Самая главная злодейка (СИ)

нему вернется, что нужно только отступить, подождать немного, она
обещала… Опять бессвязные мысли, опять в груди что-то раздирает,
и Клем не во дворце, где-то в городе, с тысячью опасностями один на
один. Нет, не одна, кайр рядом. Жаль не он. Пойти за ней, проверить,
убедиться, активировать зеркала, на площади их много, но мастер
Крейм твердит, что так только тяжелее будет, безумие накроет, почти
как сейчас, только хуже. А нельзя, нельзя, опасно. Контракт, как
клетка.
«Закройся, отстранись» — шепчет внутренний голос, и он хочет,
даже жаждет этого, но иначе он совсем перестанет ее чувствовать, а
это страшно, страшнее безумия, потерять остатки контроля, остатки
связи, потом не восстановить.
Кто-то идет, опять Эвен? Нет, прошли мимо, Маршал как всегда
на страже? А он совсем забыл, что должен сделать. Письмо, она
написала письмо. Но как же страшно его читать, а ведь он мало чего
в жизни боялся до встречи с ней.
«Не думала, что мне когда-нибудь придется писать тебе
письма, но я и не думала, что так случится, что написать на бумаге
мне будет проще, чем рассказать все лично…»
Ее почерк, красивый, изящный, как и она сама, немного
взволнованный.
«…Вчера Эвен приходил, много неприятного мне наговорил...».
Да, это он попросил. В минуты просветления, понимал, что
иначе она найдет способ встретиться. Опасное желание для них
обоих.
«…И мне страшно подумать, что и ты думаешь обо мне
также. Надеюсь, это все-таки было только его мнение…».
Конечно, разве может быть иначе? Разве можно сердиться на
смысл своей никчемной и пустой жизни без нее?
«…Я уезжаю сегодня, и мне страшно оставлять все вот так,
оставлять тебя…».
Ему тоже страшно отпускать. Отец отпустил свою Мариссу, и
даже кольцо ее не спасло. А у его любимой девочки столько врагов.
«…О контракте говорить не буду…».
И не надо.
«…За эту ночь я передумала столько всякого, и знаешь, пришла
к неутешительному выводу, что кто-то играет мной в какую-то
свою игру, и думаю, что и тобой этот кто-то играет…».
— Моя догадливая девочка, — улыбнулся он, с любовью и
отчаянием погладив изящные строчки.
«…Не хочу думать, зачем и почему, подозреваю, что помешала
чьим-то планам. И думаю, что ночь бала сыграла не последнюю роль.
Я не знаю, почему ты сделал это, почему перестал бояться
проклятия, надеюсь, что когда-нибудь ты мне об этом расскажешь,
как и то, почему продолжаешь этот фарс с невестой. А пока этого
не случилось, я буду просто верить, что у нас все получится, что мы
разберемся и будем вместе…».
— Обязательно расскажу, ты сама узнаешь.
А невеста… Внезапная смерть Элмира сковала ему руки. Он не
знал, что бывший друг успел поведать заговорщикам. И истинные
планы врагов остались по-прежнему неразгаданными. Если дело в
пророчестве, то не стоит давать им лишний повод ускорить
уничтожение полукровок, если же в нем — то Тариэль послужит
отличным щитом. И пусть звучит это цинично, да и выглядит не
лучше, но дэйва сама сделала свой выбор, ее никто не неволил, а он
уж со своей совестью как-нибудь разберется.
«…Эвен сказал, что я должна повзрослеть, стать достойной
тебя, и я попытаюсь, потому что очень люблю тебя. Надеюсь, в
этом ты не сомневаешься…».
Эвен вообще чересчур разговорчив. И иногда очень хочется его
заткнуть или послать куда подальше. И если свою совесть он давно
уничтожил, то совесть его Тени была на редкость живуча.
