как только его хозяин получил неограниченный доступ к королевской казне, он решил восстановить замок — тот давно нуждался в перестройке.
Генри вели из одной части в другую — подвал, в котором его держали до того, поглотила волна реновации, и пленника пришлось перевести, обходя часть стройки по стенам. Именно там, наверху, пленник вдруг дернулся, опрокинув застигнутого врасплох стражника — и упал со стены высотой в добрую сотню локтей.
Приземлился Генри почти правильно — и тут же попытался встать, барахтаясь в густом кустарнике, на его счастье обильно растущем с этой стороны. Поначалу боль почти не чувствовалась — и Генри побежал. Потом шок прошел — и тогда пришлось перейти на шаг. Генри поднимался наверх, в горы, надеясь, что этим собьет погоню с толку — и прекрасно понимая, что долго так не протянет. Упадет и сдохнет. Но — хотя бы не в замке. В горах. На свободе.