«… Знаешь, там, в Арвитане я хочу и дальше писать тебе. И
так мне будет казаться, что ты совсем рядом, и что ничего этого
не случилось, что я по-прежнему тебе нужна. Глупо правда? Но мне
плохо без тебя. Эвен говорит, что это последствие развития связи,
а я думаю, что это потому, что ты разочарован во мне, ты
думаешь, что было бы лучше, если бы Тариэль, а не я, была твоей
истинной. Ведь тебе бы так было проще, верно?».
42
— Какая чушь, — возмутился он, поражаясь, какие глупости
иногда приходят в голову его любимой девочки. Променять
солнечную улыбку Клем на призрачное обаяние Тариэль или любой
другой безразличной ему дэйвы. Безумие.
«…Знаешь, до вчерашней ночи я думала остаться, плюнуть на
эту практику и просто быть с тобой. Я и сейчас этого хочу, и не
хочу ехать в Арвитан. Что там меня ждет? Месяц разлуки с тобой.
Это так долго, почти невыносимо…»
Он знал, ему тоже было невыносимо ее отпускать, видеть, как
уходит, не иметь возможности контролировать каждый шаг,
чувствовать каждую эмоцию, пребывать в постоянной тревоге… Да,
это непросто. Наверное, так чувствуют себя родители, выпускающие
свое любимое дитя в первый в их жизни полет, но родителям нужно
это сделать, даже если разрывается сердце, даже если страшно,
потому что иначе тревога превратится в манию, в безумие. С ним это
почти случилось.
«…Но я знаю, что должна быть сильной, смело смотреть в
будущее, как бы страшно при этом не было. А мне страшно
оставлять тебя, оставлять все так, страшно взрослеть, страшно
остаться одной. Тея со мной поссорилась. Знаешь, она очень любит
тебя. Гордость не позволяет ей часто это говорить, но ты бы
только слышал, как она тебя защищала…».
Да, он знал. Они всегда были разными, словно рожденные на
соседних планетах, в ней было излишне много страсти отца, в нем
его рассудительности, и, как выяснилось, его безумия тоже. Паэль
рассказывала когда-то, что делал Дариан со своей истинной, как
стирал ее память, почти уничтожив что-то важное между ними. Тогда
он негодовал, совершенно уверенный, что с ним такого никогда не
случится, а теперь, он почти готов идти на крайности, лишь бы Клем
осталась с ним. И он пойдет на эти крайности, если придется.
«… Кстати, она знает о нас, и это не я ей рассказала, думаю,
что и не ты. Подозреваю, принц Дэйтон. Не знаю, зачем он это
сделал, но мне его осведомленность не нравится. Он может
использовать это против тебя. Может он и мужчина чести, но он
43
еще и наследный принц, будущий король, а короли не могут
позволить себе благородство. Будь осторожней с ним…».
«Не волнуйся, солнышко, ни принц, ни его опасный отец ничего
мне не сделают, потому что им нужен вовсе не я. И это еще один
повод тебя не отпускать».
Он бы и не отпустил, если бы не приказ Матери. А эта тварь уже
показала, что бывает, если ей не подчиниться.
«…Заканчивать письмо я не буду, оставлю многоточия вместо
глупого прощания, ведь я надеюсь написать тебе еще много-много
писем. Знаешь, а в этом есть что-то романтичное, я, как
восторженная дурочка пишу любовное письмо своему кавалеру…
С любовью, твоя глупая полукровка.
Ну, вот, обещала не заканчивать, а сама…».
Дочитав письмо, Инар вдруг с удивлением осознал, что боли
больше нет, она не исчезла, конечно, и скоро вернется терзать его
вновь, но сейчас, в это самое мгновение ему почему-то было хорошо.
«Твоя глупая полукровка» — какое вдохновляющее слово —
«Твоя».
— Моя, всегда моя.
И он сделает все, чтобы так и оставалось.
Сложив письмо вчетверо, он спрятал его в нагрудный карман
поближе к сердцу, чтобы перечитывать, когда станет тяжело. От
бумаги пахло ею, а в строчках жила ее душа. Что ж, это будет даже